В продолжение темы о Камиле и деле его жизни предлагаю дайджест двух статей:
1. Татьяна Яровинская, "Сын за отца в ответе"
================================
Что из того, что существовала официальная формулировка, будто "сын за отца не в ответе"? На самом деле на полную катушку работала негласная директива по уничтожению не только "врагов народа", но и их жен, и детей. Недаром жена Икрамова - Евгения Зелькина, занимавшая должность председателя Наркомзема республики, погибла в заключении, а юность его сына Камила прошла в лагерях, тюрьмах, ссылках, на этапах, в вагонзаках. Под конвоем, с собаками и под стук деревянных молотков.
Камил навсегда запомнил последнюю встречу с отцом в номере гостиницы "Метрополь", когда тот, посадив мальчика на колени, сказал: "Запомни: что бы со мной не случилось, сынок, что бы про меня не говорили, знай, что я всегда был честным коммунистом, большевиком, ленинцем".
Эти слова, запавшие в душу ребенка, поддерживали его потом, во время невзгод. Помогли выжить, выстоять, а затем и восстановить доброе имя отца. Но это было в будущем. А сразу же после процесса над антисоветским "правотроцкистским блоком", где Икрамов проходил по делу вместе с Бухариным, Рыковым, Ходжаевым, Зеленским и другими, когда его жена томилась в тюрьме НКВД, мальчик сильно заболел. И хоть он не верил в происшедшее, считал, как и многие другие, что это - маскировка, дающая возможность использовать коммунистов на секретной работе в качестве советских шпионов, деду, известному московскому врачу Льву Захаровичу Зелькину, пришлось месяцами лечить внука от истерик и ночных кошмаров.
В отличие от мальчишки этот пожилой человек, лишившийся единственной дочери и любимого зятя, не заблуждался относительно происходящего. Недаром, в прежние времена он не раз повторял: "Имейте в виду, Акмаль, за большевиков я голосовал только до Октября".
Какие надо было иметь душевные силы, чтобы жить, не озлобившись и воспитывать Камила в добре, на книгах Льва Толстого и Шолом-Алейхема, знакомить с творчеством любимых актеров Михоэлса и Зускина!
Когда началась война, мальчику было 14 лет. Полный патриотических чувств, он вместе со всеми тушил немецкие "зажигалки", мечтая "умереть на баррикадах", а чтобы скорее начать помогать фронту, пошел учиться в ремесленное училище. Только получить специальности не успел. В 1943-м его, с гордостью носившего в нагрудном кармане комсомольский билет, арестовали, инкриминировав озлобление на советскую власть. Это было настолько нелепо, что он не мог поверить пришедшим за ним кгбистам; подумал, что ошибка. Зато дед, умудренный опытом, понимал: в таком деле ошибок не бывает.
Подростку не давали сутками спать, запретили передачи и дополнительное питание, предписанное тюремным врачом, заставляли сознаться в несодеянном. В конце концов, вынесли приговор: пять лет исправительно-трудовых лагерей за антисоветскую агитацию.
Так как Камилу не было 16-ти, он считался малолеткой, которого полагалось кормить получше, а эксплуатировать поменьше. Но где там! В лагере, куда он попал к уголовникам, эти правила, не соблюдались. Прежде всего, потому, что над подростками начальство ставило бригадирами рецидивистов, воров в законе, проигрывавших хлеб, получаемый на бригаду. И для того, чтобы заглушить голод, ребятам приходилось жевать все, что попадало под руку. Даже гудрон.
Результат - постоянная численность заключенных (где-то около 300 человек) в этом лагпункте. Вероятно, бесконечное пополнение за счет этапов из московских тюрем вполне компенсировалось нескончаемой работой штатного труповоза, увозившего мертвецов в "деревянном бушлате".
Ещё немного, и подобная участь постигла бы Икрамова, "заработавшего" дистрофию в последней стадии. Благо, пришел на помощь лагерный врач Израиль Витальевич Штенер, тайком выходивший и подкормивший мальчишку. После этого лагеря были другие.
За пять неполных лет он побывал во многих местах, и потом по-доброму вспоминал тот, где довелось сидеть с политическими заключенными. Эти люди, будучи намного старше юноши, видели в нем своих детей и внуков, а потому относились с нежностью, старались дать ему политическое образование. Самым серьезным образом проводили семинары, корили за ошибки и уклоны, радовались успехам подопечного.
Война окончилась. И в честь Победы правительством была объявлена амнистия. Но не всем. На свободе оказались воры, грабители, насильники. Отбывающих же срок по политическим мотивам она не коснулась. Надежды доктора, ожидавшего возвращения внука не оправдались. Тот вышел на свободу только в 1948-ом, отмотав почти весь определённый ему пятилетний срок.
Дорога в Москву парню была заказана, а потому после освобождения Камил оказался в городе Кимры, откуда перебрался в Кашино, где поступил в фельдшерско-акушерскую школу. После заключения новая жизнь казалась ему раем. Нравилась и учеба, и коллектив, и роль руководителя кружка художественной самодеятельности. Но в 1951-ом по всей стране стали "подбирать" тех, кто был выпущен до срока и успел год-два пожить на свободе. Взяли и его. Это был сильный удар. Более страшный, нежели первый, ибо теперь было точно известно, что ждет впереди.
Снова тюрьма, за ней ряд пересылок, и дорога в ссылку через ташкентский этап, через землю детства, где с транзитного пункта заключенных в вонючем раскаленном воронке привезли на вокзал. И тут на запасных путях Икрамов увидел салон-вагон. Тот самый, в котором неоднократно ездил с отцом в Москву.
"Интересно, - подумал он, - как прореагировали бы ходившие по перрону люди, узнай они, что худой арестант в ковбойке и очках, доходяга, стоящий на коленях и ожидающий команды, - сын человека, именем которого в республике называли улицы, колхозы, школы, предприятия и даже город?"
Как известно, весна 1953-го многое изменила в судьбах людей. Узнав о смерти Сталина, Камил сначала почувствовал лишь удивление: "Как такое могло случиться с тем, кто казался вечным?" Но явившееся вслед за ним предчувствие перемен дало ощущение счастья. Ведь правильно говорят чеченцы: "Чтобы быть счастливым, нужно потерять счастье, а потом найти любую его половину".
Получив разрешение, в апреле 1955 года Икрамов вернулся в Москву, но не нашел там ни близких родственников, ни друзей. За 12 лет не осталось никого. Не было в живых ни тетки, ни деда, которого сбила какая-то военная машина в тот момент, когда он переходил дорогу, неся внуку очередную передачу.
И все же счастье улыбнулось. Удалось поступить на работу, временно прописаться у бывшей няни и найти приют у Матвея Григорьевича Гинцбурга, обучавшего Камила в период учебы в ремесленном автомеханике, а попутно - основам философии. Времена изменились. Теперь надо было, во что бы то ни стало, докопаться до истины, выяснить, за что же пострадал отец, что послужило причиной ареста и расстрела. Невозможно было поверить, что Акмаль Икрамов был шпионом, диверсантом, убийцей, вредителем, буржуазным националистом, завербованным английской разведкой и басмачами одновременно.
Сын не верил в это не только душой, но и умом, ибо жизненный опыт показывал: среди тысяч коммунистов, встреченных им в лагерях, НЕ БЫЛО ВРАГОВ НАРОДА. Ни одного. Встречались плохие люди, мерзавцы, фанатики и дураки, но ни один из них не соответствовал навешанной бирке. В комплекте "Известий" за 1938 год он нашел материалы дела, стенограмму процесса. Все было сфабриковано так тонко, подготовлено так тщательно, что лихо катилось по проложенным рельсам. Подсудимые, обвиненные в принадлежности к правотроцкистскому блоку, оговаривали сами себя, произнося по ходу дела, словно примерные школьники: "Позвольте дополнить!" "Разрешите, я ещё скажу!"
Очные ставки, взаимные обвинения... Осужденные и навсегда опозоренные, все, как один, признавшиеся в подпольной деятельности и вредительстве. Как удалось этого добиться? Вероятней всего, страшными пытками, которых обыкновенный нормальный человек вынести не в силах? До конца неизвестно. Ясно лишь одно: сдавались все. Вопрос стоял лишь во времени. Кого удавалось сломить через три дня, а кого - через три месяца.
Сейчас высказывается предположение о том, что такое гладкое проведение процессов - результат медикаментозного воздействия или гипнотического внушения. Может быть, хотя, на первый взгляд, сие кажется невероятным. Впрочем, есть и другая версия, говорящая о том, что в зале находились не сами подсудимые, а их двойники. Кто знает?
Ознакомившись с материалами, Икрамов стал обращаться во все инстанции с требованием реабилитации отца, но без толку. Лишь выйдя неожиданно на связь с К. Рахимовым в представительстве Узбекистана при Совмине СССР, человеком, с благодарностью вспоминавшего его мать, сумел сдвинуть дело с мертвой точки. Им стал заниматься Р. А. Руденко. Заинтересовавшийся результатами Н. С. Хрущев поручил курирование расследования В. М. Молотову, который почему-то, наоборот, тормозил работу и вместо обещанных двух месяцев это дело заняло год. Наконец, Акмаль Икрамов был реабилитирован и восстановлен в партии. Оставалось последнее: добиться огласки путем соответствующих газетных публикаций. Прежде всего в Узбекистане, с которым была связана вся его жизнь. Но в Ташкенте дальше обещаний и традиционного "байджарамиз" - "выполним" дело не пошло. Вновь помог Хрущев. После звонка к нему появилась статья в "Правде".
1997
http://world.lib.ru/t/tatxjana_j/ikramov.shtml
2. Елена Холмогорова, "Камил Икрамов и о нём"
===================================
Еще ребенком он был приговорен к уничтожению. В те дни, когда с немыслимыми потерями, измотанные двухлетней войной наши солдаты отвоевывали Киев, в Москве сытые офицеры НКВД брали особо опасного преступника — шестнадцатилетнего фэзэушника, сына расстрелянного пять лет назад первого секретаря ЦК компартии Узбекистана Акмаля Икрамова.
Несмотря на торжество диалектического материализма в СССР, чудеса бывали и здесь. Слабосильный очкастый юноша не только выжил в сталинских тюрьмах и лагерях, он прошел в них величайшую школу мысли. Об учителях побеспокоились те же карательные органы: 58-я отстригала от передового общества самые светлые головы. Камил Икрамов стал писателем, автором многих книг. Но главная — та, которой отдана вся жизнь, — роман-хроника "Дело моего отца" — вышла уже после смерти. Одна отрада — успел подержать в руках первый из двух номеров журнала "Знамя", где публиковался сокращенный вариант романа.
Ещё одна посмертная книга — "Камил Икрамов и о нем..." В этой небольшой изящной книге, составленной вдовой писателя Ольгой Сидельниковой-Икрамовой, нет ничего случайного, она точна, как все, что делается с любовью.
Мемуары о замечательном человеке, как правило, отдают сентиментальностью. Этого и ждешь от воспоминаний о Камиле Икрамове, человеке легендарной доброты и щедрости, деятельной помощи которого обязаны многие из его окружения (а в окружении он был разборчив). Но нет — в первую очередь предстает человек беспокойный и требовательный. Требовательный особенно в сфере мысли, не терпящий лени и невежества, пусть даже и невольного. А уж доброта, юмор, прочие достоинства проступают из второго плана.
Статья "Постойте, положите шляпу...", несмотря на свою сравнительную краткость, — из тех произведений, которые пишутся всю жизнь. Первая половина — наживание опыта и морального права вступить в спор с кем угодно, пусть с самым непререкаемым авторитетом. Таковым в русских умах издавна был Федор Михайлович Достоевский, а в отраженном свете славы великого писателя — его толкователи.
Двенадцатилетний опыт советской каторги дал Камилу Икрамову право подвергнуть критике опыт, извлеченный из каторги царской, и ребром поставить вопрос об искуплении вины, о самой возможности искупления. Вопрос не праздный: признавая искупаемость вины, мы смиряемся с силою зла, а смиряясь, провоцируем ее на новые злодейства, ибо она ненасытна. Идеалы государственности, нажитые Достоевским в Мертвом доме, Камилу Икрамову пришлось испытать на себе в доведенном до абсолюта воплощении. Собственно, ХХ век наглядно продемонстрировал это, и в одном из лучших романов — "Мастере и Маргарите" М. Булгакова — вновь поставил "проклятые вопросы", так на них и не ответив.
Как показал беспощадный икрамовский анализ романа, основанный на строгом и дотошном исследовании трансформации первоисточников, Булгаков и не мог ответить: слишком зачарован жестокой властью оказался автор, чтобы мысль его обрела истинную свободу.
Выводы сделаны горькие для безудержных почитателей Достоевского и Булгакова: конформизм в борьбе между добром и злом размывает моральные критерии, что неизбежно приводит к их утрате.
Ужасы ХХ века, пережитые Икрамовым, дали право на приговор общественному мнению:
"Нет, не утрата моральных критериев, а отсутствие стыда за эту утрату волнует меня теперь".
И, быть может, сам того не сознавая, именно этим признанием Камил Икрамов дал ответ на едва ли не самый важный сегодняшний "проклятый" вопрос.
http://magazines.russ.ru/znamia/2003/7/holm.html
Опубликовано в журнале: "Знамя" 2003, №7.