В Мадриде – снег.
В Москве (Россия) – слякоть.
Под мякотью оттаявшей хурмы
при запахе восточной шаурмы
и при неистребимой воле якать,
забыв, что в алфавите буква Я
по важности своей стоит последней.
Поскольку, как сказал сосед намедни:
«Я знаю, что не знаю ни…чего».
Конечно он (сосед) сказал мне матом;
ведь рядом не было ни деток, ни жены,
ни членов Думы, в поисках вины
запреты множащие, словно автоматом,
плюющим вольно пули в белый свет.
«Так вот… - сказал подвыпивший сосед. –
Чего по радио и телику ****ят –
давно не верю,
что и тебе советую – еврею.
Все мной манипулировать хотят.
А я, когда их слушаю, – ***ю,
и хочется «забыться и уснуть, и видеть сны…»,
и в магазин иду, а там с одиннадцати…
Им то хоть бы хны…
Конечно, я найду:
Аптека, бабушка, таксист, - всё проходили,
когда при Горбачёве запретили…
Но грабли – интересный инвентарь:
наступишь снизу – бьёт по голове, -
в деревне знают все – и нынче всё, как встарь.
За битую одну дают не битых две.
Однако дуракам, увы, закон не писан…
Когда же дураком любой закон написан,
страдает большинство... и сами дураки,
поскольку получают тумаки».
В Мадриде – снег.
Зачем же мне Мадрид?
Иль грусть испанская
проснулась вдруг, едрит…
Простите господари – депутаты...
Ведь я обычно не ругаюсь матом.