Темнело тёмное темнило в затменьи.
Затемно, т.е. спозаранку, продрав глаза,
Морфеем с гноем слепленные веки,
Не века! хоть и они тож склеенные
Кровью крепко – не продраться сквозь,
Да и не надо.
Немутными глазами взирал на мир /кто?/
Там было густопсово /а как это?/,
Но не вонюче.
Из густого мрака, пузырями сероводорода,
Поднимались рифмы даже не стихов,
Тем более не лирики курчаво-белокуро-синеглазой,
А первобытной безгласности, и добезгласность
Тоже прорывалась вверх сквозь чёрно-медленно
Кипящую смолу в тех адских баках на колёсах
Из детства моего, асфальта стыки ею заливали;
Называлась – вар, мы его жевали, а кто-то взрослый
Пугал нас раком и сразу же вставал вопрос:
Какой? живой зелёный или киноварно-красный,
Варёный и остывший в витрине усечённой пирамиды
Из стекла, в шалмане сталинских времён: 100 грамм
И килька в бутерброде, а можно и с икрой.
Зубчатые колёса передачи стихосложения из
Глубины моей, застряли в черноблестящей густоте,
Огонь бледнел под баком, смола густела.
Стихи стали стихать и стихли, замерли.
Осталась мрачно-прекрасная картина:
Застывший чёрный вар и в нём латунные
Зубчатые колёса передачи неведомых часов,
Неведомого мира неземного.
Прекрасного? Ответить невозможно, мерила наши
Ничего измерить там не смогли.
Неведомые меры, неведомые чувства,
Неведомая жизнь там беленилась, от белены
Производя себя.
«Объелся белены» у нас произносили в детстве.
1.10 2007