А еще говорят: «Ты свихнулась в своем забвенье
Ни друзей, ни родных, лишь стихи и обрывки писем.»
Изменилась давно, изменилась в одно мгновенье…
[Собирайте меня, как рассыпанный на пол бисер!]
Я пишу лишь тогда, когда сил говорить не станет,
Когда пыль оседает на старый наш подоконник.
Когда дед неожиданно – хоп! – и с кровати встанет!
И закурит пойдет. Это странно, ведь он покойник.
Мне мерещится он годов эдак семь или восемь,
Как смеется устало и держит в руках подушку.
Перед тем, как уйти, говорит, что настала осень…
И тогда я в слезах разбиваю о стену кружку.
Я однажды пыталась (со скуки) до рвоты спиться,
Чтоб не чувствовать боли, не чувствовать той утраты.
Он ведь спит? А у спящих такие прекрасные лица!
Еще губы сухие, как будто они из ваты.
Сань, скажи, это правда, что души усопших живы?
И для них там есть где-то открытые двери рая?
И зачем я тогда каждый вечер кромсаю жилы,
Если помнят они о нас, помнят все, умирая?
Иногда он мне дышит в затылок, сжимает плечи,
А холодные пальцы мне кажутся как родные…
Что ж так люди соврали? Ведь время совсем не лечит!
Даже память не лечит, молитвы, отцы святые.
Я пишу тебе, Сань! Я пишу, когда очень плохо!
Изливаю все то, что болит, на листок бумажный.
Я всегда забываю дышать после первого вздоха,
После третьего и не пытаюсь – уже не важно.
Почему, когда хочется плакать, не льются слезы?
Да и волны морские бросают меня на сушу.
Слишком много эмоций, привязанность, передозы,
Слишком много людей, что терзают нещадно душу.
Как огромный медведь, забираюсь в свою берлогу,
Здесь никто не увидит, как девочка письма пишет.
Помнишь, Сань, я просила тебя помолиться богу?
Помолись за меня, ведь твои слова он услышит.