1
На Песчаной улице, за кинотеатром «Ленинград», у подъезда массивного кирпичного дома Бударов оставил машину.
Они поднялись с Антониной лифтом на четвертый этаж. На лестничной площадке перед дверью в квартиру она придержала его за локоть и, приблизив лицо, зашептала на ухо:
- У меня соседи. Уж-жасно нервные... Ты шагай прямо в комнату. За мной следом, не мешкай. Шоб не дразнить этих косолапых в берлоге …
Бударов слегка сконфузился, даже попятился. Но Антонина уже отперла замок и потащила его за собой темным, дУрно пахнущим коридором, затолкала в комнату, прикрыла за собой дверь и сказала, одуваясь:
- Фу, теперь мы в безопасности, - включила верхний свет. Посмотрела прямо ему в лицо и спросила: - Что - смешно и дико?
Бударов криво улыбнулся.
- Да, признаться, я отвык, чтобы вот так - тайком...
- А я ничего, привыкла. Живу, не унываю. Ты располагайся. Пальто свое модняцкое вешай - вон - на крючки. А я пойду, приготовлю чего-нибудь поесть. Ты - с работы?.. небось, голодный? А Я-так с утра не жрамшая …
- Не беспокойся, мне скоро ехать.
Не слушая, Антонина скрылась в дверях, и Бударов, оставшись один, оторопело огляделся по сторонам (ну, попал мужик, - сказал себе).
Комната была тесна и обставлена старой зашарпанной мебелью, показавшейся ему, на первый взгляд, странно знакомой, но не мог он, пребывая в некоей прострации, уловить - почему?
В центре комнаты стоял стол, покрытый желтой полинялой скатертью, у стены - облупленный гардероб, старомодный с зеркалом наружу, в котором Бударов увидал себя и - машинально поправил прическу.
А дальше, по стене, шли книжный стеллаж и крашенный фанерный ящик, наподобие комода с крышкой сверху. А возле этого комода – лежак, грубо сколоченный, под затертым ковром (для взлюблудных, - подумалось ему).
И над ними кособоко, за один угол, прикноплено к стене фото широко улыбающегося мужчины. Бударов приблизился к фотографии и, пытаясь вспомнить, вгляделся. Нет, лицо этого весельчака было ему незнакомо.
Он потоптался вкруг стола в предвкушении чего-то непознанного: еще час назад и представить себе не мог, что окажется в этой странно незнакомой и чем-то неприятно напоминающей обстановке. Ехал бы себе и ехал, не оглядываясь на дЭвушек, призывно машущих с тротуаров Ленинградки. Так, нет же - влип…
Подошел, неживыми ногами, к стеллажу, пощелкал ногтем по корешкам книг. Все они оказались посвященными живописи, много репродукций. У каждой потрепанный, замурзанный вид. Пожалуй, у себя бы он не выставил напоказ ветхие такие книжёнки. Не те теперь времена. А Антонина, судя по этим вот книгам (Бударов оглянулся на дверь), до сих пор задержалась в своем юном увлечении. Не сумела расстаться с детскими иллюзиями, адаптироваться к современным условиям и вот - мыкается в этой убогой комнатухе в соседстве с людьми, которых надо почему-то бояться.
И снова глянув на дверь, ощутил досаду. Радостное возбуждение первой эйфории случайной встречи и пока ехали в машине, непонятно куда улетучилось. И снова подумал, напрасно поддался на ее приглашение зайти - на минутку…
Надо бы по-быстрому распрощаться, - сказал себе, - не дожидаясь ужина (да и на кой-те, Бударов, нужОн чужой жратвы удар по печени?..), и скорее выбираться отсюда, из этой странно знакомой обстановки ее комнаты, напоминающей о чем-то невнятном и… и - неприятном.
Что между ними общего и что конкретно сегодня может связать их? Да, ни-че-го! Шапочное знакомство юности, увлеченность живописью, худ-студия при доме культуры - от какой-то там фабрики по выделыванию пластмассовой посуды?.. Но в нем-то всё давным-давно и напрочь перегорело и крепко-накрепко забыто. Дом покинут - ставни заколочены… Вместе с этой дурацкой пластмнассовой фабрикой - лет поди! - восемнадцати назад...
Антонина явилась из ниоткуда.
Эта женщина, ступившая наперекор автомобилям на проезжую часть улицы. Возникла из той, давней, забытой жизни. Он ехал неспешно, ожидая, что какой-нибудь лох проголосует и он подберет пассажира – попутный рубль не бывает лишним никакому доценту. Лихой таксист, на улице Кирова, при подъезде к площади Эдмунда, подрезал слева, обдав брызгами разжиженного мартовского снега. И в тот же момент Бударов увидел её!
В короткой рыжей шубейке (будто из тех студийных времен), в нетерпеливом взмахе руки, показалось что-то знакомое. И пока приближался к ней, все сильнее удивлялся странности сходства: она – не она?…
- Антонина?! – осторожно окликнул он, притормаживая и приоткрывая дверцу. Никак не мог поверить, что женщина эта - действительно Антонина! Но она шагнула с тротуара, увидела, узнала, всплеснула руками:
- Бударов! Лапушка! Ты ли это?...- юркнула к нему в машину и запрокинулась на сиденье, с восторженным изумлением вытаращилась на него.
- Вот так удача! Глазам не верю: ты! Бегу со службы! Ничего себе не подозреваю и вдруг: зовут! Какими судьбАми? сколько лет?
- Я! Конечно, я! - закивал он, встраиваясь в поток машин. - И кем же служишь?
- А ни кем! Девочкой на побегушках... Но ты-то! ты-то каков - просто залюбуешься! Весь из себя элегантный! И эта машина твоя - шик!..
… дверь в комнату распахнулась. И Бударов будто бы очнулся…
Стремительно и легко влетела она, пружиня на каблуках, «резкая как НАТЕ…», - вспомнились вдруг стихи. И обернувшись ей навстречу, невольно подивился её моложавости (потому-то и узнал там, на улице, в рыжей её шубейке) - не обабилась, не раздалась, а ведь она, по слухам, мать. Странно, что в иные времена не приударял за ней? Малолеткой была. И от других, что по-взрослее, отбоя не было…
- А у меня есть выпить, - сообщила Антонина и подняла над головой за горлышко бутылку водки. - Слушай, хочу спросить, ты-то как в семейном отношении: женат, дети?
- Женат. А детей нет - не обзавелся,
- Еще заведешь. Вы, мужички, до-олго молодые, и тебе не поздно.
- Буду стараться, - коротко ответил он, стараясь шуткой соскочить с этой скользкой темы.
Антонина принудила его сесть за стол, поставила перед ним тарелку, рюмку и сказала с настойчивостью:
- Теперь, когда ты здесь, даже не пробуй удрать. Все равно не отпущу, пока не наговоримся за все годы. Лет сколько прошло, двадцать, небось?… А сперва наливай. Жахнем за встречу.
- Восемнадцать, если считать с открытия нашей студии, - уточнил он и прикрыл ладонью рюмку, - Извини, пить не могу. Я ж за рулем.
- А ты не ездий, оставайся ночевать у меня. Переспать место найдется…
Он неохотно, но вдруг подчинился, сам разлил водку по рюмкам. Чокнулись, выпили. Водка оказалась теплой, гадость...
"Ну, берегись, теперь до первого ГАИшника", - подумал он, мысленно отстраняясь от предложения переночевать. Но, перехватив ее ироничный взгляд, превозмог себя и, чтобы не показать виду, с преувеличенным интересом спросил:
- А кого-то из наших, бывших студийцев, встречаешь?
- Да, пожалуй, только Гарика Руднева, дружка твоего, других уж нет, а те далече - живо откликнулась она, - а твой Гарик - художник теперь с именем! Мэтр! Часто выставляется, о нем говорят в «кругах», рецензии пишут. В издательстве, где я служу, вторая книжка выходит с его иллюстрациями...
- Вот уж про кого б никогда не подумал! - хмыкнул Бударов. - Гарик - с именем! Чудеса! И как, скажи, ему удалось докатиться до жизни такой?
- Напрасно, Бударушка, смеёшься. Я ничуть не привираю и говорю про него абсолютно всерьёз, Гарик замечательно вырос. Если б ты только знал как! У него скоро выставка, приходи, приглашаю, - сможешь убедиться сам.
Бударов недоверчиво покачал головой.
- Ну, ты-то, ты-то как сам? - вдруг завопрошала Антонина, - как живёшь? В экономическом институте, говорят, преподаёшь. После всех наших-то мук творческих и живописных…
- Нормально живу, - ответил он утвердительно, слегка обозлившись.
Ну вот,- подумал, - начнутся теперь непременные расспросы: а что да как, да почему? - нелепые и бесцеремонные, и придётся что-то объяснять, заполнять безвестие этих лет.
Ему, вполне устроенному в его нынешней жизни, не пристало ни сокрушаться, ни объясняться, почему не состоялся как художник. Каких бы там высот Гарик ни достиг… А она, эта женщина, помешанная с детских лет на "гениях", выслушав, поймет, конечно же, не так, как следует его понять, и не только потому, что окажется глухой и нечувствительной к его "бытовым" проблемам, а потому, что его жизнь - это его жизнь, и лишь одному ему видна с изнанки.
Нет и нет, не станет же он выворачиваться перед каждой случайной женщиной…
- Сейчас, хочешь, я тебя удивлю? – Антонина поднялась из-за стола к фанерному ящику, который он принял за комод, - здесь у меня собраны работы почти всех наших ребят из студии. И твои есть, и Гарика, - и не дожидаясь согласия, раскрыла верхнюю крышку ящика и стала один за другим вынимать и расставлять вдоль стены рисунки на листах ватмана, холсты в подрамниках, - Вот, смотри! Смотри!
И Бударов увидел.
От разноцветия красок запестрело, зарябило в глазах. Унылая Антонинина комната внезапно воссияла и радостно преобразилась. Он поспешил подняться, подошел ближе и принялся перебирать полотна, пораженный таким количеством.
- Слушай, как тебе удалось собрать вот столько?
- Видишь, удалось. Я - настоящая богачка, правда? – сказала она, довольная достигнутым эффектом, - Когда нашу студию разгоняли и выбрасывали на улицу весь наш хлам , я оказалась практически одна. Ребята-студийцы все из младшей нашей группы разбежались, а вы с Гариком к тому времени давно как ушли. Вот я и нахватала, что успела, и притащила к себе...
- Ты - молодчага, девочка Тоня из младшей группы, - сказал он.
- Да, я знала, что ты меня похвалишь, старший ты мой товарищ Бударов... Смотри вот, дороже этого у меня - скажу честно - ничего нет. И кажется, что те годы были самыми главными и чистыми в моей жизни, а все остальное, что позднЕе пришло - просто наслоение на них. Будто заляпали нас жирными пальцами. – Антонина вдруг присела на стул и обхватила в ладонях лицо, - знаешь, я иногда набегаюсь зА день, возвращаюсь сюда усталая, злющая, обиженная, и хочется чего-то настоящего... Я забираюсь в этот ящик, смотрю наши картины и будто бы заново живу.
Бударов выбрал из всех работ одну свою и стал подробно её разглядывать, вертя в руках и так, и этак. Его все сильнее разбирало любопытство и удивление. Разглядывая, он открывал нечто, ранее ему самому о себе неизвестное. И вдруг подумал, что того мальчика-художника, написавшего эту вещицу, отделяют от него не просто годы прожитой жизни. Похоже, тот был другим человеком, с другим зрением на мир. Смотри-ка, наивный какой сюжетец – радуга над улицей. Случись ему теперь взяться ненароком за кисти, он бы не сумел – уж точно - изобразить НИ-ЧЕ-ГО подобного. Хрупкая, словно составленная из цветных осколков, радуга одним концом опирается в балкон, а другим - уходит в какую-то бесконечность, а с балкона - ликующая фигура не то ребенка, не то мужчины вот-вот наступит на неё и пошагает как по мОсту.
О чем он хотел сказать? Куда стремился?..
2
Он снова был за рулём.
Невозмутим и самонадеян.
И никакая Антонина своей взбалмошностью, нелепой в женщине тридцати с гаком лет, не смогла ни смутить, ни ............
(продолжение следует)