Мы не пишем верлибром
и белым стихом мы не пишем:
бруклинский лай мы рифмуем с московской травой.
И рукой задеваем
зонтик рождественской пижмы,
пересушенной, голой,
гранитной, печальной, живой.
Мы зубрим карантин, словно лучшая женщина Бога,
целомудрия строки
на фаллосах пишем легко,
накрываем нечистых
хитиновым панцирем Блока,
и наливаем в бокалы
прозрачное пасхальное молоко.
Мы таскаем за кудри Пушкина и Степнова.
Выкапываем колодцы
в печальной планиде пустынь
и, скрывшись от всех,
пред огромной кирпичной стеною
на лодыжке Анны Ахматовой
завязываем булинь.
Мы аллюзии к солнцу
выдаём за первичность эпохи,
превращаем вино
в чистый воздух, пригодный для сна.
Так легко и свежо
по дорожкам пропрыгают блохи,
даже если в саду
до сих пор не настала весна.