До боли в последнем сердце,
до темных границ разлуки
стоит меж миров Освенцим,
и дымные тянет руки
к небесной лазури мирной,
с земли, докрасна калёной.
Невырытые могилы
взывают к непогребённым.
Ударит в набат прощанье
над тихим зелёным лугом,
за сомкнутыми плечами –
вьюга, вьюга, вьюга.
У колючей стены ветра
пропоют о своей весне,
но выбитые номера
гарантируют только снег.
Целый мир замело внутри,
под ногами земная ось,
над бараком фонарь горит,
много выше луны и звёзд.
Темнота, пустота и страх.
Замыкая список потерь,
ночь проходит, легка, быстра.
Начинается вечный день.
Где-то птицы поют, но здесь
гнёзд не вьют, не растят птенцов.
Здесь посмертного дыма взвесь
обдувает крылом лицо.
Здесь в чеканном ритме казарм,
в торопливом стуке сапог
запорошенные глаза,
намозоленный пальцем курок.
Переклички уходят вдаль,
отмеряют смертельный счёт.
Вместо нервов звенит металл –
сколько дней впереди ещё?
Сколько будет гореть закат,
подпаляя огнями печь?
Будто был навсегда заклят
и подвешен дамоклов меч.
В этом месте ползучей тьмы
повернулся к закату шар.
Но сердца и уста немы –
только-только, едва дыша...
Механизмов звенит редут,
по конвейерной ленте дня
Человека на смерть ведут,
Человека – на корм огня.
Все окончено в миг один,
свежий ветер своей метлой
над бараком зачистит дым,
будет небо опять светло.
Не пронзает равнины ток,
не поднимутся волны вспять,
Солнце светит, хотя никто
не посмел бы его поднять
в этом месте последних мук,
как над мирной дорогой дней.
Почему не сжигает рук,
окровавленных до костей...
Ад построен не на Земле,
ад укрыт в человечьем сердце.
Несмолкаемо в дымной мгле
проповедует это Освенцим.