радио ниоткуда

     я скачал из Сети полный дневник Башкирцевой (до этого у меня были только «избранные страницы») и с удивлением прочел в предисловии, что она чуть ли не с трех лет «стремилась к величию», «с тех пор как я сознаю себя – с трехлетнего возраста (меня не отнимали от груди до трех с половиною лет) – все мои мысли и стремления были направлены к какому-то величию, мои куклы были всегда королями и королевами, все, о чем я сама думала, и все, что говорилось вокруг моей матери, – все это, казалось, имело какое-то отношение к этому величию, которое должно было неизбежно прийти», что бы сказал психоаналитик, он сказал бы, что стремление к величию компенсировало отлучение от груди, может быть, то же самое случилось и с Гулливером, если бы не запрет на интерпретации, я с удовольствием порассуждал бы на эту тему, откуда взялись эти запреты, кроме меня здесь нет никого, ни издателей, ни читателей, неужели я сам на себя наложил эти ограничения, чтобы лишить себя удовольствия, мастурбация и мазохизм, похоже, они каким-то образом совпадают, интересная тема, жаль, что я должен оставить ее, но, может быть, еще придет время, время всегда приходит, кто-то, например, Годо, не приходит, но время всегда приходит, и уходит, и снова приходит, просто не знаю, о чем еще говорить, Гулливер удалился, я здесь один, привет, друзья, это радио ниоткуда , сейчас я расскажу вам о Гулливере, вы, конечно, слышали о нем, его песни уже третий месяц не покидают десятку, и вам, конечно, интересно знать, как живет Гулливер, есть ли у него семья, дети, внуки, правнуки, нет? вам это не интересно? тогда я просто пущу в эфир одну из его последних песен, слушайте и кайфуйте, итак, Гулливер сочинял песни, то есть рассказы и повести, ах да, вспомнил, его озарение, Прекрасная Вселенная, само собой, он решил, что напишет большой роман, где расскажет о своих долгих исканиях и находках, вот чем он занимался – обдумывал роман, собирал материалы, читал и делал выписки, а что насчет формы и языка? с этим у него не клеилось, из прозаиков он больше всего любил Гофмана, но считал, что нужно писать в манере Хемингуэя, он увлекся Хемингуэем еще в университете, мало кто тогда читал Хемингуэя, время его прошло, так обычно с временем и бывает, приходит и уходит, бежит, бежит безвозвратное время , приходит снова, но не возвращается, какая чепуха, совсем не в духе Хемингуэя, но в том и дело, что попытки Гулливера писать в духе Хемингуэя порождали какие-то вымученные фрагменты, пытаясь писать в духе Хемингуэя, Гулливер сочинял что-то вымученное, пытаясь писать как Хемингуэй, Гулливер вымучивал каждый абзац, и в результате рождалось что-то жалкое и неживое, объективную хемингуэевскую манеру письма Гулливер осваивал с трудом, она была противна его натуре, но он считал, что хорошая проза пишется именно так – объективно и лаконично, жарища в тот день была адова, мы соорудили поперек моста совершенно бесподобную баррикаду, баррикада получилась просто блеск, высокая чугунная решетка – с ограды перед домом, такая тяжелая, что сразу не сдвинешь, но стрелять через нее удобно, а им пришлось бы перелезать, шикарная баррикада , где здесь духовные поиски, можно ли таким способом что-то о них написать, он пытался писать и в манере Брэдбери, но выходило еще хуже, у него ничего не получалось, он старался, но у него не получалось, он очень старался, но чем больше он старался, тем хуже у него получалось, может быть, ему не следовало так стараться, но он старался, он очень старался, он надеялся, что эти старания оправдаются, но они не оправдывались, усилия вообще редко оправдываются, может быть, никогда, что-то дается без усилий, но и теряется без усилий, ничего нельзя удержать, все усилия бесполезны, и все же он старался, он верил, как и Мария Башкирцева, что ему обещано что-то большое, если не даром, так по заслугам, и он пытался это большое заслужить, он очень старался, но у него не получалось, ничего у него не получалось, ни большое, ни малое, такой он был человек, никчемный, ни на что не годный человек, полное ничтожество.