здесь было бы уместно изменить лексику, тон, ритм, заговорить собственным языком, чтобы убедить тех, кто, по правде говоря, и не нуждается в убеждении (потому что не существует), что я и Гулливер – разные люди, и говорим мы по-разному, разные люди говорят по-разному, но верно и обратное: те, кто говорят по-разному не могут быть одним и тем же человеком, но, подумав, я отказался от этой мысли, меня раздражают эти приемчики: вставки, врезки, чередование манер, а то и повествователей: Маллисон, Стивенс, снова Маллисон, Рэтлиф, Стивенс , а говорят-то все примерно одинаково, и об одном и том же, то есть об одной и той же, коллажи: вставляем то, вставляем это, «производство чугунных чушек ограничено», «тело убитого богача сожжено в подвале» , чтобы дать панораму, объемную картину, текст 3D, все это раздражает и никак не способствует, даже у романтиков: вставные новеллы, «Рукопись, найденная в Сарагоссе», «Тысяча и одна ночь», все эти химеры, призраки, блуждающие огни, рассказывать нужно так, будто даешь показания на следствии, на суде, под угрозой наказания за лжесвидетельствование, я так и поступаю, говорю открыто, я настаиваю: мы с Гулливером – разные люди, ни в чем не схожи, я мог бы представить доказательства, но зачем стараться ради несуществующего, я отвечаю только перед собой, могу намекнуть (мне это ничего не стоит), что Жан-Поля Рихтера я никогда не читал и до недавнего времени путал его с Жан-Полем Сартром, а что до Вакенродера, то для меня он такой же загадочный писатель, как и Винкельман, поэтому, рассказывая о Гулливере, я встречаю большие трудности, мало того, что я отказался от своего языка, чтобы дать представление о языке Гулливера, тут я ошибаюсь, вовсе не для этого, Гулливер, я уверен, если бы заговорил, то другим языком, не похожим на этот, я пользуюсь этим языком только потому, что так мне удобнее говорить о Гулливере, о себе я рассказывал бы иначе, почему же о Гулливере я рассказываю именно так, этого я, признаюсь, не понимаю, но как бы то ни было, главное – тянуть нить, нести крест, катить бочку или бревно, и раз мне это удается, нет смысла менять манеру, как говорят комментаторы: если теннисист выигрывает гейм за геймом, то лучше ему ничего не менять в своей игре, не искать каких-то новых ходов, и я с ними согласен, не ищи лучшего, когда имеешь хорошее, ничего не могу сказать о Вакенродере и Жан-Поле, хотя и знаю, что Гулливер их почитывал, другое дело – Ницше, с этим автором я хорошо знаком (кое в чем мы с Гулливером все-таки сходны), как раз сейчас издается полное собрание сочинений Ницше, много раз затевалось, да не удавалось, но в этот раз, есть все основания полагать, дело будет доведено до конца, Гулливеру же приходилось довольствоваться дореволюционными изданиями, что его не очень расстраивало, даже наоборот, наполняло чувством гордости, тешило его тщеславие – он имел доступ к текстам, которые обычному читателю были недоступны, если быть точным (а я по-прежнему придерживаюсь этого правила), усердно читал он в то время только «Заратустру», хотя заглядывал и в другие книги, чем же соблазнял его Заратустра, отшельник и сказочник? обещанием показать дорогу к своему «я», Гулливер думал, что потерял свое «я» или еще не обрел, расставшись с одним делом, он взялся искать другое, зачем темнить и откладывать, он и вправду решил заняться литературой, математики, физики создают великие теории в молодости, но написать великий роман можно и в среднем возрасте, так считал Гулливер, это был его спасительный круг, он никак не мог расстаться с мыслью о своей исключительности, Заратустра, конечно, укреплял его в этом самомнении, потому эта книга так популярна и у не-философов, и больше у них, чем у философов, многие, как и Гулливер, считают себя исключениями, свободными ионами, античастицами, многие мечтают о великих деяниях, и, слушая проповеди Заратустры, думают, что эти речи обращены к ним, что в них есть задатки «творческой личности», употребим такое словосочетание, которое никогда бы не употребил Заратустра, хотя от переводчиков можно ожидать всякого, литература казалась Гулливеру подходящим занятием, средством, материалом и инструментом, сравнение, оказывается, не работает, аналогия неточна, чтобы сделать слепок со своего «я», предварительно, конечно, нужно было преобразовать это «я», сделать его достойным изображения, вот так перед Гулливером возник идеал самовоспитания, самосовершенствования, годы и годы труда, а в конце – «я», сверкающее, как бриллиант, остается вставить его в оправу.
––––––––––––––––––––––––––––
1. Маллисон, Стивенс, снова Маллисон, Рэтлиф, Стивенс – см. Фолкнер, «Городок».
2. «производство чугунных чушек ограничено», «тело убитого богача сожжено в подвале» – Дос Пассос. «Большие деньги».