критика идеологий

     прежде чем двигаться дальше, оговорка, которой я, кажется до сих пор не пользовался, не в том смысле оговорка, что сказано неправильно, а в том, что здесь оговаривается некое условие, прежде чем двигаться дальше, упомяну о том действии, которое оказало на Гулливера занятие спортом – бегом и шахматами, особенно шахматами, потому что бегом он занимался совсем недолго, а вот увлечение шахматами растянулось на десятилетия, играя в шахматы, он познал радость побед и горечь поражений, замечательное клише, было бы грех его не использовать, тоже клише, насколько они облегчают дело, просто диву даешься, рассказ идет как по маслу, он научился переносить поражения, важный урок, этому учит спорт – тех, конечно, кто способен учиться, у Гулливера еще раньше, независимо от шахмат, сложился идеал оловянного офицера, стойко переносящего удары судьбы, судьба всегда бьет, а что она еще может делать, например, поражать стрелой, стрелы судьбы, удушать, отравлять, способы, которыми можно покончить с человеком, многообразны, но судьба, кажется, прибегает только к двум, ударам и стрелам, и шахматы развили в нем эту стойкость, и вообще привили вкус к состязанию, или, если этот вкус был у него и раньше, развили его, как развили стойкость, случалось, он проигрывал одним ходом уже выигранную партию, раны затягиваются, но шрамы остаются, так профессиональный снукерист всю жизнь помнит незабитый шар, который мог бы принести ему титул, и даже не такие важные шары, пусть не все, но некоторые, так и Гулливер помнил свои ошибки, он научился жить с этими шрамами, вся его память была в шрамах, рубцах, а некоторые раны еще не затянулись, кровоточили, но получены они были, конечно, не за шахматной доской, с шахматами он простился, он больше не играл за сборную, не интересовался матчем на первенство мира, он весь ушел в изучение проблемы индуктивного знания, работа осложнялась отсутствием нужной литературы, этого он тоже не мог предположить, когда выбирал тему, постепенно перед ним вырисовывалось истинное положение дел в этой области и в философии вообще, достаточно было сравнить число англоязычных философских журналов с числом «два» – столько философских журналов издавалось в его отечестве, но еще нагляднее было сравнение качества печати – бумаги, шрифта, полей, обложек, – даже не обращаясь к содержанию, можно было понять, что с философией в стране дела если и шли, то хуже некуда, обращаясь же к содержанию, непредвзятый читатель быстро понимал, что дела могут идти еще хуже, или, вернее, что дел на самом деле никаких нет, формальная логика была единственной областью, где что-то делалось, но очень мало, вся философия, вместе с академическим Институтом, профессорами, академиками, была лишь потемкинской деревней, клише, симулякром, клише, кажимостью, еще одно выражение, сделавшееся клише, благодаря авторитету классика, проще: видимостью, камуфляжем, декорацией, Гулливер угодил в ловушку, предназначенную для пытливых умов, так создаются мнимо-оппозиционные партии, чтобы отбирать электорат у настоящих оппозиционеров, но задача, конечно, была не только в этом, и в последнюю очередь в этом, я не стану пересказывать труды Манхейма, Поппера, Адорно, Хоркхаймера и прочих, вот с какой литературой имел дело Гулливер, получая к ней доступ, как студент философского факультета, что, может быть, и не соответствует действительности, поскольку для этого ему потребовалось бы специальное разрешение, основанием которого мог быть только документ с указанием, что он пишет курсовую работу на соответствующую тему, то есть работает над критикой критиков идеологии, проблемы же индуктивной логики к этой критике не имели прямого отношения, хотя Карл Поппер и написал о ней немало, другие студенты читали перепечатанные на машинке труды Бердяева, но он учился критике идеологий у неопозитивистов венской школы, косвенно, читая их статьи о языке и познании, я умышленно позволяю себе эту терминологию, без нее не обойтись, я пишу интеллектуальную биографию, то есть биографию отдельно взятого интеллекта, и мне плевать на читателей, которые этих терминов не понимают, плевать, конечно, я на них не могу, их попросту нет, это клише, одно из многих, тех клише, которые облегчают рассказывание, делают его легким и приятным, и вот так, незаметно, я добрался до конца страницы и даже перешагнул, переполз, преодолел, я уже на второй странице, какое достижение, ведь с утра казалось, что и первой не написать.