желание прославиться сильно в нас до невероятия , и те, кто пишет о презрении к славе, ставят на книгах свои имена, никуда не деться от этого, любовь и голод правят миром, и если погреб, холодильник полон, голод превращается в желание славы, которое, по мнению некоторых, есть лишь замаскированное стремление к власти, любовь и стремление к власти правят миром, те, кому не везет в любви, идут в политику, становятся министрами, президентами, госсекретарями, диктаторами, полковниками, генералами, крестными отцами, а некоторые стремятся сделать себе имя в искусстве, науке, спорте, космонавтике, шоу-бизнесе, экстремальном туризме и где-то еще, например, в протыкании, разрезании и прижигании частей своего тела, путей, ведущих к вершине, много, и по этим склонам карабкаются миллионы, среди них был и Гулливер, грезы любви отвлекали его от этой цели, но когда они рассеялись, вершина славы предстала перед ним во всем великолепии, словно Юнгфрау, вся его жизнь озарилась ее сиянием, в этом слоге есть что-то праздничное, устроим праздник вольности, жизнь коротка, жить настоящим, секс, наркотики и так далее, какой рокер не мечтает о славе, чувак, ты только прикинь, мы никогда бы не имели таких красоток, если бы не рок, женщины падки на имена, больше, чем на богатство, пусть рожа у тебя похожа на порвавшийся барабан, но ты сделаешься кумиром, Гулливер, следовательно, искал такого дела, в котором он мог бы прославиться, самое простое объяснение всех поворотов его жизненного пути, методологическое правило: из двух гипотез выбирай ту, что попроще, новая скрижаль с выбитой на ней старой истиной, самых больших успехов добивается тот, в ком это стремление подавляет все остальные, что, по-твоему, Санчо, принудило Горация в полном вооружении броситься в глубину Тибра ? что побудило Кортеса сжечь свои корабли? настало время и для Гулливера – жечь корабли, один корабль, жечь мосты, он так, собственно, всегда и поступал – сжигал прошлое в надежде на лучшее будущее, позади простиралась выжженная пустыня, жажда почестей делает людей способными на громадные усилия, и тогда они могут совершать чудеса, Гулливер всегда верил в силу воли, не так он верил в свои способности, как в свое упорство, способность пожертвовать всем ради одного, можно, конечно, спросить: не был ли этот мазохизм изначальным, то есть он жертвовал и сжигал не ради будущего, а ради своего прошлого, если принять, что характер формируется пережитым или является врожденным, прошлое довлеет, господствует, воля человека не меняется, velle non discitur, как говорит Сенека, а вслед за ним – Шопенгауэр, человек стремится к чему-то не потому, что считает это наилучшим, а наоборот, считает это наилучшим, потому что так устроена его воля, его хотение, так устроен он сам, часто во вред себе, носит в уме и сердце семена саморазрушения, они прорастают и приносят плоды, горькие, ядовитые, странным временем для Гулливера было лето после окончания университета: он остался в столице, жил на тех же горах, на семнадцатом этаже, ожидая экзаменов в аспирантуру, однокурсники разъехались, никаких занятий, никаких встреч, предоставлен самому себе, изучал математику, пытался решить логическую задачу, но при этом чувствовал, что работает впустую, свободного времени оставалось порядочно, нельзя же сутки заниматься теорией вероятностей или доказывать полноту логической системы, он много слушал музыки – Баха, Листа, Вагнера, в сочинениях двух последних гремели барабаны и фанфары славы, но Гулливер был слишком слаб, чтобы увидеть в них родственные души, он скрывал от самого себя свое тщеславие, точнее, стремление к славе, безоценочно, не предрешая вопроса о том, что это такое – порок или добродетель, славу он называл матерью доблестей (Диоген о Бионе), самые лучшие всего более руководствуются славой и так далее, но Гулливер хотел изгнать из себя слабость, неуверенность, чувство поражения, поэтому он и слушал Листа и Вагнера, сегодня я дал волю стремлению к истолкованию, не просто излагаю, а еще и интерпретирую, забвение всех принципов и скрижалей, надеюсь, что временное, худший вид литературы, это известно со времен Стайн, читал ли Гулливер Стайн? нет, а Хемингуэя? да, и много, вернемся назад, на пятом курсе, убедившись в бесплодности своих попыток сделать что-то в логике, он принялся читать художественную литературу, голый факт, никаких интерпретаций, затем следует перечисление авторов, которых он читал, будущее время: последует, я уже, кажется, говорил, что наступило время литературы, неужели он решил стать писателем? здесь напрашивается какое-то сокращение, типа lmfao, или icsl, чудесные времена Интернета, текстовой редактор упорно переделывает первую букву в заглавную, ему лучше знать, хотя часто он попадает впросак, например, подчеркивает красным слово «прозак», возможно, я оговорил Гулливера, возвел на него поклеп, навел навет, ведь есть два рода славы: одна – в небесных эфирных пространствах, а другая – здесь, на земле, и факты, голые факты, свидетельствуют, что Гулливер больше мечтал о первой, чем о второй, допущение противоположного – домысел, интерпретация, а им здесь не место, никаких домыслов, аргументов, только факты, в последний год своего пребывания в столице Гулливер усердно читал художественную литературу, он даже купил биографию Хемингуэя на английском, написанную Бейкером, вот все, что я хотел об этом времени сообщить, может быть, мне вспомнятся еще какие-то факты, но истолкований не будет, конец празднику, выходят уборщики и сметают шутихи и конфетти.
–––––––––––––––––––––––––––––––––––––
«…желание прославиться сильно в нас до невероятия…» – Сервантес. «Дон Кихот».
«Пишущие о тщете славы ставят на книгах свои имена» – Цицерон.
«Жажда почестей делает людей способными на громадные усилия, и тогда они могут совершать чудеса» – Гельвеций.
«Самый лучший человек, – говорит Цицерон, – всего более руководствуется славой». – Спиноза.
«…надлежит более радеть о славе будущего века там, в небесных эфирных пространствах…» – Сервантес. «Дон Кихот».