поворот

     что же осталось от той прекрасной эпохи? каковы были последствия? самые пагубные: он проникся недоверием к людям, он и раньше не слишком-то им доверял, но мадонны были исключением, поэтому он и влюблялся, после развода недоверие стало всеобщим, никаких исключений, никаких мадонн, научиться жить, ни к кому не привязываясь, ни в кого не влюбляясь, должен найтись какой-то другой смысл, помимо любви, и если бы такой смысл нашелся, он был бы огражден, защищен от соблазнов, искушений, ни одна женщина не залучила бы его в свои силки, но где искать этот смысл, он снова начал пить, играть в карты, на самом деле он считал свою жизнь конченой, пропала жизнь, как восклицает кто-то в старой пьесе , помог случай, театр отправился на гастроли, и вот, бродя по чужом городу, где он никогда не бывал, он зашел в магазин и купил пару книг, как биограф, делаю все, что в моих силах, ручаюсь, главного не упускаю, факты привожу подлинные, но в каких-то мелочах память меня подводит, вернее, отказывает, может, это и к лучшему, иначе я увяз бы в деталях, а так облегчается проблема отбора, все к лучшему в этом лучшем из повествований, которое добралось уже до второй эпохи в жизни Гулливера, если детство, отрочество и юность объединить в одну, я не помню название первой из этих книг, зато хорошо помню, как называлась вторая: «Эренфест – Иоффе. Научная переписка», добавление «научная» было блефом, о науке там говорилось мало, Эренфест больше рассказывал о себе, Гулливер ничего не знал ни о Иоффе, ни об Эренфесте, физику в школе он не любил, хотя, как читатель фантастики, знал кое-что о современных физических теориях и проблемах, Эренфест писал Иоффе длинные письма, в которых жаловался на мрачное настроение, признавался, что у него нет никаких способностей к физике, что жизнь его не удалась, а в предисловии сообщалось, что подавленный этими мыслями Эренфест застрелился, писем Иоффе было немного, они были холодными и скучными, но письма Эренфеста удивляли своей откровенностью, и Гулливер читал их как роман, он полюбил этого человека, так похожего на него самого, не удивительно ли, профессор Лейденского университета, физик, с мнением которого считались выдающиеся ученые, жаловался, что жизнь его не имеет смысла, до этого Гулливеру казалось, что он один такой неудачник, упускающий жизнь, не способный выстроить ее, придать ей цельность, направление, теперь у него как будто появился друг, судьба Эренфеста странным образом его ободрила, он решил, что не все еще потеряно, что жизнь можно начать заново, он решил поступить в университет и стать философом, физиком он себя не представлял, тут и говорить было не о чем, с детских лет он считал физиков особенными людьми, но почему бы не сделаться философом? философы тоже были особенными, но не такими, как физики, философы были ему ближе, он просмотрел список философских факультетов и решил поступать в столичный университет, до экзаменов оставалось полгода, и он провел это время в усердных занятиях, изучая литературу, русский язык, историю, английский, он заучивал наизусть поэтические отрывки, внимательно читал прозаиков, повторял школьную программу с таким пылом, будто собирался стать учителем литературы, проштудировал несколько учебников по истории, одолел аудиокурс английского и прочел в оригинале всего «Отца Брауна», темой вступительного сочинения было сатирическое изображение высшего света у Пушкина, и он с этим справился, на устном экзамене пришлось отвечать по «Преступлению и наказанию», и с этим возникли сложности, он никак не мог предполагать, что городской пейзаж в романе играет важную роль, историю и английский он сдал без проблем, и через несколько дней увидел свое имя в списке принятых, похоже, я слишком торопливо перешел к следующей эпохе в жизни Гулливера, может быть, стоит задержаться и рассказать что-то о его супружестве, это было бы интересно для определенного круга читателей, или читательниц, ах да, все они в дальних краях, в самых дальних кругах, ау, как вам там, дорогие читательницы, не надейтесь на пересмотр дела, а что касается супружества, посмотрим, кто постучится завтра в дверь первым, ничего не предрешено.