Исповедь бунтовщицы

               
               
      Ночь  прошла беспокойно. Мучил надсадный  дохающий  кашель и не  давал  уснуть. Забыться,  точнее  сказать, провалиться  в сон  сумела  только под утро. Когда  открыла  глаза,  было  уже  светло.  Находясь  в  полусне  между  грёзами  и  реальностью,  лёжа на полу, на поролоновом   матрасе,  я наблюдаю в окно,  как  сквозь  жёлтые  листья  чинары, растущей   возле  дома,   пробиваются  солнечные  лучи.  Выходить  из  состояния  дрёмы  в  реальный  мир не хочется, и  я  искусственно  затягиваю  его.  Золочёные  резные  листья  полупрозрачны,  они   едва - едва  трепещут,  купаются и переливаются  в утреннем  свете. Эта  игра   радует  своей  красотой.  Утром  всё  кажется  не  таким  мрачным,  как  ночью.  И  на  душе  светлеет,  успокаивается  то,    что  так  мучило  в  темноте.
          Скоро  две  недели  моего одинокого  проживания  в  полупустой  квартире. Восьмилетний   сын находится в России у мамы. Я  отвезла его ещё в августе, к началу  нового учебного года.  Муж  в  командировке.  Он   в составе   экипажа  перегоняет  вертолёт в Новосибирск.  Перелёт  затягивается  в  связи  с  нелётной  погодой.   Октябрь в  России   льёт  дождями.  По  последним  сведениям - экипаж  застрял  в Саратове, где и сидит  в ожидании погоды уже пятые сутки.
        - Нужен  антибиотик, -  размышляю  я.  Хотя  бы  ампициллин,  без  лекарств  не  обойтись!  Болезненное  состояние  нарастает,  а  не  затихает. Изнуряет  кашель,  дышать тяжело.
        Как  неудобно  жить  без  мебели – никакой  определённости  и  порядка.  Каждый раз  ищешь нужную  вещь - найдя  её,  теряешь  другую.  И  так  всё  время  находишься  в  состоянии  поиска.  Из  мебели  в  комнате,  заставленной  мешками  и  коробками, только телевизор и фортепиано.  Всё  остальное – на  прошлой  неделе продано за бесценок  местным  грузинам, которые  с радостным  возбуждением  вывезли  всю  мою  мебель   на  старом  грузовике  за  один  вечер.  Долго и настырно они  уговаривали  меня продать  им  пианино,  но  я  устояла, не смогла  расстаться  с  дорогой  для  меня  вещью. Ещё  в  детстве  купленное  мамой  фортепиано  с  мягкими  клавишами,  так  нежно  поющее,  было  мне  дорого. Немыслимо  представить  его  в  чьих-то  чужих  руках.  В  каждом  музыкальном   инструменте  живёт свой  Бог, утверждают  японцы,  и  я не  желаю расставаться  с  этим  добрым, разговаривающим со мной Богом  ни  за  какие деньги.
          С   трудом  нахожу  коробку с лекарствами. Увы, антибиотика  там  не  оказывается.  Придётся  идти в город  в  аптеку, хотя и там вряд ли будет, а если  и  будет - мне его  не продадут, - не без  оснований  думаю я.   
      По  сложившейся  за  последнее  время  привычке  проверяю, есть  ли  свет - хлопаю  выключателем.  Нет!  Электричества нет уже  несколько  дней, а  если нет  света,  то  нет и  воды - не  работает электронасос.  Газ  отключили  несколько  месяцев  назад. Только  попав  в  такую  ситуацию,  начинаешь  ценить достоинства  цивилизации,  которые  не  замечаешь  в  благополучной  жизни. 
          От  голодной  смерти  спасает  старенький  примус, стоящий на  лоджии,  водружённый  на  кухонный   стол.  Не  так  быстро, как  хотелось  бы,  но я осваиваю  технику  обращения  с  этим   незамысловатым  прибором. Только  вчера, при  разжигании, он  почему-то  вспыхнул  факелом и  опалил  мне  чёлку  и  брови. Слава  богу, что глаза  в  этот  момент  были  закрыты  очками, но я испугалась, даже  вскрикнула.
        Предварительно  прочистив  жиклёр первой  струной от гитары,  медленно  начинаю  закачивать примус, преодолевая  страх. Керосин  заполняет  чашечку, с  замираньем  сердца подношу  спичку  и  приседаю. Ой!  Пламя  мягко  объяло  форсунку,  через  некоторое  время  благополучно   синим  пламенем  вспыхивает  горелка.  Получилось!  Горячий чай обеспечен!   Радуюсь,  как  ребенок.
       За  всё  время  «блокады»  больше  всего  я  истосковалась  по  яичнице.  И  сейчас  снова  вспоминаю, как  она растекается  по  сковородке, шкварчит  и  вкусно  пахнет. Кто-то  сказал,  что  хурма - пища  богов. А вот яичница -  пролетарское  блюдо  и   королевский  завтрак  одновременно! Простая, обыкновенная  глазунья  являет  собой  предел  желаний. Но  яиц  в  продаже  нет  и, если  они  появляются, то по  цене  5  рублей за  штуку  и  раскупаются  сразу.  Их,  конечно, можно выменять  на  сахар,  но  и  его  у меня  нет.  В  ящике  из-под  боеприпасов,  который давно    приспособлен  под  контейнер  для  круп,  сохранились  пшено,  рис  и  перловка,  сахару  было меньше  чем  полпакета.
        Жизнь  в  гарнизоне  за  последнее  время  превратилась  в  бесконечный  поток  ожиданий.  Ждём  самолёт  с  зарплатой  военнослужащих, который  должен  прилететь.  А  он  всё  время  задерживается. Ждём  указ,  куда  и  когда  будут  выводить наш полк. Ждём  привоза  продуктов  в  магазин.  Ждём  мужей  из  командировок, которые  становятся  всё  длительней  и опасней.  Вот  и  сейчас,  вместе  со  многими  женщинами  полка, я  стою на ступеньках гарнизонного  магазина и ожидаю  машину  с  хлебом. Стояние  в очереди на ступенях  магазина  непроизвольно  превратилось  в  нечто  более значимое, чем  простое  ожидание. Здесь зачастую  происходит  обсуждение  всех  насущных  проблем  нашей  жизни. Ведутся  разговоры о политике,  здесь  мы  узнаём  последние  новости, так  как  телевизоры  не  работают, здесь  обсуждаем  житейские  моменты,  например,  чем  и  как  лечить  заболевшего  ребёнка, каким  образом  можно  снять деньги со сберкнижки. Вот и сегодня  мы  уже обсудили, что в районе  Леселидзе   движется  колонна  военной  техники, с надписями на  бортах "апсы". Это  наступают  звиадисты, они  двигаются в сторону  Абхазии. Значит, там - в  скором  времени  начнутся  боевые  действия. А  ещё  обсудили и высказали  свои соображения по поводу,  как «разули»  машину  капитана  Татаркина прямо  в  гараже. Криминальная  обстановка  в городке  усиливается. Вчера в  районе гаражей  слышались выстрелы. Ранен грузин. Молодой парень. Вот последние события.
    Наконец-то  появляется  долгожданный тёмно–синий  «пирожок».  Женщины  оживились, заулыбались. Но, как  оказалось, напрасно. Из  машины вышел водитель - молодой  грузин и  сказал,  что он нечаянно облил  хлеб  бензином. Не спеша открыл  дверцы торца  машины, из  которой  резко  дохнул  бензиновый  запах, спокойно поднял  с пола и показал всем  присутствующим ящик с мокрыми и блестящими  на солнце буханками.   
      Прозвучал  тихий,  почти  болезненный  стон  сожаления.
           Я  решаюсь  идти  в  город  и  купить  хлеб  там, хотя  знаю, что его продают  в  магазинах  только  за  лари,  а их у меня  нет. Но есть надежда,  может,  сумею  купить  лаваш  у частника.
        Выхожу  за  ворота военного городка и  отправляюсь  по  давно  ставшей  мне  родной  улице  в  ближайший  двор, где  торгуют  хлебом. 
             Осень  в  Грузии  прекрасна. Погода  ликует. В  лёгкой  дымке  виднеются  горы,  что  по  местным  приметам  обещает - будет  прохладно и  в ближайшее  время  возможен  дождь. Плохо, думала я. Отапливаться  нечем. Котельная  к  работе  не готова. В  Грузию  не  поступает ни мазут, ни солярка. Элементарно  нет  дров. Есть  нечего. Жесткий  кризис.  Президент  Звиад  Гамсахурдия то  ли по  инерции, то  ли по каким–то  другим  соображениям  продолжает  ждать  от  Кремля  решения  всех  грузинских  проблем. И, при  этом,  всё  время  твердит,  что  не  хочет  ехать на  встречу с российским  президентом  в Барвиху. 
          Идти  легко.  Высокое  кавказское  небо взирает  на  землю пронзительно  ясно  и, кажется,   дарит  покой. Торжествуя  своей  первозданностью  и  чистотой, оно  всё - таки  не  может  остановить  всех  событий,  которые  постоянно  будоражат  население  теперь  уже  бывшей  республики  Грузия,  где  градус политического  накала  остаётся  велик.  И  жить  здесь   далеко  не безопасно. Тревожно. Это  чувство  не  покидает  последнее  время, оно   мучает  из-за    неизвестности  и  постоянного  ожидания   беды. 
      Грузия, жестко  воюя с Абхазией и Осетией, не отпуская их из своего состава, и не признавая   чужую  борьбу за  свою  независимость, сама же  получила   долгожданную, как они говорят,  «свободу», выйдя из состава Советского Союза. Целыми  днями  бурно  и  неоднозначно  среди  населения  и  с экрана грузинского телевидения  ведутся политические  дебаты на тему «Как  Грузия  будет  жить  самостоятельно». Опьяненные  понятием  «независимость»,  молодые  грузинские  парни  возбуждённо  радуются, спорят, говорят  много и самоуверенно,  старики  задумчиво  молчат,  говорят  не  так  много и преимущественно  строго. Ну,  а  молодёжь  ликует.  Она  верит  в  свой  успех и спешит освободиться от старых  устоев и законов  общества,  видя  в  них  только  преграду и сдерживающую силу для своей  деятельности. 
      Подхожу  к  автостанции.  Недалеко  от  неё  располагается  двухэтажный  дом  батоно  Резо, во  дворе  которого  есть  тонэ – грузинская  печь  для  выпекания   лаваша.  Выпекать  лаваш  и  торговать  он  начал  недавно  и  дела его пошли в гору. Покупателей  много, место  бойкое и  хлеб  нужен  всем. Я  подхожу ко  двору  и  вижу громко разговаривающих  мужчин. Разговор   явно  острый. Назревает  конфликт. 
    Избегая  всякой  опасности,  я  ускоряю  шаг. Как  детский  организм  не  принимает и  отторгает  взрослую  пищу, так  моя  душа  больше  не  может   воспринимать воинственные  политические  дебаты и  агрессию. 
           В  аптеке,  как  и  предполагалось,  пусто, и  лишь  слегка  ощущается   характерный  запах  лекарств. Я  уже привыкла  к  пустым  полкам  в  магазинах, но  пустые  полки  в  аптеке  вызвали  чувство  горечи  и  отчаяния. Фармацевт, крупная,  круглолицая, обрамлённая  бакенбардами  молодая  грузинка, по-доброму  извиняясь,  объяснила  мне, что аптека  давно  ничего  не  получает. И  она,  к  сожалению, ничем  не  сможет помочь.
      Придётся  идти  на  рынок.  Поищу там, думаю я. Тем более, сейчас многие  вопросы  можно  решить  на  рынке. Сокращаю  путь  и  делаю  его  красивей,  иду  через  парк. Вечнозелёные  растения  всегда  вызывают  у  меня  чувство  восхищения. Люблю  постоять  под  роскошной  пышной  магнолией. В  жаркие  дни  под  ней  простирается  густая  тень, живительная  прохлада,  и  мне  кажется, что  магнолия  ласково тянет за  макушку. Это так  приятно  и  мило.  Мы  частенько  стояли   под  ней  с  сыном, и он  говорил,  что  если  стоять  под  магнолией  каждый  день, то  можно  вырасти  великаном. Я спешу  к  ней, радуясь  предстоящей  встрече  с  кавказкой  волшебницей. Но  встреча  омрачается  увиденным: недалеко  от  моей  любимой  магнолии,  в   середине  парка  полукругом  выстроилась  группа  людей.  Молча, с  невесёлыми  лицами,   сосредоточенно они наблюдают, как  два  человека  верёвками стаскивают с постамента бюст  грузинского  князя  Александра  Цулукидзе. Я тоже останавливаюсь  и,  не отрываясь, смотрю  на   несуразное  и  страшное  действо. Никогда  не  видела,  как  низвергают  памятники.
      Вот чего я  не  люблю  в своей жизни  –  так  это коллективных и внезапных  прозрений, видя  в этом прямое  оскорбление.  И сейчас  меня  возмущает  молчаливое  согласие людей.  Князь  проделал  большую  работу:  изучил   «Капитал» Маркса  и  Энгельса, перевёл  ряд экономических статей  на  грузинский  язык.  Большой  вдохновенный труд, честно   выполненный  и  подаренный   родной  Грузии. Совместно с  Сосо  Джугашвили принимал участие в освободительном  движении  родной  страны.  За это народ   сначала его  возвеличивает, ставит  бюст,  называет  его  именем  город,  а  потом  ровно  за  то  же и низвергает.               
         Нельзя  доверять  толпе,  думаю  я  уже  в  который  раз  за  последнее  время.  Она  эмоциональна  и  безответственна. А  главное -  ведома. Каждый   человек находящийся  в  толпе,  перекладывает   ответственность  на плечи  другого, стоящего  рядом, такого же,  как он, зеваки   или  освобождается  от  неё  вовсе.
       В  мрачном  расположении  духа  вхожу  в  помещение городского  крытого  рынка. Пахнет  яблоками,   кинзой, специями  и  сыром.  На  прилавках  лежат  горки  сухофруктов,  хурмы,  зелени. Только вот  хлеба,  молока и яиц  - нигде  нет.  Я  купив  баночку  мёда  и  немного  сыра  сулугуни  и собираюсь  уйти,  как  вдруг  вижу  недалеко  от  выхода  цыганку,  которая  держит  сумку  и  скрытно  чем-то  торгует.  Не спеша  подхожу  к  ней.    Цыганка  быстро  открывает  сумку.  Точно!  Лекарства. Обрадовавшись удаче, прошу у неё ампициллин. Но предложенное мне лекарство оказывается   уже  год  как  просроченное.  С  разочарованием возвращаю его цыганке, говорю,  что  просроченный  препарат  вряд ли  мне  поможет. Женщина  безоговорочно   суёт   упаковку  в  сумку, не  возразив  ни  слова  и даже  не  изменив  выражения  лица. Оно странно  застыло, отражая  состояние  твёрдой  готовности  к  любым  событиям.
          Цыгане  в  Грузии  не  такие,  как  в  России, они  словно  потеряли  часть  своей  культуры  и  главное - смелости,   обманчивости. Услышав  мой  кашель, цыганка   подводит  меня  к грузинке,  стоящей  за  прилавком,  на  котором  лежат  пучками  навязанные  травы,  и говорит, показав  пальцем  на  пучки  бледно-зеленого  цвета, что вот  эта  трава  мне  поможет.
       Трава   напоминает  укроп,  только  без  семян,  и  не  имеет  характерного  укропного  запаха.  Заваривай  и  пей  как  чай,  не  будешь  так  сильно  кашлять,-  наперебой советуют женщины.   Зная,  что   помощь  от травы  будет  незначительна,  всё - таки  покупаю пучок. Надо  же  что - то  делать, чем - то  лечиться. 
 -  А  где  можно  купить  хлеб, - спрашиваю  я  у продавщицы  трав. 
 -  Сейчас  уже  поздно. Утром  надо  хлеб  покупать. Его  рано  пекут  и  сразу  разбирают.            Сегодня  уже  не  купишь, -  отвечает она.
- Хотя  нет,  иди  прямо,  там  под    платаном  увидишь  дом с  синей  крышей,  это  сахли   батоно  Берулавы.  Он  печёт  хлеб  позже  остальных,  может,  он   продаст  тебе  лаваш.
      Я  благодарю  её  и направляюсь к  выходу.
  -  Русулли, - кричит  мне  вдогонку  продавщица  лечебных  трав,  я  оглядываюсь, -  его  Гурами   зовут.
  Благодарно  киваю и вновь окрылённая  надеждой отправляюсь  искать  дом  Берулавы.

        Да,  действительно,  третьим  по  счёту,  под огромным платаном  располагается  небольшой    домик. Во  дворе  виднеется  круглая  грузинская  печь,  в  которой, и  выпекаются  лаваши.  Над  большим    медным  тазом  склоняется  мальчик,  он  просеивает  муку  через  большое  деревянное  сито. Узнаю - это Спартак  Берулава. Некогда я  работала  в средней  школе,  он  учился  в  моём  классе. Подвижный, открытый  и  не очень усердный  ученик. 
-  Гамарджоба,  Спартак, -  здороваюсь  я,  - Вы  продаёте  хлеб?
-  Сейчас,-  бойко  отвечает  мальчик  и быстро  бежит  в  дом.
Через  несколько  минут  из  дома  выходит  седовласый  мужчина,  лет  сорока  пяти,  на  нём надет  клеёнчатый   фартук,  обсыпанный  мукой.  Это  хозяин  дома  батоно  Гурами , - догадываюсь  я.  Здороваюсь  с хозяином:
-  Гамарджоба  батоно  Гурам. Мне  нужен  хлеб,  вы  можете   продать  лаваш?      
Успела,  массавлеби, -  сказал  Берулава. Спартак  сообщил  ему  обо  мне, - соображаю я.
-  Сейчас, сдэлаю ещё  одын  замэс  и  всё, заканчываю  на  сегодня, - с  характерным грузинским  акцентом  сообщает  Гурами.
Я  сажусь  на  скамейку. Во  двор  к  Берулаве  начинают  подходить  люди. Первым  приходит  старик, который  громко  здоровается,  и, опираясь  на  палку, садится на  скамейку  рядом  со  мной. Затем во  двор вошли  две  девочки  и  женщина. Они  все  почтительно  здороваются  с Берулавой. И  так  во  дворе  пекаря  собралось  человек  двенадцать. Это  были  люди,  живущие  по  соседству  на  той  же  или  соседней  улице. Они  знают  друг  друга  и  дружелюбно   делятся  новостями.  Среди  всех  покупателей  выделяется один  парень – молодой  грузин в  синем  спортивном  костюме и кожаной  куртке. Держится  он  независимо,  смело  и  симпатии  у  собравшихся  покупателей не вызывает.
             Хотя видно,  что они  его  знают, но обращаются  с  ним  крайне  осторожно. Из  разговоров узнаю,  что  его  зовут  Автандил . Он  подъехал  сюда  на  «жигулёнке-копейке»,  припарковав его  у  ворот. Собравшиеся  покупатели  наблюдают  за замесом  теста как за  священным  ритуалом, молча  и  с  благоговением.  Это  действо  несёт  в себе  жизненно  важное  таинство. Я  сижу  на  скамеечке  недалеко  от  тонэ. Печь  мягко  излучает  тепло и  вкусный  запах, от  которого  ещё  сильнее хочется  есть.   У  меня  слегка  кружится голова.  Ощущая  слабость, вместе  со  всеми наблюдаю  за работой  пекаря. Сильные у Гурама  руки. Как  мягко  и  уверенно  он  вымешивает  тесто. Вот  оно уже  не  прилипает  к  рукам,  легко  отстаёт  и  постоянно  принимает приподнятую, округлую  форму. Действо  завораживает  и  радует одновременно.
            Вот  Берулава, отряхивая  от  муки   руки,  зовёт:  «Кетино!». Из  сахли  выходит  женщина, в зелёном  байковом  халате одетом  поверх  чёрного  платья. Она  намного  ниже  Гурами, полновата, седые  волосы  покрыты  чёрным  платком. Обутая  в  мягкие  чёрные  тапочки, она  быстро  подходит  к  столу, на котором  находится  тесто,  и  приступает к изготовлению  лепешек. На  специальном  устройстве,  похожем на нашу  вертушку  энергично  раскручивает  тесто. Столь примитивная  техника  вызывает  у меня  живой  интерес, хочется самой подключиться к чудодейственному таинству. Приближается  самый  интересный  момент -  размещение  лепёшек на  стенки  тонэ. Как  ловко  это  проделывает  Кетино,  как  грациозно и красиво. Буквально  через две  минуты  она   осторожно   снимает   горячую  металлическую  крышку, взявшись  за  ручку войлочной  прихваткой.
               Ах!  Какой  дух  идёт  из  тонэ!  Это живой  запах  свежеиспечённого  хлеба. С  чем его можно  сравнить?   Он  особенный,  жизнеутверждающий  и,  наверное,  ни  с чем  не сравнимый,  тем  более  для  голодного  человека.  Легко  работая  специальными  инструментами,  Кетино  быстро  достаёт  из  печи  лаваши  и  аккуратно  складывает  их  на  стол.  Так  же  быстро налепляет ещё  одну  партию  и  снова  закрывает  крышку. От  тепла  и  запаха  хлеба  немного  разморило.  И  я  уже   не  испытываю  никакого  напряжения. Просто тихо  радуюсь  всему  происходящему: хлебу, теплу от печи и  людям,  с которыми  сейчас  нахожусь рядом.
      Да и  вообще, неприязни  к  местной  культуре  у меня  никогда  не  было.
Мне многое  нравилось  и  в  людях,  и  быту  грузинского  народа.  Неравнодушные  по  своей  природе,  грузины  обладают  удивительной  способностью -  терпеливо  слушать  человека,  зачастую  готовы  оказать  содействие. Они ласково обращаются с детьми, и мне всегда  импонирует  их  уважительное  обращение  к  старикам.  Грузинки – хорошие  хозяйки,  как радушно  они  умеют  принять  и  угостить  гостя. Грузинская  кухня - подарок  для  гурмана. А  уж музыкальная  певческая  культура  грузин - это  явление  особенное. Меня не раз  изумляло, приводило в восторг  умение грузин  петь сразу, без  репетиций, разложив  на  несколько  голосов любую  песню мало  знакомыми  людьми. Толпа  молодёжи  свободно  поёт «Иовнану», «Урмули», «Симреру». Да и сами по себе грузины – народ  дружелюбный. Антагонизма  я не  испытывала.
     Спартак,  свернув  два  лаваша  пополам,  аккуратно положил  их  мне  в  пакет  поверх  баночки  с мёдом. Хлеб горячий,  и держать  его  в  руках  невозможно. Я подхожу  к Берулаве  и  сообщаю, что  у меня  нет  лари,  а  есть  только  российские  деньги.
- Вы  возьмёте  российские деньги? – спрашиваю  я.
- Да, конечно, - спокойно  констатирует  Гурам.
- По  законам  базарной  экономики  я  это  сделать  обязан,-
  шутливо  отвечает  он.
- Только не  базарной,  а  рыночной  экономики, - поправляю  я Берулаву.
- А! Генацвали!  Какая  разница, базар - он и  есть  базар.  Значит,  и  экономика  базарная.  Расплатившись  и попрощавшись,  выхожу  со двора. 
           Дверь  в  машину  Автандила  открыта. На  месте  рядом  с  водительским  сидит  парень, необыкновенно  смуглый,  в  камуфлированной  куртке. Он  выглядит  безучастным, но  что-то  совсем недоброе  выражает  весь  его  облик.  Мой  взгляд  падает  на  берцы на его ногах, а  из-под  сиденья  виднеется  ремень. Живо узнаю - это  ремень от  автомата. Он  спрятал  под сиденьем «калаш». О, Боже! Как  можно  быстрее  я шагаю  по  тротуару.
           Но далеко  уйти  от  дома  пекаря  мне  не  удаётся. Улица  тиха  и   пустынна. Вдруг  рядом   с  собой  слышу  шум  автомобиля,  лёгкий,  привлекающий  внимание, клаксон.  Из  окна  жигулёнка  на  меня  смотрит  улыбающийся  Автандил.
      - Садись, довезём    до  городка, -  предлагает  он.
Я  отказываюсь, сославшись  на  то, что  хочу  прогуляться  пешком.
- Зачем  идти  пешком? Садись, довезём  прямо  до  КПП.
 Снова  отказываюсь,  ускоряю  шаг, переходя  почти  на  бег.
- Остановись,  мне  надо  с  тобой  просто  поговорить, -  сказал Автандил.
Я  ещё   больше  ускоряю  шаг.
- Что  ты  убегаешь?  Я что,  зверь? Остановись!
- О  чём? Что  у  нас  общего?- отбиваюсь я.
- У  людей  всегда  есть  общее,- философски, со  злым  сарказмом заметил  Авто.
- И  что  же  между  нами  общего?- снова  отбиваюсь я.
- А сама  не  можешь  догадаться?
-  Нет!  Не  вижу  ничего!
- Ай- яй- яй… а  ведь  всё  так  просто.
- Думаю  не  настолько…
- Деньги!- улыбаясь,  произнёс  Автандил.  Ты  же  любишь деньги?
-Деньги! И  при чём  тут  я? - отрезаю я.
- Ну, как  при чём? - продолжал настырный  парень.
- Скажи, у тебя  муж  лётчик?  Он  летает  в  Россию? Мне  надо  поговорить  с ним. Дело  есть. Обиженными  не  останетесь!  Обещаю,  слово  мужчины.
- Мне  ничего  не  надо, и  мужу  я  ничего  говорить не стану. У  него  с  вами  тоже  ничего  общего  нет.
- Вот  глупая! Да  что  ты  всё  бежишь?  Ты  можешь  со  мной  поговорить  или нет?
-  Не  о чем! – кричу  я  и  закашливаюсь.
Парень быстро  вылезает  из  машины,  открывает  заднюю  дверцу.  Теперь я снова  вижу из-под  сиденья  часть  приклада от  автомата.
- Садись! – орёт  он.  Я  порываюсь  бежать.  Внезапно  сильным  рывком  за  пальто  Авто  останавливает  меня. Несколько  пуговиц   отрываются  с  мясом и падают  на  асфальт. Затем он  дёргает  меня второй  раз,  теперь  уже  за  руку, в которой находится  пакет. Он со звоном  падает  на дорогу, разбивается баночка с  мёдом.  Осколки стекла  торчат  сквозь  лаваш и сыр,  мёд растекается  лужей.  Я  пытаюсь поднять пакет, но  в этот  момент,  парень пинает  его и  дёргает  меня  снова. Теперь падаю я,  больно  ударив  левое  колено  и руки.  Отчаяние  и  гнев  охватывают  меня, я кричу  так  сильно,  насколько  хватает  сил: « Мама!»  Крик  разносится   по  пустынной  улице.   И  вдруг слышу  голос,  грузинскую  речь.
По  улице  бежит  тот  старик,  с которым  мы  вместе покупала  хлеб  у  Гурами.  Он  спешит  мне  на помощь, угрожая  Автандилу  палкой и  яростно  что–то выкрикивая.
      Автандил  быстро  садится  в  машину  и  уезжает. Старик  помогает  мне подняться.  На дороге в  луже  меда, среди осколков  и  грязи остаётся  лежать лаваш. Глубокое  чувство  благодарности  я  испытываю  к старику. «Мамо»  по-грузински  значит – отец. Вот  так и  случилось.
 
                В  последнее   время  я отчаянно не  люблю  вечера. Погружённый  во  мрак   городок,  с  тусклым  жёлтым светом  в  окнах  от  керосиновых  ламп,  неестественная тишина  и  разлившаяся   тоска порождают бесконечную  грусть.  Одиночество и  обостряющееся  чувство  голода  повергают меня  просто в  отчаяние. Чтобы скоротать вечер, избавиться от  этих чувств,  я  зажигаю  керосиновую  лампу  и   сажусь  за пианино.  Становится   легче, отрешённее. Музыка всегда  была  в моей жизни  спасением.  Вот  и  сегодня  я  снова  зажигаю  лампу,  ставлю  её  на  ящик, открываю   первый,   лежащий  сверху  на  крышке  сборник. Это  Шарль  Азнавур.  Перевернув  несколько  листов, останавливаюсь  на первой  попавшейся  странице  и   тихо начинаю  играть.  Это  «Снег». Тусклый  свет от лампы  слабо  освещает  ноты, но  разглядеть  можно.   Играть  в темноте  я  люблю  с детства, ничего  не  видно,  только  звук,  он  обостряется, становится  выразительным,  как  будто  видимым,   и кажется,  что   окружающее  пространство  состоит  только  из  звуков. Музыка  захватывает  и  уносит  в  свой  мир,  в  котором  нет  такой  горечи  и  предательства,   а есть  мир -  где  живёт  любовь, в которой  можно  раствориться  или  укрыться  от  бед, обид  и  страхов.  И  я  прячусь  в  музыке,  в этом с  детства знакомом  мире.
        Грёзы  прерываются  свойским  и  тревожным  стуком  в  дверь.  Сердце  нервно  забилось,  ноги  сделались  ватные. Сняв  керосиновую лампу  с  ящика,  иду  к  двери,  дрожащими  руками  поворачиваю    ключ,  открываю  дверь.  Светя  вниз  фонариками, с решительными   лицами,   ко  мне  в квартиру  заходят   соседки  Лиля  и   Галя. Без  прелюдий  и  сентиментальностей  быстро  и  взволнованно сообщают новость,  которая  меня  просто  ошеломляет. 
  - Завтра  в  4  часа  утра   весь  полк  будет  поднят  по  тревоге.  Экипажи  погонят  борта  на  новую  базу  в  Россию.  В полку  остаются  только  женщины.
  - Я  онемела. О,  ужас!
 - По  тревоге  выходим  вместе   с  мужиками,  - говорит  Галя.
  -  Будем  разговаривать  с  командованием, - решительно  подтверждает Лилька.
-  Выйдешь  с  нами?- в один  голос  спрашивают  они.
- Да, конечно, -  отвечаю  я.
Соседки    быстро  идут  к  двери, освещая  коридор   фонариками.  И уже  стоя  в  дверях, Галя  говорит:
- Нам  ещё  многих  надо  обойти.  Они,   быстро спускаются  по  лестничному  пролёту  вниз,  освещая дорогу  впереди  ставшими  незаменимыми   в  нашей  жизни   фонариками. Слышны удаляющиеся  женские  шаги. Вскоре  глухо  хлопает  входная    дверь.
           В  мозгу  судорожно  завертелась мысль:  «Как  быть?»
Оставаться  одной  в  таком  положении – опасно. Всё  бросить  и  уехать – невозможно.  Поезда  не  ходят,  разрушены  мосты. Выехать  просто – напросто  не  на  чем.  Вокруг  военные  конфликты. Обстановка  криминальная,  квартиру  бросить нельзя. А  самое  страшное - нас  запросто  могут  взять  в  заложники. Выхода  нет. Тупик.   
        Ночь опять проходит без сна. Череду  горестных  раздумий прерывают быстрые  шаги и  голоса  в  подъезде.  Не  зажигая  лампу,  прямо   в  темноте  начинаю  собираться.  На  окнах  нет  занавесок,  и  мягкий  лунный свет   легко проникает  в  квартиру, освещая   её  бледным  светом. Как сильно  я  похудела  за  последнее  время.  Юбка  свободно  вращается  вокруг  талии, между  мной  и поясом  входит  целая  ладонь ребром.
Кофта  тоже  болтается. Умываюсь над  кухонной раковиной  из  ковша. На ощупь  нахожу  ключ,   выхожу  в подъезд.

       По  улице  уже  идут  однополчане, мужчины,  одетые  в  комбинезоны,  с «тревожными»  чемоданами,  освещая  дорогу  фонариками,  со  многими  рядом шагают  их  жёны. Все вместе спешат  к  месту  построения. 
         Взволнованные  женщины  быстро  окружают  начальника  штаба и  засыпают  его  вопросами.  Разговаривают  тихо, голоса  стараются  не  повышать,  потому  что  рядом,  через  улицу  располагаются   дома,  в  которых  живут  грузины,  будить   их  своим криком никому не хочется.  Ещё  темно, и  все  это понимают.  «Что  нас  ждёт?  Мы  боимся  оставаться  одни   без  мужчин,  взволнованно  наперебой  говорят  женщины. 
         Начальник  штаба - стройный   мужчина  лет  пятидесяти,  невысокого  роста,  суховатый,   необыкновенно  подвижный. Мне  всегда казалось, что  он  не   знает  усталости,  настолько  лёгким  и  выносливым  он  выглядел.  Импонирует  его  манера  внимательно  и  сосредоточенно  слушать  собеседника,  способность  сдерживать  эмоции. И сейчас только  чёрные  узкие  восточные  глаза  выдают   его  настроение. Они  сужаются, и  это означает  тревогу. Я  знаю его  давно и умею  читать настроение по  выражению лица. Его  глаза  резко  сужались, если - не  нравилось,  или,  наоборот  расширялись,  становились  весёлыми,   и  в  этот  момент   всем  своим  обликом  и обаянием  он    напоминал  Ходжу  Насреддина. Я  спрашиваю: «Будет  ли  обеспечена  нам   хоть  какая-нибудь  защита?» Геннадий  Альбертович сдержанным  голосом  отшучивается.  Мужественный  человек,  профессионал, - я  его понимаю и бесконечно  уважаю.  Но  я  хочу  знать, что нас ожидает? Нужны  гарантии, а  их, как видно,  нет.
        Остальные  мужчины  стоят  немного  в  стороне  и  напряжённо  молчат.  Это члены  экипажей,  которым  и  предстоит  перегонять  вертолёты  в  Россию,  они  ждут дальнейших   распоряжений. Судя  по  выражениям  лиц, нервы  их натянуты.
       На  дороге,  недалеко  от  ворот  КПП    выстроились  вряд  три  КамАЗа.  Фары    выключены, но  горят  габариты.  Медленно,  почти  бесшумно   к  колонне   подъезжает   ещё  один   грузовик  и  встаёт в  колонну  первым. На  шум  двигателя  оглядываются  немногие,  все   слушают  Геннадия  Альбертовича. Через  минуту  звучит  возмущённый  голос  Лиды  Филько:  « Посмотрите,  машина  с   вещами!  Чьи? »  Все дружно начинают  вглядываться  в темноту и пристально ищут  машину. В  углу  кузова   виднеется  аккуратно, по-хозяйски  скрученный  линолеум,  возвышается  шкаф  и  рядом с ним  пианино,  с обвязанными  старыми  одеялами  углами.   Все,  конечно,  понимают - кому  принадлежат  вещи.  Это  вызывает  бурю  возмущения.                - Закрыть  дорогу, -  выкрикивают сразу несколько  человек. - Возмутительно! Не  выпустим! Несколько  женщин    метнулись  к  воротам,  и  быстро   выстроились  в  шеренгу  напротив их,  перекрыв  выезд  из городка  живым  щитом. Мы,- семь  женщин,  взявшись  за  руки, замираем, застываем, открыто выражая  протест: « Не  выпустим!»  Воцаряется  полное  безмолвие. А  оно  куда  более  драматично,  чем  крик.   В  тишине  слышится  наше  взволнованное  дыхание. Натянутые  нервы, стучащие  сердца  и глаза, которые  так о многом  сейчас говорят. Апофеоз  этого  момента останется  в  моей  памяти  на  всю  жизнь. Молча, смотрят на нас однополчане, некоторые  опускают  глаза. На  лице  командира  полка появляется  выражение растерянности,  и  выступают  капельки  пота. Такого  поворота  событий  он  не  ожидал. Перед  боевым  офицером  встаёт  вопрос  не  стратегии  и  тактики, а куда  более  тонкий  и  щепетильный. Женщины  ему  не  подчиняются. Он  не  имеет  права  ими  командовать. Да и,  в  конечном  счёте, они  просят  у  него  защиты.  Как  быть? Он  не  знает. Это видно  по  его  лицу.
 Немую  сцену нарушает  жена  командира  полка. Она решительно  подходит  к  нам  и  спрашивает: «Это  что,  бунт?  Бунт  на  корабле?  Я  знаю  ваши  фамилии, я  внесу их в список ».
- Внеси  в  него  и  наши  девичьи, -  резко  отвечаю  я.
Она  отходит  и  снова  встаёт  рядом  с  мужем,  они  тихо  обсуждают  ситуацию. Через  некоторое  время  опять  подходит  и  спрашивает: « Что вы  хотите? Каковы  ваши  требования?»
- Защиты! Вооружённой  защиты, прямо  здесь  в  городке. Мы  боимся  оставаться  сами, - просто  объясняем  мы.
Она  снова  возвращается к  мужу.
     Медленно  приближается  утро. Рассвет  едва  брезжит.  Первые  лучи   восходящего солнца уже скользят  по стёклам  окон.  И они робко начинают сверкать.
На  балконах  завиднелось   сохнущее  бельё, придавая  этому  драматическому  моменту  домашность.  Лица  людей  легко просматриваются. И  я  вижу  во  взглядах  многих  однополчан  не  только  замешательство,  но  и  горечь,  усталость.
       Члены  экипажей, которым  предстоит  перегон  бортов  в  Россию  на  базу,  стоят  вместе.  Они готовы  выполнить  задание. Отчётливо понимаю,  что  наша  преграда  лишь  задерживает  время, мешает,  усложняет   выполнение  задачи.  Лететь  придётся  позже,  по - светлому,  а это  означает,  что  уходить придётся  далеко в территориальные  воды.  Лететь над  берегом  Абхазии  опасно – собьют.  Перегрузка   вещей из КамАЗа  на  борт  тоже  займёт  время и  отнимет  часть  сил.
        Ничто и никто не  способен  остановить  российского  воина. Осознание  простой  истины  приходит  вместе  с  лучами  солнца. И  утро  снова  уносит  страх. Не  проронив  ни  слова,  отпускаю  руки  своих  соратниц,   быстро иду  по направлению  к своему  дому. Бунт окончен  как  нечто  бессмысленное. В глубине  души  жжёт чувство стыда.
      Вдруг  меня  окликает  мужской  голос. Это  Саня  Бондарь. Он  тоже должен   лететь  в  экипаже  борттехником.
      - Лариса,- просит   он, - возьми  ключ  от  моей  квартиры   и забери  к себе  магнитофон. Его  беременная  жена  и  ребёнок  давно   уехали  на  родину  в  Винницу. Санина квартира  располагается  на  первом  этаже  и представляет  собой  лёгкую  добычу. Он  протягивает  мне  ключ,  затем  быстро  открывает  «тревожный  чемодан», достаёт  пакет с сухим  пайком, подаёт  мне.
    -  Да,  если  не  затруднит, полей  цветок  на  кухне. На подоконнике  в кухне у  него  растёт  роза. Он  дорожит  ею  и  гордится.
   - Да, конечно,  не  волнуйся, - отвечаю  я.
Так  начинается  утро  нового  дня,  полного  неизвестности  и, как  всегда,  тревоги.