Бича врасплох застала осень…
В разрывы туч, где неба просинь,
Рвалась, скуля, его душа
Вслед косяку утиной стаи.
Но стаи крик, в тиши растаяв,
Затих в сырой дали, дрожа.
Сентиментальным бич тот не был:
Набить бы брюхо – чем бы, где бы? –
Извечной бедности вопрос
Опять терзал его умишко.
Бич Черняковым звался Мишкой…
Я не могу о нем без слез.
Черняк, счернев чернее тлена
Чернорабочего чечена,
От голода совсем опух,
И потому – так недалёко! –
Тех наглых жирных уток клёкот
Терзал его, бичары, слух.
Дитя помоек сей прилежный
В преддверьи стужи белоснежной,
Нуждой и голодом гоним,
Уж по теплушкам побирался,
Не раз был бит – украсть пытался,
Но нет других грешков за ним.
И если в яблоках та утка –
Мечта усохшего желудка -
Бичу пригрезится порой,
Будь снисходительным, прохожий,
Не корчь презрительной ты рожи,
Когда он давится слюной.
Вот он, ослабший и вонючий,
С рукой протянутой канючит
Христа за ради кус сальца.
Смотри: он жалкий, вшивый, грязный…
Сотри ж оскал ты безобразный
Ухмылки сытого лица.
2
И всё же как необъяснимо
Внезапно эти гостьи- зимы
Стучатся в дом пургой подчас!
И крючится в потемках холод,
И Молохом гнездится голод
Всепожирающий… Но нас
Не миновал сегодня праздник -
В вагончик вновь наш бич-проказник
Свою добычу приволок:
Полуобглоданный кочанчик,
Да майонеза со стаканчик,
Уже протухшего чуток.
С трудом отбившийся от веника
Нахрапом прущегося Еника,
В добыче понеся урон,
И все же гордый и счастливый,
Путем пинка под зад костливый,
Покинул с визгом он вагон.
И вновь в бичарне грустно! Пусто…
Сырою сожрана капуста.
Голодный блеск голодных глаз.
Но дух еще витает съестный,
И - констатирую я честно –
Капустный запах не угас.
Ей – злополучной – всё пробздевши,
(Не мудрено – три дня не евши!)
Лежит наш бич, зажавши нос.
И я там был. Нюхнул миазмов,
Прости, господь, ругнулся грязно
И ноги, чуть живой, унёс.