Он жил в доме, где этажей с одной стороны было восемь,
С другой – шестнадцать.
О нем знали разве что то, что какая-то женщина звала его Осей,
И еще то, что он любил запах акации –
Раз нес к себе в дом постоянно то ветку, то две.
Еще знали, что тик у него – да несложно уж было понять.
Все лицо целиком перекашивало, веки захлопывались и открывались…
И когда он пропал, показалось, что дерево выкорчевали до пня,
Что от всего дома им разве что мыши остались,
Но, впрочем, все скоро забыли
И только изредка вспоминали забавного человечка,
Который, без тени сомнамбулизма, бросался ночами с окна.
То ли так действовал запах акации, то ли и впрямь не боялся вечности,
Так-то уже не узнать.
А потом он обтряхивал брюки и шел на работу.
Туда приходил пораньше, чтоб раньше потом - назад.
И шел не домой, а в рощу, пиджак по пути снимая.
И там уж сидел до ночи: небо – бесцветнее аквамарина, земля – кирза,
Он бегал по лесу, словно борзая,
Сдирая кожу корой сосны.
Это был маленький нечеловеческий ритуал:
Пальцами набирать глину, зрачки замазывать,
Истреблять бирюзу их, менять на охру – давно мечтал,
Кричать бессвязными, жуткими, черными фразами
Олигофрена.
И никто в этом разноэтажном доме не презирал
Его: пусть любит себе молочай, пусть летает в окно по ночам,
Пусть пишет уже сорок пятый год свой занудный, коротенький мадригал,
Ведь у каждого есть цикличность, есть свой закон и храм.
Просто его отличались.