cиме семнадцать, она поступает в вуз, станет нейрохирургом, уедет на бока-ратон. только сейчас на сердце столетний груз и цепким за горло держит ее захватом. cима умеет видеть чужую боль, напишет такую поэму, что будешь плакать, cиме семнадцать, она хороша собой и дышит свободой, как древний кетцалькоатль.
cегодня на новостройках играют блюз, движется к хэппи-энду шальное лето, класс выпускной и класса, конечно, «люкс», cима смеется – по плечи уже раздета. в мире ее играют на флейте феи, читают руны с ладоней легко и просто, но ветер дует, и веет железной серой, только не с запада, а с выжженного норд-оста. и у нее улыбка – удачный грим, скользит в парадной, доверившись злому другу, и смотрит молча как тает священный нимб. и фея Сима идет по второму кругу.
рядом с ней пляшут бабочки на стене, тянутся ветви тонких плакучих ив, врач опускает жалюзи на окне, сима в больнице просто как эксклюзив. сегодня лето, но сима лежит в тепле. неделя в коме, три четверти из ожогов. всего, что видно – разводы на потолке, но фея сима по-прежнему верит в бога.
вокруг нее распустился заветный лес, танцуют в искрах костра неземные девы, чудесней всех волшебниц и всех принцесс и зову их вокруг все безмолвно внемлет. она ступает к ним и несется вскачь, пищат приборы под алой скользящей точкой, и в суматохе крестится старый врач и называет симу божьей невинной дочкой.
симе семнадцать который десяток лет. она хороша настолько, что все немеют, ее окружает свет и она есть свет.
сима смеется.
из зеркала смотрит фея.