Свой артистический путь Алты Карлиев начинал в бурное, богатое контрастами время. Туркменский народ создавал новую жизнь. Первые потоки воды орошали землю, почти сплошь покрытую бесплодными песками Кара-Кумов. Первым кинооператорам, снимавшим эту воду, приходилось не раз откладывать в сторону съемочный аппарат, чтобы взяться за винтовку — над республикой еще алели сполохи басмаческих пожарищ.
В пустыню тянулись ирригаторы, строители, проектировщики. За ними шли питомцы театральной студии, и среди них — совсем юный Карлиев. Дети бедняков, бывшие подпаски и чарводары, мечтали о своем театре. Но прежде чем стать артистами, они становились учителями и просветителями — страна почти сплошной неграмотности садилась за школьные парты. Атмосфера молодости и горячей напряженной работы формировала не столько актеров-профессионалов, сколько граждан, формировала у них новое самосознание и мировоззрение.
...В кино Алты Карлиев пришел позже, в 30-е годы, когда туркменский кинематограф переживал переломный период. Позади были яркие находки и не менее убедительные просчеты немого кино, впереди — эпоха кино звукового.
Театр много дал молодому актеру. Он играл Труффальдино, Карла Моора, Хлестакова. Он научился владеть своим телом, развил те качества, которые потом так пригодились ему в кино, — природный артистизм, мягкую, почти змеиную гибкость движений, отличную пластику, характерность мимики и жеста. А самое главное — он приобщился к великому мастерству предшественников. Перед простым парнем из аула открылись почти сказочные горизонты...
И все больше хотелось рассказать со сцены о своем, глубоком и сокровенном, о том, что он знал лучше всего, — о современниках, об их большой и сложной судьбе. Но сделать это тогда было не так-то просто — туркменский театр еще не имел своей национальной драматургии. Те пьесы, которые Карлиев, подобно другим актерам, начал писать сам, не могли служить ни трибуной, ни даже стартовой площадкой для актера — уж слишком сырыми и несовершенными были они. Трибуну он получил в кино. Да и то не сразу.
В фильме «Советские патриоты» Карлиеву досталась роль веселого, добродушного чайханщика Кельхана, который на самом деле оказывался поручиком Танака, японским диверсантом. Роль была лихая, но пустая, лишенная смысла. И чужая. Если чайханщиков на своем веку актер видел немало, то японцев, перевоплощающихся в чайханщиков, он нигде не встречал, как, впрочем, и сами авторы этого типичного для тех лет фильма. И Карлиев делал то, что умел. Он создавал острый внешний рисунок роли, мастерский чертеж, демонстрируя при этом свои театральные навыки, не больше того!
По-настоящему путь актера в кило начинается с фильма «Дурсун». В этой картине, созданной старейшим режиссером Е. А. Ивановым-Барковым, Карлиев сыграл роль Нури. Простой колхозный парень любит свою жену Дурсун глубоко и нежно, порой скрывая эту нежность под напускной грубостью, как это и положено «настоящему джигиту». Но вот имя Дурсун появляется в газетах, о ней говорят как о знаменитой сборщице хлопка, слагают песни. И Нури преображается — слишком уж въедливы старые привычки. Нет, перед нами не традиционный муж-деспот. Нури по-смешному, по-детски тщеславен. И как он ни пытается скрыть это тщеславие, оно то и дело прорывается самым неожиданным образом. Взрыв бешеного темперамента сменяется мягкой, виноватой, чуть заискивающей улыбкой, суровая категоричность — горячей нежностью. Переходы сложные и неожиданные — актер как бы все время ведет своего героя по туго натянутому канату, по одну сторону которого опасность сыграть чисто внешне темпераментного и милого парня, по другую — возможность впасть в мелодраму. Ведет точно и безошибочно.
Это была первая встреча молодого киноактера со своим современником. Таких парней, как Нури, Карлиев не раз встречал в своих поездках по республике. Он мог бы точно сказать, какими они будут в той или иной ситуации. Актер сохранил в фильме ту меру художественного правдоподобия, которая помогла создать образ туркменского колхозника, комсомольца конца 30-х годов, образ противоречивый и достоверный. Он сумел показать сложность молодого национального характера, формирующегося в условиях новой действительности. Карлиев, как и прежде, средствами пластики создавал характерный рисунок роли. И вместе с тем он впервые старался проникнуть к истокам образа, преодолеть дистанцию между собой и ролью, стремился идти «от себя». Заявка удачная, многообещающая, но, к сожалению, не всеми тогда понятая.
Режиссеры прежде всего заметили то, что бросалось в глаза, — большое актерское обаяние Карлиева. И стали это обаяние безбожно эксплуатировать — событие не такое уж редкое в кино. Актер замелькал в ролях шаблонных, однозначно плакатных, похожих друг на друга как стертые пятаки. Нет нужды перечислять все эти роли. Карлиев играл веселых, жизнерадостных, но мало думающих и ровным счетом ничего не делающих парней. Безличные образы, затянутые в тугой корсет режиссерской схемы. Появись эти вариации на одну и ту же тему раньше, до «Дурсун», судьба актера, возможно, сложилась бы иначе. Теперь же он тянулся к другому. Ему становилось все более неуютно в кино. И он снова ушел в театр.
Вернулся в кино Карлиев лишь через несколько лет — на студии снималась комедия «Далекая невеста». Сейчас говорить о «Далекой невесте» и просто и сложно. Просто потому, что с вершины времени отчетливей видны недостатки этого фильма — достойного образца недоброй памяти «теории бесконфликтности». Сложность состояла в том, что прокатный успех «Далекой невесты» был неправдоподобно громким, а Карлиеву этот фильм принес всесоюзную славу. Прибавим, славу по-своему заслуженную. Роль Керима, покрытая в сценарии розоватым лакировочным глянцем, имела мало общего с тем, во что превратил ее актер. В этом тривиальном по ситуации фильме Алты Карлиев попытался взорвать изнутри условную сюжетную схему, превратить едва намеченный знак в конкретный образ, основываясь не на драматургическом материале, а на своих жизненных наблюдениях.
Его Керим — удивительно чистый, благородный человек. Ему так же, как и Нури, приходилось страдать от своей горячности и опрометчивости, но война научила его быть не по годам серьезным и сдержанным, знающим цену настоящей мужской дружбы.
Здесь можно было увидеть возросшее мастерство, опыт, хороший профессионализм и почувствовать все то же обаяние актера, особое обаяние — экстракт лучших черт туркменского характера, которое не стоило делать основным оружием, но без которого представить себе Карлиева никак нельзя. Он настойчиво продолжал поиски образа современника. И если эти поиски не увенчались полным успехом, то по крайней мере актер ясно осознал свои силы, свое место в кино.
Работа его проходила в борьбе с самим собой, вернее, за самого себя, против того наносного, внешнего, той «голубизны», которую порой навязывали ему режиссеры. Это была нелегкая борьба. Издержки ее можно видеть во многих фильмах. Там же, где актер встречался с режиссурой непредвзятой и чуткой, он неизменно раскрывал все новые стороны своего дарования.
В середине 50-х годов Карлиева пригласили в Киргизию. Режиссер А. Пронин предложил ему роль Аалы в фильме «Салтанат». Это была первая работа, сделанная актером за пределами своей республики. Снова, в какой уже раз, он встретился с образом человека, преодолевающего в себе наслоения и пережитки прошлого. Причем в образе этом не было ничего героического, исключительного — это была скромная, мы бы даже сказали, заурядная личность. Живет Аалы тихо и незаметно. И жену свою Салтанат он любит и ревнует как-то смешно и неуклюже, без привычной по многим фильмам показной «восточной» патетики.
Все это на первый взгляд. Актер, постепенно раскрывая поведение Аалы, находит ценные и подробные детали, и мы начинаем понимать, что ревность становится для него мучительным наваждением, она искажает этот в общем-то цельный и ясный характер.
Трудно забыть глаза Аалы в решающей сцене с Салтанат — они молят, требуют, недоумевают, а лицо остается неподвижным и отчужденным ...
Алты Карлиев на материале новом, малознакомом создавал бытовой и в то же время удивительно точный и емкий но своим жизненным связям образ, едва ли не самый яркий в этой безусловно удачной картине.
Но принципиальной победой актера стал образ Байрама Мерданова в туркменском фильме «Честь семьи».
Байрам — страстный, увлекающийся человек. Храбрый солдат, он в послевоенные годы возглавил отстающий колхоз и быстро вывел его в первые ряды. Он не привык делать что-либо наполовину. Любимому делу он отдается всей душой. Но, как это часто бывает, за громкой трескотней неумеренных похвал просмотрели главное. Поступки Байрама, какими хорошими бы они ни казались, определялись не столько заботой о благе колхоза, сколько его неуемным, не знающим границ честолюбием. Он привык быть всегда наверху, на коне, чего бы это ему ни стоило.
И в какой-то момент настойчивость председателя обернулась своеволием и самодурством, энергия — деляческой предприимчивостью, смелость — грубостью и беспардонным хамством. О средствах для достижения цели он просто не думает — лишь бы добиться успеха. А если порой и появляются тяжелые мысли, сомнения, он спешит от них отмахнуться, забыться в своей кипучей и совсем уж неблаготворной деятельности. Да потом — так ведь делают многие, чем же он хуже других ... Некогда неплохой и способный человек уверовал в свою собственную непогрешимость и возвел ее чуть ли не в культ.
Когда приходит расплата, такой Байрам, каким его сыграл Алты Карлиев, искренне не может понять, почему именно его постигает страшная кара. Он мечется по пескам, пытаясь вырваться из лабиринта обуревающих его противоречивых чувств. И только разговор с тяжело заболевшим отцом кое-что проясняет в его помутненном сознании. Для человека, привыкшего лишь руководить, командовать, финальные слова отца: «Возьми кетмень, начинай все сначала» — звучат самым безжалостным приговором. «Блудный сын» должен заслужить право вернуться в честную семью трудовых людей.
Фильм «Честь семьи» полно и точно выражал настроения времени. Алты Карлиев создал психологически убедительный образ — продукт и жертву определенных обстоятельств, нашел сочетание качеств, взаимно друг друга исключающих. У Байрама были и горячность, и душевное смятение, и в то же время стремление к ясности, желание понять что же такое происходит на свете. Одержимость и холодный расчет. Эгоизм и нежная, трепетная любовь к отцу, к домашним. Все эти качества Байрама были понятны, но отнюдь не становились от этого более привлекательными. Мы часто применяем знакомую формулу о недостатках, которые являются продолжением достоинств, не думая о том, что математикой проверять живой человеческий характер — задача по меньшей мере неблагодарная. Карлиев понял эту истину. И, «обвиняя» своего героя, развенчивая в образе Байрама большое общественное зло, он ни на минуту не забывал о том, что это зло мешает не только окружающим, но и самому этому человеку, сильному и энергичному. Актер выводил образ за рамки фильма, искренне веря в его доброе будущее. На экране была правда характера, своеобразного и неповторимого.
Образом Байрама актер как бы подводил итог своим многолетним поискам в кино. Значит ли это, что и мы можем поставить точку? Думается, нет ...
В последние годы зрители все меньше видят Карлиева на экране. Отчасти это связано с тем, что сразу же после «Чести семьи» он дебютировал как режиссер. Правда, он сыграл в своих историко-революционных фильмах — «Особое поручение» и «Айна» — центральные роли. Но то ли драматургия была тому виной и актеру не за что было ухватиться и нечего сказать, то ли, увлекшись режиссурой, он не рассчитал свои силы — как бы там ни было, — назвать удачными эти роли никак нельзя. Актер повторял уже не раз испытанные приемы, образы героев были выспренними, ложно многозначительными...
...У народного артиста Алты Карлиева всегда было острое ощущение своего времени, своей страны. Его тема — это, по существу, тема гражданская: сложное и противоречивое становление национального характера, рожденного революцией. События эпохи формировали талант актера. Он был первооткрывателем, и его лучшие создания, будь то Нури, Керим или Вайрам, возникали на стыке его творческой биографии и — что самое важное — опыта его жизненных наблюдений. В них билась живая кровь реально существующих лиц, не исторических персонажей, а современников, которых он понимал, знал и любил. Актер стремился рассказать о новом туркменском человеке, рассказать громко, убедительно, с полной отдачей. Почему же он молчит теперь? Ведь движение близкого ему образа не остановилось, он идет все дальше — к высшей сложности ...
Я. Айзенберг (статья из биографического альманаха «Актёры советского кино», выпуск второй, 1966 г.)
ФИЛЬМОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА
Алты Карлиев. Родился в 1909 году в ауле Баба-Дайхан (Туркмения). Окончил школу-студию Туркменского драматического театра.
Снимался в фильмах:
1. Советские патриоты (1939) — Кельхан-Танака.
2. Пограничники (1939) — Нассибула Джуканов.
3. Сын джигита (1940) — Курбан.
4. Дурсун (1940) — Нури.
5. Прокурор (1941) Чары Халанов.
6. Люди Красного Креста (1941) — Джума.
7. Волшебный кристалл (1945) — Алдар-Косе.
8. Далекая невеста (1948) — Керим.
9. Сын пастуха (1954) — Кадам.
10. Салтанат (1955) — Аалы.
11. Честь семьи (1956) — Байрам.
12. Особое поручение (1957) — Алты.
13. Айна (1959) — Тахиров.