Говорил он всегда длинно,
Порой, чересчур занудно.
/непонятым быть стеснялся/
К тридцати, насмотревшись на кислые мины,
Заткнулся.
/наверное, заебался/
Теперь говорили другие,
Речь зашла о квартирах;
о вечном ремонте;
о новых машинах;
кредите;
о тёще;
****ях и высоких процентах.
/по****еть о ***вой погоде многие были не против/
Остальное всё дружно шло на *** -
На *** любовь и искусство!
Ты даже, наивный, про них не вякай,
На *** все эти чувства!
На *** зелёные сопли и слюни.
Как выяснилось, денег всё время мало;
Денег старикам не хватало и не хватало юным.
/каждому по-своему, но всем не хватало/
И влюблённым,
И тем, кто один,
И даже ебучим поэтам!
Всем было похуй на всё, кроме, собственно, маней.
Теперь он тоже всё знал про это.
Он слегка прихуел от таких знаний.
Но всем было похуй на всех, кроме близких.
/иным и на этих давно было похуй/
И у каждого зрело дохуя мыслей,
Куда бы ещё взгромоздить свою жопу.
Надежда крепчала, и, чем дальше, тем больше,
На разных наречьях чирикала соловьями,
И грани стирались, становились всё тоньше.
/для большинства всё заканчивалось ****юлями/
Толпа усиралась и лезла из кожи,
Правдивая ложь, воцарившись над ней,
Наотмашь ебашила тапком по роже
Завравшейся правде, куме своей.
Кто с****ил, кто сам, стало вовсе не важно.
Бывало, покаешься наедине с собой,
И ****уешь дальше, всё так же бесстрашно,
Заминку списав на программный сбой.
И он тоже ****ел, наш романтик скудный,
Незатейливо, вяло, не к месту моргал.
Он даже понты кидал, но до того, сука, нудно,
Что этим окончательно всех заебал.