Эскизы к росписям собора,
являя свет, хранили тьму.
Участник вечностного спора,
посланник тьмы, внушал ему,
художнику, в чьих странных грёзах,
он жил давно, фальшивый бог,
что лепестки кристальной розы
прекрасней, чем живой цветок.
Находят истину в сомненьях,
безличен чистый горний мир.
И, повинуясь повеленью,
избранник образы творил
смятенных демонов скорбящих,
в них сокровенное ища,
духовных знаний настоящих,
ведь «демон», он и есть «душа».
То юношей с горящим взором
на фоне самоцветных скал,
то над землёй летящим гордо,
лукавый демон представал.
Не обнаруживая сущность,
всегда с изменчивым лицом,
нашёптывал, как сделать лучше,
играл с измученным творцом.
/ Гордыню, господи, прости нам!/
Откуда мысль назвать пришла
крушенья ангела картину,
иконой жертвенного зла?!
Непокорённый, но безвластный,
повержен Демон, дух тоски.
Всё добавлял пытливый мастер
на холст последние мазки.
Казалось, вот ещё немного,
проступит истина сама…
Но далеко уйти от Бога –
наверняка сойти с ума…
Когда виной своей, терзаясь,
смирялся, бредил и молил,
безумства раздвигая хаос,
к нему спустился Азраил.
Его небесный покровитель,
его торжественный судья,
судьбы и смерти представитель,
огнём божественным сиял.
Тому, кто вглядывался в бездну,
был слишком ярок этот свет,
и волей высшего возмездья,
пророк несбывшийся ослеп.
Какая горестная участь
и драматичная стезя!
Мечтал до самой смерти, мучась,
он о сапфировых глазах.
Об изначально совершенной,
невинной белизне холста,
где нарисует непременно
спокойный светлый лик Христа.