Здоров!
Ну и когда? Припрёшься, вломишься, обоснуешься, расхозяйничаешься тут? Что, как разговариваю? Обычно, вот как. Хочешь сказать, что непривычен к такому? Ага, давай, сочиняй. А я знаю, что уж как вернёшься - так вернёшься. Да так, чтобы насовсем. Навсегда, дружище.
Располагайся. Скажи ещё, что не куришь. Доставай вот из планшета да закуривай. А я - нет, ещё не начал. Только временами балуюсь. Пока ещё не обжился, несколько неуютно, но ничего. Это теперь моё. Отсюда уже никуда не сковырнёшь. Так-то, брат.
Чего?! Не твоя заслуга? Твоя-твоя. Еще как твоя. Эх, стыдно-то как бывает порою… Я тебя ведь и не признавал поначалу. Такой живой, решительный, балагур. А я какой? А потом началось. Ты ведь с ней пришел. Впёрся, дверь не дав закрыть. И сразу хамить: не узнаёшь, дескать, а я по знакомству. Ну, в таком духе.
Слуушай, какой ты невыносимый был поначалу–то! Всё что-то надо тебе было. Стихи какие писал! И все моё исчеркал, нахалюга. Ты что, мол, сопляк какой, али как величать? Что ты все вокруг, да около? Ты прямо пиши: люблю, мол! Чииво?! Какой-такой конфуз?! Люблю. Что, пять буков не запомнишь, или за тебя передать? Так я мигом… То-то же, лучше сам. Вот как ты со мною разговаривал.
Вот, смотри, не говорю, что не обижайся, мол. Ты никогда не был обидчивым. С самого начала меня понимал. Сколько мы с тобой не виделись? Двадцать семь с хвостиком - не шутки. А ты всё-таки разглядел, узнал, с первого раза. И я тоже не в обиде. Тогда так надо было - решительно и бесцеремонно даже. Спросить прямо в лоб: к ней едешь, мол? Вещички собрал уже? Или всё думаешь? Самое главное ей сказал, а все думаешь… хрясь! - хорошо ты мне тогда врезал. А потом сам уехал туда. И как успел только? Когда? Вот ты стоял рядом на перроне и подбадривал. Хотя и не надо было - я уже всё решил. А ты знай себе улыбался и по плечу хлопал. И два стиха в блокнот тиснул, на память вроде как, до скорейшей встречи. Еще и ей заставил отослать их. И только я твою, чертяка, улыбающуюся рожу и видел. В том вагоне, скорейшего до Москвы. Который мимо без остановки прошелестел. И думай, как ты успел вскочить! Скривился, зараза, к стеклу прижался, да корчил физиономию хитрованскую. Ну, пока. Увидимся. Знаю, встретишь, дружище.
И встретились. Ходили, гуляли. Это удивительно просто, сколько вместе. И зачем только разлучались? Уму не постижимо.
У тебя вроде, слышал, все хорошо? А у меня еще лучше будет. Люблю, люблю, люблю! Да, её, самую лучшую! Она нас и познакомила с тобой. Поэтому прошу: вернись! Знаю, что ты и так здесь, но не хватает, очень недостаёт того, мелкого, житейского даже. Мудрости той твоей. Горячности той. Вот ведь герой! Что сморщился? Так тебя называли. Да уж, конечно, не за что, конечно! Вот от моей благодарности точно не отделаешься. Я не говорю уже, как она тебя любит!
О чем это я? О мелочах. Это ведь ты мне сказал куда руку положить. Ты мне эти розы показал, носом ткнул просто. Я уже не тот, что в нашу первую встречу, но хочется быть вот таким, настоящим - горячим в бою, и холодным, расчётливым в беде, не паниковать - сам ненавижу. И знать все твои мелочи – как, что, почему, зачем? Все эти мелочи жизненные, которые делают мудрого мудрым, мужчину мужчиной, да и вообще – человека человеком. Те, что как цемент. Мир на них только и держится. Замечательные они, интересные! Всё хочу знать!
Смеёшься. Вот и она меня так называет. Полешко, говорит, ясеневое моё.
Смейся, смейся. А я знаю, как будет, и хоть удивляйся, хоть нет! Вот уже как замечательно стало. Город этот, метро, площади, сцены, и стихи, что стали рождаться. Нет, не то всё – она рядом. Чуешь? Не встретились бы, наверное. Или встретились? Спасибо, друг. Тебе, ей, всем вам.
Люблю её. Больше жизни. И значит, жизнь просто обязана измениться. Там мы вместе с ней, как не виделось и в лучших снах. И как шумно, интересно! И ярко! Как вывеска – да-да, та, яркая вывеска нашего магазина. Наши встречи с друзьями. Поездки на веселые вечеринки. А возвращения - в полупустом уютном вагоне метро, где нет ничего и никого, кроме этих больших серых глаз. Господи, как хорошо от ярко-синих сполохов в них! Я не говорю, что ты не представляешь – ты представляешь. Знаешь даже, дружище.
А вот и то местечко. То, в котором тысячу раз зарекался избавиться от одиночества, и приехать с... и это знаешь?
Улочка, которую за день прокалило горячее южное солнце. Музыка с набережной. Ветер забавляется с ней – звуки перекатываются от городка до скалистого берега и обратно. Почти не касаешься земли и сам становишься ветром. Чувствуешь её ласковое тело под летним платьем, вдыхаешь медовый запах её волос. Веду её к ночному морю. Мимо парка. Мимо неоновых жизнерадостных рожиц неспящего приморского рынка. Набережная. Тихо. Странно. Будто остались мы и море. И луна, которой удалось добраться почти до зенита. Фонари желонерами выстроились вдоль парапета. Грациозны и тактичны – ну прямо лорды! Даже и не пытаются заглушить своим светом живую ртуть лунной дорожки и серебряную чеканку лёгких облаков. А море дышит, как она, положив голову на моё плечо. Глубоко, спокойно.
А тебя… нет. И ни в какие ворота не лезет, что совсем не хочется бегать, суетиться, звать, искать тебя, черт побери! Нас двое – я и она. Ты нашёл свое место. И вернулось то ощущение спокойной уверенной силы, и вместе с тем полёта: и в небе, над пешим, закованным в броню, строем; и в мечтах; и в чёрном рассыпчато-звёздном пространстве - к сверкающим системам и сиреневым туманностям.
Ты и я стали одним целым.