(фобия)
Свет, уводящий от Бога,
есть ряженый мрак,
фонарь для преисподней.
Опять… этот… могучий… слепящий… жар… маленства…
разоблачает… мою… спесивую… трусость…
Слава… Господу… что… видение… это… ещё… не… сон…
который… является… меккой… для… бессовестности…
Стеснённый свет, от возмущения он ярче.
Малому взглядику теснО в заборной щели.
Чем малолетнее внимательней, тем жарче
ему, уже глазные яблочки взопрели.
Распяты планки на досках. Така ограда
сад боронит от неопознанного ада.
Как будто пол из гибридоидной избушки
встал на дыбы. Али то плот для сил воздушных?..
Там за штакетником – привычное заочно,
ретроспектива колыбельной и фольклора.
Там фокус – в фокусе, рулит всё, что побочно.
Там воспиталки – под пятой у Святогора,
старуха ступу заправляет керосином, –
шалава дряхлая в пилотке стюардессы.
Не перепутала б вибратор с магазином,
а то ворон застрелит стонами невесты
самоуглубленной, одной, ручной, кустарной,
славянской версией Онана. Баба-ёжка
влечёт туда, где чад концовки кандагарной.
Войти в край первой отказалась даже кошка,
деньгой набитая аж до потери звона.
Неужто это испарения от коек?..
Дождь из кавычек после энного прогона
стал моросить, но детский образ водостоек.
Там на верёвке демонстрируется гибкость
портков и прОстыней без пресловутых пятен.
Бельё похоже на сгустившуюся жидкость, –
земною тягою растянута. Не внятен
натурпродукт для обсопливленного вкуса,
который видит паруса и слышит рынду.
Прилечь бы щёчкой возле папиного уса
и с мамой за руку отчалить, выпив пинту
из пирамидки молока, взяв курс на дачу,
где бабка с дедом, на радушие гораздые,
за неимением осла готовят клячу…
А вон уставилась фигура коренастая
советской грации – …дцать лет порыв с натугой.
Из мига вырвана нирвана и – на чучело.
Взмах перед выбросом, пластической разлукой
руки с мячом… ядром ли пушечным не лучшего
качества?
(Это как если за гудок до «чао!» краля,
принадлежащая супружнему объятию,
из подполы приватизирована далью,
недальновидным кругозором или памятью).
Незадираемая гипсовая юбка
давно напрягшиеся выпуклые прорвы
скрывает вместе с целлюлитом: это рубка
промежду временем и «ах!» скульптурной формы.
Вон бронированное движется семейство
кошачьих. Призванные мрут и воскресают,
осколки сплёвывая, нянча фарисейство,
милитаризма мины мнимые взрывают
размером детским сандалеток. Педагогом,
чтоб клинья вбить в истоки садомазохизма,
приказ был отдан: «В плен не брать и ненароком!»
(Для рифмы, блин, я не нашёл съестного «изма»).
Поодаль –
бассейн, наполненный песком, где брызги – крошки;
манеж гранитный для галопа волн невкусных.
Там клад раскапывают пальчики потрошки, –
словно на утреннике в роли заскорузлых…
И вот уж ручка сундука: ржа, дужка, четверть…
Мы перед археологическим величием!
Разочарованно… пальпируется… вентиль…
мечту… завинчивает… собственным… наличием…
А в самом конце воспитательского взора,
где острота о метры тупится до дымки
(там человека не нашёл бы даже Google),
я, оттолкнувшись от 12-ой попытки,
где преют тени, солнцем загнанные в угол,
перевалился через ВРЯД ЛИ, рухнул боком
на фас асфальта, к каблукам вопроса-вывода.
Бегу в уютной суете, и с каждым скоком
на мне… следят… симптомы… Хатчинсона-Гилфорда…
2013