Действие первое
Александринский театр
1835 год. Петербург.
Туманный вечер. На Невском проспекте зажглись фонари, и в их свете хорошо видна череда людей, которые не торопясь шествуют к Александринскому театру. Дамы и господа богато одеты и держатся подобающим образом, словом, высшее общество. Среди них медленно шествует Иван Андреевич - усталый постановщик сегодняшней (будущей) пьесы.
***
Петербургский прохладный вечер
Опускает туман на плечи,
Восхожу на Аничков мост.
Вот на Невском, как будто тени
Персонажи ночных видений
Отрисованы в полный рост.
Сюртуки по последней моде,
А по лицам лукаво бродит
Предвкушенье пикантных сцен.
Из того же они отлиты,
Что и те вековые плиты
Театральных могучих стен.
Вот в вечернем наряде даму
Впечатлила моя программа –
На премьеру она спешит…
И хоть платье прекрасно сшито,
Там подчеркнуто, тут открыто,
Не сидит оно, не сидит…
Вон там, слева он, трехэтажный,
Полный творческой терпкой жаждой.
Шаг, и вступит в права игра.
Через сквер и уже на месте
Я со всеми тенями вместе
Предстаю у дверей. Пора.
***
Я устал. Как же это много –
От сценария до порога,
За которым премьера ждет…
Из бессонных ночей сплетенный,
Вязкой слабостью омраченный,
Тяжко-сладостный этот плод.
Два часа на спектакль – не много,
Слишком долгой была дорога,
Но награда слепит глаза.
Только б мне одолеть усталость,
Два часа – ну какая малость.
Пустяки. Только два часа.
Зритель шумно стоит у входа
Все беседуя про погоду,
О политике и стихах.
Этот гул для меня все тише,
Там, за этой стеклянной нишей
Ожидает триумф иль крах?
Над коринфских колонн столпами
И лепниною лоджий – память,
Невесомо парит кружа…
Замерла в вековой погоне
Там «квадригою Аполлона»
Сотворивши его душа*.
Терпсихора и Мельпомена
Всякий раз по пути на сцену,
Вопрошают ко мне с колонн.
Я же помню, - лишь камень это,
Но оживши опять, портреты
Вынуждают отдать поклон…
*«Квадрига Аполлона» - одна из последних работ Степана Пименова, после которой, вложив в нее всю свою душу, он отошел в мир иной.
***
Усталый режиссер входит в здание театра, с умилением озираясь по сторонам.
Все здесь до боли знакомое и родное.
За кулисами Ивана Андреевича встречает его друг, лучший актер театральной труппы – Иван Иванович Сосницкий.
Мой театр, вот твои покои,
Не спокойны сегодня кои,
Голоса-голоса плывут.
Вот Сосницкий – актер от Бога,
Что изящно играет слогом,
Ткань сплетая словестных пут.
Еще в Малом его подметив,
Бриллиантом гордился этим…
С полуслова всегда поймет!
Дон Жуан, Городничий, Чацкий,
Этот взгляд, полный жаром адским,
Этот голос – скалу проймет!
«Мы вас ждем» - говорит. «Готовы?»
«Как всегда!» - струйку дыма снова
Выпускает под потолок,
И от губ отнимая трубку,
Горячо пожимает руку.
Я же - в зал – сделал все, что мог!
Мы работали очень долго,
Я своим почитаю долгом
Труппе дать все, что только есть…
Отыграть сотню раз по кругу,
И ни к отдыху, ни к досугу
Не позволит склониться честь.
Но теперь я – лишь зритель в зале,
И я знаю, они устали,
Но сыграют все от и до.
Я им боле помочь не в силах,
Оттого ли душа застыла, -
Не поможет теперь никто.
***
Занавес закрыт, но все готово к началу действа.
Большая часть зрителей сидит в зале, некоторые все еще снуют между рядами, негромко переговариваясь.
Уж сижу я в законной ложе,
На губах «помоги им, Боже»,
А у глаза бинокль. Толпа…
Вездесуща, неукротима
Все бурлит, протекая мимо,
Заполняет ряды, шипя.
Император меж нею в зале,
Ах, какие сулит мне дали
Краткий взгляд и единый жест.
Зарубить на корню… Ну что же,
Мой театр мне всего дороже,
И готов я нести свой крест…
Отрывая у музы крылья,
Все мешает таланты с пылью
Наше время - проклятый век.
Запирая в сердцах все двери,
То ли люди, а то ли звери
Белым кроем усердно снег…
Гриф с шакалом кругами рыщут,
У умов отбирая пищу,
Раздавая подменный хлеб.
Частокол воздвигая к небу,
Загоняют таким вот хлебом
Все «иное» в единый склеп.
Что тут скажешь, когда в науке
Происходят такие штуки, -
Дар комедии – лишь сыграй.
Троеточия непростые,
Неугодные запятые –
Нынче дерзости – через край!
Даже древние богословы
К испытаниям не готовы,
В их акафистах – смута смут!
Дьявол ходит меж нас сегодня,
Все слабей благодать Господня,
Те ли прерьи еще грядут!
Нынче пишут одни доносы,
Днем и ночью слышны расспросы –
Кто, кому и о чем сказал…
Вот и церберы и шакалы,
И шуты здесь и прилипалы,
Сливок общества полон зал.
Что еще на Руси святое –
Все скорей превратить в пустое,
Обезличенное ничто.
Тех, что сыпет еще стихами
Поскорее к помойной яме!
Все же пишет? Не то! Не то!
И один за другим журналы
Режет насмерть цензуры жало.
«Телескоп», «Европеец». Жаль!
Хоть частушки пиши, хоть сказки,
Знаешь сам, какова развязка.
Ссылка или под сердце сталь…
Хоть сегодня беги в Европы
(Как же нынче разнылись стопы),
Нет, я все же останусь здесь.
Потому что никто не в праве
Отказать мне в законном праве
Благородство иметь и честь.