Жёлтые лампы зажгутся
В комнате воспоминаний
Вл. Смолдырев. Рябина.
КРУГ ОБЩЕНИЯ - ПОЭТЫ, СОВРЕМЕННИКИ МОИ
Со мною больше нет, не будет
Поэтов, современников моих
И ночью не разбудит
Их неторопкий говор-стих.
Не будет и совета
И что и где.
А как не достает их –
Друзей моих в строке.
Монах наш красный Чиков,
Что потеснил былинный ряд богатырей,
И Смолдырев, друг и учитель –
Провидец наших дней.
Чашечников, где ты?
В каких краях?
Мне не хватает света,
Не достает тебя!
А верный Мехоношин?
А Селиванов Алексей?
…С тяжелой ношей
Иду один по полосе.
Еще дымится рана –
Володя Сосин,
Любимец, друг, поэт
Ушел из жизни и так рано,
Оставив осиротелым Белый свет,
Свидетель, организатор и участник
Культурной жизни
Всех последних лет
И ... нет!
Слишком тяжела потеря!
Совесть и душа не мирятся,
Нет!..
Наверное, позвали
небо и дальние миры
И он уехал,
- и вестей оттуда нет.
1.
Прочитав в газете «Вперёд» объявление о начале работы при ГК ВЛКСМ литературного кружка под руководством поэта Владимира Смолдырева, я приехал в г. Загорск и пришёл по указанному адресу, в старое здание ГК КПСС. Нашёл помещение. Оно оказалось закрытым. Не вышло назначенное время. Стою – жду. Постепенно начали собираться, подходить люди и также стоять у закрытой двери. Один из подошедших, увидел закрытую дверь и стоящих людей, видимо, знавший местные порядки, быстренько сходил в административную комнату, нашёл ключ и открыл дверь. Потом появился человек небольшого роста, плотный, коренастый, с рыжей копной волос на голове, с горящими глазами и плотно набитым портфелем – казалось, тронь – он зазвенит. Представился: Владимир Смолдырев. Он сообщил об открытии очередного сезона занятий литературного кружка, который существует уже второй год. Для новичков, а их было много, он пояснил, что посещать кружок могут все, кому интересны занятия, кто давно пишет и кто только пытается. Для детей младшего школьного возраста он будет вести другой кружок, отдельно от нас, в Доме пионеров.
Изложил свою программу проведения занятий и начал знакомиться с каждым из пришедших. Для чего каждый должен рассказать о себе и прочитать своё сочинённое, если такое имеет. Начал с себя.
Родился и жил он в городе Ростове-на-Дону. Там окончил школу и машиностроительный институт. По направлению на работу, как молодой специалист, приехал в наш район в поселок Лоза. Отец у него – капитан речного пароходства. Вместе с ним он каждый год, сколько себя помнит, лето проводил, как говорится, на воде – плавал на колёсных грузовых и пассажирских пароходах. Хорошо знает Дон, Северный Донец, Кубань, Волгу, Каму, изучил побережья Черного и Каспийского морей. Воспитывался на поэзии Древней Греции и эпохи Возрождения, в совершенстве знает Гомера, целые главы из «Илиады» и «Одиссеи» читает по памяти наизусть. Хорошо знает русскую классическую поэзию. В Ростове-на-Дону он начал писать стихи и посещать литературное объединение и стал его активным членом. В занятиях литобъединения вместе с ним участвовали Петр Вегин, Елена Нестерова, Ашот Тер-Маркарьян и другие. Написано им не мало, экспериментировал в разных жанрах и с разными направлениями. Но сейчас многое в своём творчестве им пересмотрено - и многое уничтожено, включая несколько поэм (около 7, если мне не изменяет память). И вот теперь появилась первая ласточка – книга стихов «Акварель» в коллективном сборнике «Костры» издательства «Молодая гвардия». Прочитал несколько стихотворений. Читает он здорово. Запомнились «Хлеб», «Карандаши», «А мама моя вышивала старинные замки», «Кипяток», «Стихи о мандаринах». Как будто свежая волна воздуха ворвалась в нашу комнату - и мы пробудились от сна, увидели жизнь, какая она есть. Грустно и горько, но это естественно, образно, правда. Так было! И зазвучали в моей душе:
У меня на столе
Хлеб лежит…
…Исчезновение хлеба
Для меня противоестественно,
Как исчезновение солнца,
Как исчезновение самого себя.
(«Хлеб»)
…А я хотел иметь карандаши,
такие, как у однорукого солдата.
В коробке. Разноцветные и длинные.
Заточенные грифели дразнили.
Я, как слепой, ощупывал коробку
и, пробуя цвета карандашей,
Фигурки на ладони рисовал.
Я так хотел иметь карандаши!
…и я смотрел на маму снизу вверх
и видел: губы мамины дрожали…
(«Карандаши»)
…А в замке жила, словно белая астра,
принцесса,
которую мама пророчила мне…
(«А мама моя вышивала старинные замки…»)
…Россия жадно к кипятку тянулась
и губы в трещинах глубоких обжигала.
(«Кипяток»)
…Помнишь, у Гогена:
«Откуда мы приходим?
Кто мы?
Куда идём?»
…Помнишь, у Паустовского:
«Солнце растапливало краски
на его картинах».
Как ты думаешь,
знаем ли мы солнце,
хотя бы одну,
самую маленькую
его дольку?
Как ты думаешь?
Знаем?…
(«Стихи о мандаринах»)
И долго не отпускали. Какие-то они были необычные и в то же время – простые и понятные, как сама жизнь.
И затем, кто как сидел, по очереди мы начали рассказывать о себе и читать свои стихи. Слушал он каждого внимательно, выслушивал до конца, не перебивая, а потом уже сам говорил, отмечая, оттеняя находки, поэтические зёрна. Время пролетело, словно одно мгновение. Договорившись о дне следующего занятия и, закрыв помещение, мы пошли провожать его на ближайшую автобусную остановку. Он жил тогда в посёлке Лоза в однокомнатной квартире. Последний автобус у него уходил в 21-50 с вокзала и на остановке, в Центре, был уже через 4-5 минут. Опоздаешь – не уедешь. И он на остановку почти бежал, стараясь не опоздать, и вскакивал на подножку уже уходящего автобуса. Автобус здесь переполнен, но старался забрать всех, кто стоял, точно резиновый, а уже на последующих остановках постепенно разгружался. Многие из нас не успели дойти до остановки, как Смолдырев уже уехал. И вскоре автобус скрылся за поворотом.
Так мы и познакомились.
Со временем определился и постоянный круг членов литературного кружка: кроме меня, это были совсем тогда юные Володя Сосин, Надежда Коган и постарше – Сергей Михайлин, Саша Смоликов, Владимир Жеглов, Алексей Селиванов. Остальные приходили, уходили, не успев запомниться.
Сложилась и программа проведения занятий. Обычно занятие состояло из двух отделений. Первое – открытое, всеобщее. Читались стихи, разбирались, обсуждались литературные новинки и окололитературные новости. И большинство уходило. Второе – закрытое. Оставались – единицы. В портфеле одного из оставшихся находилась бутылка водки и немножко - закуска. Из далёких былых времён, чудом сохранившийся, железный, а может чугунный, воронёный бокал-пепельница, кажется, даже кованый, с разными завитками - украшениями по сторонам, всегда стоял на столе. Кто-то из нас бежал к раковине, тщательно промывал его и затем в него равномерно, понемногу, по-братски, чисто символически, каждому наливали водку. А потом читали. Читали, что негде не прочитаешь. Говорили то, что нигде не услышишь. У нас друг от друга не было секретов. Здесь и были прочитаны многие поэты — от античности до современности, отечественные и зарубежные.
Владимир Смолдырев, как никто другой, умел слушать и оценивать и, как ребенок, радоваться удачно найденной находке – строчке, образу, мысли. Для него не существовало - Чьи они? - они всегда были его. И он торопился поделиться ими со всеми, отметить, включить в литературную страницу газеты «Вперёд», озвучить на радио, забрать с собой. Так были опубликованы стихи Саши Смоликова, Сергея Михайлина, Володи Сосина и многих-многих других из нас.
На одном из занятий он подарил мне книгу стихов «Костры», сопроводив следующей надписью: «Ивану Кудрявцеву. С надеждой встретиться на книжной полке. Автор «Акварели». Подпись. 15.11.67 г.»
Запомнилось мне, уже перед расставанием, они с Алексеем Селивановым пели романс «Гори, гори моя звезда…» и я был очарован богатством исполнения, как сумел Владимир Смолдырев не только почувствовать содержание, но и передать его в голосе, в его тональности. И тогда он впервые высказал мысль, что собирается написать либретто на свои стихи «Сказка о металлической мачте» и «Сказка о новогодней ёлке». Но, увы, мечте его не суждено было осуществиться.
Он горел. Горел в стихах. Горел в жизни. И всегда торопился: на встречу, на выпуск литературной страницы, на проведение вечера, на автобус, на электричку. И всегда его кто-то где-то ждал. И всегда вокруг него были люди. И они к нему тянулись. Никогда никого он не обижал. Он был как солнце. И со всеми всегда на равных. Мне, почему-то, он всегда напоминал Сергея Есенина. Именно таким мне представлялся Сергей Есенин.
И потому не удивительно, что я с ним часто встречался в дороге: на маршрутных остановках, в автобусе «Хотьково-Жучки», в электричке «Загорск-Москва», на вокзалах городов - Загорск, Хотьково, Москва; и всегда у него в руках был всё тот же туго набитый портфель собственными рукописями и новинками – газетами, журналами, книгами, а также - рукописями друзей и очередным сборником из серии «Подвиг», над которым он тогда работал, находясь на должности редактора в журнале «Сельская молодёжь». Найдя свободное место и усевшись, он обычно доставал рукопись и спешил познакомить меня с недавно рождённым, по его выражению, еще «горяченьким». Тогда им были прочитаны «Песня о море», «Прощание с Чегемом», «Монолог Хатыньского колокола», «Письма из Саласпилса», «Кладбище Яна Райниса», «Венок несонетов», как гимн любви, «Экономические сонеты» и многие-многие другие, составившие в последствии книгу «Спираль Архимеда». Стихи опять же запоминались, ложились на сердце и обжигали. В них наши неизбывные раны. Запоминались целиком. Все строчки равноценны и дополняли друг друга.
Однажды он организовал выступление в посёлке Лоза перед военными строителями. Одноэтажное щитовое - брус, тёс и вагонка - здание барачного типа - сарай солдатский да и только! - клуб. После выступления зашли к нему домой - на его квартиру и он жене помог снять шубу, на что она произнесла: «Смолдырев! Это надо отметить палочкой на стене». Я был тогда удивлён обнаружившейся некоторой натянутостью их отношений.
Однажды Смолдырев, Жеглов, Селиванов и я договорились вместе встретиться поздним вечером перед Пасхой, посетить Лавру и послушать ночное пасхальное богослужение, но в договоренности произошёл сбой и мы с Селивановым, приехав, зашли домой к Жеглову, ни Жеглова, ни Смолдырева не застали. По словам матери Жеглова - они уехали на охоту. Обещали вернуться завтра. Чья тут промашка? Потом обе стороны долго сожалели.
Несколько раз я заходил к нему, когда он переехал на улицу Лазо г. Хотьково, где он снимал частный жилой одноэтажный дом. «Дом на пригорке–коробок, – Глядит на Ворю» – написал я в память о поэте позднее. Здесь любимицей у него жила собака, обыкновенная, дворовая, о которой он заботился. Отвечая взаимностью, она сопровождала поэта на прогулках, словно тень. В его отсутствие сидела на цепи и лаяла, когда кто-то посторонний подходил к калитке. В первый раз, когда я появился у дома и не застал поэта, то в почтовом ящике, висевшем у калитки с наружной стороны забора, оставил записку: «Осторожно – злая собака! Заходил – не застал! Подпись, дата и время». Зашёл вторично - записка на месте, но на ней приписка: «Бываю дома в такие-то часы. Добро пожаловать! Смолдырев».
Дом небольшой. В нём одна жилая комната. Вдоль большой стены от пола до потолка самодельный стеллаж, плотно уставленный книгами. Точно такой же стоял у него в квартире в Лозе. Книги по тем временам редкие. По крайней мере, я до тех пор нигде и ни у кого не встречал. Часами можно разглядывать их, стоя у полок с широко раскрытыми глазами, и удивляться представленному богатству и разнообразию. Всё это оправдано его жизнью. Человек для того времени достаточно известный, участвовал в совещании молодых писателей, в составе писательской бригады от издательства «Молодая гвардия» много ездил по стране, побывал за границей - посетил Прагу, и отовсюду в подарок себе он привозил книги.
Именно здесь к нему пришли строчки:
Вот и месяц взошёл,
и речушка звезду закачала,
лихорадкой вечерней
траву обметала роса.
Закурился туман,
жеребец по деревне процокал.
(«Вдовий праздник»)
Именно отсюда он осуществил целенаправленную поездку на Мангышлак к нефтяникам и по материалам поездки написал молодёжную поэму, которая вскоре зазвучала по всесоюзному радио в передаче «Юность». Мне послушать её не удалось.
В творческом плане его всегда волновали две основные темы. Одна из них – экономическое неблагополучие в стране. Он остро переживал происходящее - и рождались стихотворение «Небережлива Родина моя…», венок экономических сонетов, где он оказался провидцем. Вторая – Великая Отечественная война. Он постоянно переживает её и создаёт одно за другим стихотворения «Монолог Хатыньского колокола», «Письма из Саласпилса», «Волгоградское пламя», «Когда я думаю о будущей войне…» и многие, многие другие. Он мечтает взять с собой классного фотографа и с ним объехать наиболее опалённые огненным смерчем места и выпустить альбом, как документ-предупреждение всем живущим. Но, увы, этой мечте его также не суждено было осуществиться
.
Занимался он переводами стихотворений Поля Элюара и стихотворений поэтов братских республик. Переводов много, но они до сих пор не опубликованы, т.к. не найден его архив.
Он записан на центральном телевидении в альманахе «Поэзия» – была такая передача. Читал стихотворение «Песня о море». Как он вспоминал, записывали его целый день, около десяти раз, под звучание песни в исполнении болгарской певицы Лили Ивановой. Он очень устал и чуть не сбежал оттуда. Я потом смотрел эту передачу и даже записал на магнитофон. И теперь в моей квартире звучит его голос! Магнитофонную копию записи позднее я передал В. Сосину, для прослушивания на вечерах.
Близился тихий тёплый майский вечер. Совсем недавно прошёл дождь. Всё вокруг напоминало о нём. Над Ворей в оврагах буйствовала черёмуха - и запах цветения её разносился по округе, пьянил. Ужин собрали на террасе дома родителей жены в д. Жучки, что сращивается с городом Хотьково. Вдруг вижу в окно: мимо дома идёт Владимир Смолдырев с подругой. Я вышел за калитку на дорогу им навстречу - оказывается, они принимали деревенскую баню и теперь возвращаются к себе, домой. Я пригласил зайти и разделить с нами ужин. Все вместе поужинали и даже немножко выпили. Родители долго потом вспоминали с теплотой о нём и подаренной судьбой удивительном вечере. Владимир Смолдырев и в житейской гуще оказался прекрасным собеседником. Потом мы с женой пошли их провожать. Поскольку грунтовая дорога после дождя грязная, мы вышли на шоссе, по которому автотранспорт двигался не часто и с небольшой скоростью, так что при появлении его мы успевали отойти в сторону, на самый край обочины. По дороге он прочитал мне только что написанные стихи «Я вижу горы и долины…» и при этом добавил, что очень удивлён – откуда? Ведь есть же такие, причем широко известные и любимые, ставшие народной песней. И тут же напомнил:
Вижу чудное приволье,
Вижу нивы и поля –
Это русское раздолье,
Это Родина моя.
Вижу горы-исполины,
Вижу реки и моря -
Это русские картины,
Это Родина моя.
Слышу пенье жаворонка,
Слышу трели соловья –
Это русская сторонка,
Это Родина моя.
(Ф. Савинов)
И вдруг он увидел всё по-своему, сегодня, и не записать не мог. И я, словно губка, их впитывал, чтобы никогда не забывать. Вот эти строки:
* * *
Я вижу горы и долины.
Озёра вижу и леса.
Я слышу клёкот журавлиный
и дальних речек голоса.
Поёт коса, вскипает брага,
пасётся стадо на лугу,
и вечер в шелковой рубахе
стоит на жёлтом берегу.
Я вижу: к дому над рекою
сугроб гуашевый приник.
Я слышу: влагой голубою
звенит в черёмухах родник.
И каждый раз я счастлив снова,
и всё, что вижу, чем живу,
благословляю тихим словом
и высшей радостью зову.
И не забудется природой
моё пристрастие к земле,
к лазурным далям небосвода,
к мерцанию вечности во мгле.
Ты царь природы. Ты свободно
владеешь небом и огнём,
а мне, ты знаешь, неудобно
считать себя её царем.
Я лучше так уж, по старинке,
как наши прадеды в веках,
нижайше поклонюсь былинке,
что к солнцу выбилась впотьмах.
Я заплутаюсь тёмной ночью
Среди развесистых дубов
и обомлею перед мощью
летящих по небу громов.
Благословенная природа.
Не вечно мне и петь и жить.
Дай силы в памяти народа
благословенье заслужить.
Я близок был твоим деревьям
И чёрный труд не оскорблял,
и, сколько мог, своим доверьем
людские души озарял.
Да это же «Памятник»! Слова прощания! Поэт особенно остро воспринимает действительность и предвидит грядущее, что, сам того не осознавая, воспроизводит в своих стихах. Примеров – множество. Пушкин, Лермонтов, Есенин, Маяковский, Цветаева… это я сейчас ясно понимаю, когда пишу эти строки. А тогда? Я его похвалил и поздравил – отличные стихи! И здесь же, на этой дороге, шагая по разбитому мосту через речку Воря, в ответ я прочитал ему тоже недавно написанное «Так было» – стихотворение о Сталине.
* * *
Так было, было,
Как тут не крути –
"Он заболел" –
Боялись вслух произнести.
Так было, было,
Это не навет –
"Скончался он" –
Как обухом по голове.
Так было, было,
Край мой, белый свет –
Горючей слёз
Не ведал человек.
Так было, было,
Их затихнет боль –
Их потрясёт
Жестокостью своей любовь.
В духе времени. Оно ему понравилось. За разговорами, незаметно, мы дошли до дома, где жил Смолдырев. Зашли, и он показал нам с женой картины, созданием которых он в последнее время неожиданно увлёкся и даже начал подумывать о проведении персональной выставки. Одну из них «Бакены. Ночь» он тут же подарил нам. И здесь же преподнёс нам уцелевший авторский экземпляр книги стихов «Спираль Архимеда», так как тираж 10 000 экземпляров, по причине непринятия Торговой палатой от типографии, в связи с обнаружением допущенного брака, пошёл под нож, - с надписью: «Ивану Кудрявцеву и его жене Тане с любовью. Автор. 23.05.70 г.».