27 ноября 2012 года
ЭЛЕГИЯ- AMORES ОБ АРСИНОЕ, ДОЧЕРИ АРТЕМИДЫ
Почитателю эллинской и александрийской поэзии здравствовать долго! Да простит меня великодушно взыскательный читатель и тонкий ценитель древней изящной словесности за этот небрежный и местами дилетантский перевод с латинского одного из замечательных произведений литературы эллинизма.
Что скрывать, я, автор этих строк, переводами стал заниматься слишком поздно, в конце смутного лихолетья «диких и лихих» 90-х ХХ века, в пору своей работы в Университете Российской академии образования (преобразованный когда-то из первого в стране Российского Открытого Университета), основателем и ректором которого был академик РАО Б.М. Бим-Бад.
Латинский язык пришлось изучать урывками по подобранному на дворовой свалке старому учебнику для старших классов гимназии Российской империи (СПб, 1904), а основы латинской грамматики по самоучителю и практическому справочнику при переводе с латыни на русский в четырёх книгах под общей редакцией Г.В.Петровой «Lingua Latina popularis. Liber primus – didacticus. Liber secundus – Grammaticus. Liber tertius – prakticus. Liber quartis –Vocabularia. Издательство РОУ. MOSCOVIAE. MCMXCVI. (1996).
В начале «нулевых» (пустых и позорных для России) годов XXI века мною было сделано несколько переводов из немецкой поэзии XIX века, в основном из Ницше, Шлегеля и Шопенгауэра. Частично эти переводы опубликованы в моей книге стихов и прозы «Озябший ангел» (М.:2007), остальные переводы вряд ли заслуживают публикации из-за их, как выражались советские товароведы, «низкого художественного качества».
Дело в том, что долго находясь в условиях тотальной неволи великого Княж-Погоста, я основательно забыл немецкий язык, который когда то неплохо знал в школьные годы и в годы обучения в вузе.
Когда-то в далёкой юности, в начале 70-х годов «великого застоя» я довольно успешно сдал «кандидатский минимум» по немецкому языку замечательному знатоку немецкой культуры и педагогики профессору А. Миролюбову (ставшего после академика Кашина директором Института содержания и средств педагогики АПН СССР).
Однако, имея даже этот жалкий, весьма малый опыт художественного перевода, смею сказать, что с немецкого переводить на русский намного легче, чем с «мёртвого» латинского. Кроме этого, надо не забывать, что на начинающего стихотворца-переводчика всегда незримо давят своим авторитетом такие корифеи прошлого как Бальмонт, Брюсов, Пастернак, Маршак, Вольпин, Шервинский, Козловский, Гаспаров и даже некий Даниэль Штайн, воспетый до небес нашей славной Людмилой Улицкой.
Легко поучать, то трудно самому сделать добротный перевод оригинала. Иногда даже превосходный подстрочник не помогает. Взять хотя бы поэтический язык философа Шеллинга. Одна его фраза может стать эпиграфом-украшением целой книги философской лирики в духе Жуковского и Тютчева: “Es herrscht ein allweise Gute uber die Welt”. Дословно она означает: «Премудрая Благость над миром царствует». Но во времена Пушкина эта немецкая фраза звучала по-русски так: «Пречистой Матери Покров». При таком переводе Шеллинг становился близок и понятен и поэту Василию Жуковскому и скопческой богородице, лебедянской мещанке, девице Катасановой, матушке Акулине Ивановне, пред благолепными телесами и пресветлым ликом которой оскопила себя во время радений не одна сотня молодых мужчин…
Проследить судьбу списка малой поэмы поэта-эпикурейца и центуриона щитоносцев Палантинской когорты Анатолия мне было чрезвычайно трудно. Сегодня любая археографическая и археологическая работа требует максимума свободного времени и соответственно относительно много свободных средств. В годы своей советской молодости, я вместе со своим народом сидел за «железным занавесом», и ни о каких-либо зарубежных командировках в археографических целях и речи быть не могло.
А после развала СССР (как недавно выяснилось, при активном содействии славного КГБ СССР) перекрашенные в демократов большевики сделали меня вместе с моим народом нищим, которому стало не по средствам поехать не только в Рим или в Париж, но и даже к себе на свою малую родину – в Донской край.
Что мне удалось узнать об этой элегии Анатолия, так это то, что вышел этот список из рук самого Иванова Вячеслава Ивановича (1866-1949). Русского поэта-символиста, замечательного знатока античного искусства и средневековой итальянской поэзии, который с 1924 года жил в Италии, преподавал студентам итальянский язык и работал архивариусом в библиотеке Ватикана, в отделе «Россика». Поэтический цикл «Римские сонеты» были написаны им в 1924-25 гг. именно в Ватикане.
Удалось проследить лишь отчасти судьбу этого документа, так сказать «пунктирную линию его пути» из рук в руки. Вячеслав Иванов, Дмитрий Мережковский, Георгий Иванов, Федор Абрамов (РОВС), Павел Николаевич Апостол (1872-1929; бывший атташе Императорского агентства Министерства финансов Российской империи, чиновник особых поручений и агент Имперской разведки графа Канкрина в отделе по выявлению тайных обществ в Западной Европе), Матвей Добров (диверсионная организация «Союз русских офицеров» в Москве).
Время передачи Вячеславом Ивановичем этого списка в руки Дмитрия Мережковского относится ко времени личной встречи последнего с Бенито Муссолини.
Б.Л. Модзалевский вспоминал, что во время этой встречи двух поэтов произошёл политический спор между ними. Вячеслав Иванов тогда считал, что встреча с Муссолини повредит Мережковскому. Он был уверен, что именно из-за неё тот никогда не получит Нобелевскую премию. Так оно и вышло. Но и Мережковский был тоже прав, когда говорил, что находясь у любого престола власти, даже под покровительством «непогрешимого» папы римского, всё равно запачкаешься. К тому времени «Конкордат 1933» папы Пия XI признал законной власть германских нацистов и с тех пор Ватикан стал заигрывать тиранами и вождями.
Каким путём список «Элегии об Арсиное, дочери Артемиды» попал в руки белоэмигрантов, а из Парижа в Москву, в «Союз русских офицеров», к бывшим барам-интеллигентам, читавшим в подлиннике на латыни Плутарха, Плиния-младшего, Марка Аврелия и Монтеня по-французски, остаётся только гадать.
Одно время среди московской богемы в конце 60-х годов ХХ века ходил слух, что элегия-amores центуриона Анатолия – это одна из очередных фальшивок полупомешанного эротомана П.П.Вяземского. Да, того самого, которым в 1933 году в издательстве «Academia» были изданы «Письма и записки» Омер де-Гелль, чьё имя для русского читателя было связано с Лермонтовым, что сделало эти «эротические мемуары» весьма популярными.
Это был тот самый Павел Вяземский, который в своё время дружил с Луначарским и устроил в дворце наркома просвещения дом свиданий: с девочками, шампанским и обязательным бильярдом после любовных утех для восстановления сил, «твердой руки, крепости в ногах и чреслах». Да, да, тот самый князь-дегенерат Вяземский, обладатель прижизненного портрета Франца Лефорта работы Видекинда и «старший друг» любовницы Луначарского – несовершеннолетней Наталии (Ильиничны) Сац, основавшей потом детский театр.
Этот князь-эротоман не боялся чекистов и всякий раз, когда попадал на Лубянку или в милицию, дурашливо представлялся: «Доброго вам здравия! Потомственный паразит князь Вяземский к вашим услугам!» Выдающийся исследователь творчества М.Ю. Лермонтова Ираклий Андроников много забавного рассказывал нам, студентам-архивистам о причудах этого чудака-князя, но не верил в то, что элегию Анатолия князь написал сам, подражая древним латинским поэтам.
Совсем мало сведений сохранилось и о самом авторе этой любовной, эротической элегии – Анатолии.
Известно, что он был сыном богатого греческого купца, который вёл оптовую торговлю с Римом и Неаполем, имел огромный склад товаров в Помпеях. Известно также, что центурион щитоносцев Палантинской когорты Анатолий был одним из последних эпикурейцев и большую часть свободного времени проводил на вилле Байи близ Неаполя…
В свободное от службы время, Анатолий жил в изящной праздности, в пирах с художниками и поэтами, среди книг и произведений искусства, в комфортных путешествиях по миру или в обществе самых красивых женщин Рима.
Это на Анатолия в палестре грека Тимагета, на одной из стен элениума поэт Посидипп нацарапал злую эпиграмму: «Девушек чарами злыми он манит из девичьей спальни, жён новобрачных влечёт с ещё неостывшего ложа, ибо фаллос его бесподобно могучий и сильный».
До сих пор остаётся неясной подлинность этого списка. Как и Ю.М.Лотман, я считаю Вячеслава Иванова сёрьёзным исследователем эллинистической литературы и человеком не способным на литературные мистификации. Кроме этого, тогда в условиях эмиграции нашим соотечественникам было не до этого, нужно было любой ценой выживать и продолжать славные традиции русской культуры за рубежом.
Списки этого эротического эллинистического произведения можно было встретить во многих арбатских домах московской богемы и творческой элиты 60-70 годов прошлого века, старавшейся стать достойной преемницей пока ещё не утраченных ценностей творцов Серебряного века.
Существовало несколько списков, в каждом списке был свой подстрочник. Хороший подстрочник был у поэтессы Тамары Жирмунской, точнее у её отца академика-филолога, специалиста по истории и теории западной литературы, стиховедению, фольклору Виктора Максимовича Жирмунского.
С Тамарой Жирмунской я познакомился в конце 1971 года, когда её отца уже не стало. По словам Тамары, этот список элегии центуриона Анатолия попал к отцу из Парижа через одного замечательного русского патриота из окружения благотворителя некоего Фондаминского.
Тамара Жирмунская якобы читала неплохой перевод Бориса Примерова, поэта начинавшего своё литературное восхождение в конце 60-х и покончившего собой в «бандитские» 90 –е годы, прокляв за что-то в предсмертной записке видного политика и общественного деятеля Юрия Лужкова.
Был ещё один список у поэта Анатолия Брагина, который попытался силами членов литературного объединения «Боян» при МГИАИ сделать «русский вариант» этой эклоги. В ту пору Анатолий Брагин как поэт входил в силу, вышел его первый сборник стихов, который был замечен взыскательными советскими критиками. Из его стихов я помню до сих пор по памяти стихотворение «Старинное зеркало», которое я включил во вступительную главу своего романа «Дом разбитых зеркал» (Роман о княгине Зине и Лаврентии Берии):
Я – зеркало, я отражаю,
Не потакая никому,
И ничего не искажаю
По разуменью своему.
А суеты и безобразья
Я насмотрелось на веку,
Которыми ни в коем разе
Я поделиться не могу.
Я разобьюсь, когда устану,
Как разбиваются сердца,
Но в глубине моих кристаллов
Всё будет видно до конца.
И в каждом дребезге блестящем
Да отразится лунный лик!
Пусть даже в бытности летящей
Он на мгновение возник.
Надо честно признать, что ничего путного у нас, начинающих тогда стихотворцев, не вышло. Элегия об Арсиное в нашем коллективном русском переводе получилась пошловатой и грубой, в ней не было духа эпохи, элементов, звуков, красок и дыхания древнего мира.
Что же касается меня, то, что скрывать: как переводчик я сломался на вступлении к самой элегии. Из всего, что мне удалось сделать на достойном уровне, что одобрил сам Анатолий Брагин, а потом даже литконсультант из журнала «Юность», поэт Юрий Ряшенцев, так это все лишь пять строчек из «Элегии-любви» центуриона Анатолия, где он пишет о высоком предназначении поэта:
Пусть трудятся вечно поэты, пусть трудится вечно душа.
Розы родятся из крови, из слёз анемон вырастает,
Кристалл изумруда растёт под землёй не спеша.
Из душ человечьих стихи как птенцы вылетают
И улетают туда,
где под небом иным узрим мы знакомые лица…
………………………………………………………………………………………………………………
О древнем мире мы тогда студенты-архивисты судили по лекциям Фаины Абрамовны Коган-Бернштейн (внучки революционера-террориста Бернштейна), из которых нам больше всего запомнилась эпоха последних «безумных цезарей» и эпоха Возрождения с её историей развратного Ватикана. Более или менее оригинальным перевод получился у студента-сибиряка Володи Иванникова, который в своих стихах подражал Андрею Вознесенскому и зачем-то в своём переводе об Арсиное приплёл Буратино: «Буратино! Потерян ключик! Потерян волшебный ключик! / Сейчас эту дверь к Арсиное я вырублю топором!».
Другая моя однокурсница, начинающая тогда поэтесса, подражала Белле Ахмадуллиной, и, соответственно, её текст перевода эклоги об Арсиное вышел непонятным, туманным, философским, весьма далёким от ясного и чёткого подстрочника. Помню, как Анатолий Брагин в шутку заметил в отношении этого перевода: «Не надо писать любовную лирику под Ахмадуллину. У неё даже приготовление яичницы-глазуньи превращается в таинственный, сакральный процесс».
Мы были тогда молоды и наивны. Честно говоря, мы не знали тогда шедевров древнегреческой эротической литературы. У многих студентов не было сексуального опыта, некоторые были невинны. Многих из нас вообще смущал сам текст элегии об Арсиное, он тогда воспринимался нами, как сегодня воспринимается запредельный порнофильм с фарисейской пометкой: «жёсткая эротика». С образчиками «классической эротики» я впервые познакомился в арбатской квартире Фаины Абрамовны. Она пригласила нас, своих студентов-любимчиков после успешной сдачи нами экзамена по истории древнего мира.
Помню полутёмную гостиную, скудно освещённую комнату, канапе «конца Осьмнадцатого века» с шитыми подушками, круглый стол с вязаной скатертью, над ним абажур начала ХХ века, хрустальные кенкеты с восковыми свечами, стенное овальное, старинное, венецианское зеркало, на стенах литографии Неаполя с извержением Везувия. Рядом с ними в старинной деревянной рамочке с овальными углами помню довоенную фотографию Бориса Пастернака с его автографом: «Дорогой Фаиночке от Бориса с благодарностью за Легенду о прекрасной Больдур и благородном Пекопене».
Рядом цветная открытка-портрет Юрия Гагарина в металлической современной рамке с дарственной надписью первого в мире космонавта: «Историку древнего мира Фаине Абрамовне от одного из потомков великого Магеллана…».
О Юрии Гагарине она вспоминала с теплотой и нежностью, как о сыне-младенчике:
«Ах, Юрочка, Юрочка – обаятельный, милый мальчик! Знаете, ребята, чем я его тогда рассмешила? Своим вопросом! Я спросила его, видел ли он из космоса, красную черту, проходящую через океан и разделяющую Старый Свет от Нового? Юрочка сначала растерялся, замялся, а потом попросил меня разъяснить вопрос. Тогда я ему показала литографию старинной карты мира Колумба, который утверждал, что в трёхстах восьмидесяти португальских легуах к западу от Азорских островов и Зелёного Мыса находится великий меридиан, «пуп Земли», отросток грушевидного глобуса, подобный сосцу женской груди. Потом я объяснила Юрочке, что именно на этой карте папа римский Александр VI Борджа провёл кисточкой с красными чернилами свою великую миротворческую черту по Атлантическому океану от северного полюса к южному полюсу. Таким образом, все острова и земли, открытые к востоку от этой черты, стали принадлежать Испании, к западу – Португалии. Да! Да! Одним движением руки он, этот наместник бога на земле, разрезал земной шар пополам, как яблоко, и разделил его между христианскими народами на вечные времена, чтобы не было впредь ни европейских войн, ни мировых. В этот достопамятный день Римской церкви кроме разделения папой Земного шара была учреждена и духовная цензура, отныне критика папы каралась смертью.
Кстати, в тот же день вечером в своих покоях в Ватикане состоялся великий пир его святейшейства и кардиналов, на котором присутствовало пятьдесят прекраснейших римских «благородных блудниц», путан – meretricas honestae. Папа, его дочь и любовница мадонна Лукреция и важные гости бросали голым блудницам жареные каштаны, а те подбирали их, ползая на четвереньках, дрались, визжали и смеялись. Семидесятилетний папа забавлялся, как ребёнок, пригоршнями бросал каштаны, хлопал в ладошки, называя кортиджан своими «птичками-трязогузочками». А потом в зале Господа и Божией Матери было устроено любовное состязание между кортиджанами во главе с «великолепной блудницей мадонной Еленой Грифа» и сильнейшими из романьольских телохранителей герцога Чезаре – победителям-самцам раздавались награды.
Леонардо до Винчи присутствовал на этом ужине и видел всё. Приглашение на подобные празднества считались величайшей милостью, от которой невозможно было отказаться. Это как отказаться от пира Валтасара, или от приглашения на ужин товарища Сталина! Да! Такие были времена! Но во все времена, скажу я вам, мальчики, любые затеи с мировым господством, в конце концов, выглядят смешными и глупыми. Помню, как звонко и заливисто смеялся Юрочка Гагарин! Помню, как он жалел, что я не читаю свои лекции в Академии воздушных сил имени Жуковского… Бедный мальчик! Бедный Юрочка! Какая нелепая смерть! Ну, зачем, зачем ему эти тренировочные полёты?! Он же первый наш космонавт, а не лётчик-испытатель!».
……………………………………………………………………………………………………………….
Сколько новых и славных имён для себя услышал я в тот вечер у Фаины Абрамовны! Дебюсси, Сен-Санс, Соллертинский, Лифарь, Тулуз Лотрек, Оскар Кокошка Модильяни, Вячеслав Иванов и Маргарита Сабашникова (Сирена-Примавера), Лидия Зиновьева-Аннибал, Волошин и Михаил Кузьмин, Густав Климт и Альма Шиндлер, А, сколько великих имён я забыл. Сколько узнал новых понятий. «Война полов». «Жизнь втроем». «Обмен жёнами». Тяжёлый сексуальный невроз, фиксация на матери. Эдипов комплекс». Сорок два года прошло с тех пор…
Помню стенной шкаф-стеллаж под самый потолок, где, словно старый кот примостился граммофон «бывших хозяев-буржуев». Помню ковёр на полу с голым арапом, освобождающим из-под когтей льва весьма сексапильную полуголую девицу. Плющевой трельяж. Рядом плетёная этажерка, а на ней старинные журналы и книги специального содержания: любовные, эротические романы прошлых веков на русском, французском, немецком и голландском. Годовая подшивка в сафьяновом переплёте «Сенатских ведомостей» за 1820 год, где в конце книги переплетены около сорока эротических рисунков сербского художника Дичи. Рядом выстроились переплёты с золотым тиснением эпохи царствования Екатерины Великой: «Молодой дикий человек или опасное стремление первых страстей». – «Нежные объятия в браке и потехи с любовницами». – «Опыт употребления женских прелестей»…
Помню роскошный альбом о творчестве великого ваятеля и живописца Микеланджело Буонарроти, (цветное парижское издание). Прекрасный Давид, аллегорические фигуры над гробницей Медичи, росписи Сикстинской капеллы, среди них самые мои любимые «Сотворение человека» и прекрасная сексапильная Ева с огромными глазами и мощной сильной грудью, берущая от змия запретный плод, образ которой Микеланджело писал со своей единственной возлюбленной Виттории Колонны, вдовы маркиза Пескарского, дочери надменного Фабрицио Колонна…
Это ей, ей он посвятил сонет, в которой излил ей свою жалобу на свою эпоху:
«Уж лучше спать, уснуть, забыться,
Уж лучше камнем стать
в наш век суровый и постыдный…»
К тому времени я уже прочёл почти всего Ромена Роллана, его труд «Микеланджело» и роман «Кола Брюньон», с иллюстрацией художника Кибрика – девушки с игривой улыбкой и вишенкой во рту, в которую я был долго влюблён…
Маленькая с золотым обрезом книжечка в переплёте из белого пергамента «Натуральное наслаждение любви» – антверпенское издание с непристойными гравированными картинками руки Доре. Книжка сохранила запись прежнего владельца, славного любовника при дворе императора Александра Благословенного, генерал-лейтенанта Ожаровского, сумевшего иметь близость с любовницей царя Марьей Антоновной Нарышкиной и её дочерью великой княгиней Софьей, дочкой императора. Старинный московский «Журнал для милых», в нём тоже несколько эротических новелл о совместном купании в пруду и мытье в бане кавалера Аглантина и невинной пастушки Аннушки, их сладком грехе, который «грехом не являетца, а то, что только есть наслаждение натуральное». Здесь же вклеено переписанное женской нервной рукой «мистическое, загробное стихотворение» Василия Жуковского:
Не узнавай, куда я путь склонила,
В какой предел из мира перешла.
О, друг, я всё земное совершила:
Я на земле любила и жила.
Нашла ли их, сбылись ли ожиданья?
Без страха верь: обмана сердцу нет:
Сбылося всё – я в стороне свиданья,
И знаю здесь, сколь ваш прекрасен свет…
Господи, сколько же случилось трагедий на почве этих «натуральных наслаждений», сколько отроковиц было совращено, и какой обильный приплод байстрюков был от этих сладострастно бесстыдных картинок в Зимнем дворце и в Царском селе. Живая история всех времён и эонов таилась во всех углах и в вещах квартиры Фаины Абрамовны.
О людях прошлых эпох она умела рассказывать так же живо и подробно, как и о своих современниках. О всех женщинах великих людей, о живых и мёртвых, отзывалась негативно, ревновала их к великим мужам. Ревновала свою подругу Фаину Раневскую к Анне Ахматовой, не могла простить ей «военный, ташкентский период совместного увлечения утехами Сафо». Удивлялась юношескому увлечению Пушкина Екатериной Андреевной Карамзиной: «Чего он в ней нашёл этот страстный мальчик? В этой прекрасной белой, снежной, холодной статуе не было даже намёка на страсть. Эти прекрасные женские головки на полотнах живописца Грёза могли вызывать юношах только одну меланхолию туберкулёзника».
О Геродоте и о Карамзине она рассказывала нам, как о своих дальних родственниках, приехавших погостить в Москву и оставшихся на некоторое время жить в её квартире. Иногда казалось, что сейчас из соседней комнаты-спальни выйдет Николай Михайлович Карамзин, владелец нижегородского имения Бортное, умоется, покушает своей любимой рисовой кашки, напишет ещё одно письмо своим крепостным крестьянам. Сядет великий историк за круглый стол и напишет ещё один «наказ вольным землепашцам» о своей любви к ним и пожеланием исправно платить оброк, не пить и не буянствовать, слушать бургомистра и военного губернатора. Потом в заключении припишет крупным почерком: «Буянов, ежели не уймутся, высечь розгами». Запечатает красным воском письмо-наказ, сделает оттиск фамильной печати и отправит его на почту с посыльным. А вечером будет после чая читать роман госпожи Сюза и умиленно плакать над ним.
Помню рассказы Фаины Абрамовны о третьей гражданской жене Розочке Каганович, и удивляюсь до сих пор, откуда знала она многие интимные подробности из жизни стареющего Сталина. Нечто подобное читал я в романе Рыбакова «Дети Арбата», думаю, что она была знакома с этим писателем, когда тот только начинал свою писательскую карьеру. А как красочно описывала она бегство советских чиновников из Москвы в октябре 1941 года, о том, как труппа Большого театра готовила балет и оперу по мотивам произведений Рихарда Вагнера. Советские балерины ждали, ждали прихода поклонников этого великого композитора и срочно перешивали свои сценические костюмы…
Помню её трагические воспоминания о гибели Московского ополчения, о том, как плакал Зига Шмидт (Сигурд, сын академика-полярника Отто Шмидта), вернувшись с рытья окопов, где от злых солдат он наслышался всякого нехорошего о своих командирах, военачальниках и даже о самом Сталине, «который отдал на растерзание немцам государство Ленина».
«Я утешала Зигу, как могла! «Зига мальчик, не плачь! Поверь мне, как родной маме: немцы никогда не возьмут Москву! Не плачь Зига-мальчик! А ты вырастешь и станешь большим историком! Не плачь, всё будет хорошо! Так и вышло! Зига часто заходит ко мне и выпивает при этом стопку своей любимой настойки моего приготовления!»…
Помню в тот вечер зашла речь и об элегии центуриона Анатолия. Фаина Абрамовна знала это произведение, но особого восторга оно у неё не вызывало. Она глубоко сомневалась в его древности, считала его продуктом эпохи Ренессанса, плодом талантливых, придворных поэтов-версификаторов из окружения таких миродержавных Кесарей-Пап, как папа Александр VI Борджа, папа Лев X и Иннокентий VIII.
Фаина Абрамовна считала, что автором этой эротической элегии вполне мог быть придворный поэт герцога Моро некий Антонио Камели да Пистойя, соперник выдающегося Беллинчони, а скорее всего поэт, живший в Бергамо, Джудотто Престинари, который часто спорил с Леонардо о преимуществах поэзии перед живописью.
До нас дошла одна весьма эмоциональная фраза великого художника из этого спора: «Ну-ка, стихотворцы, попробуйте, описывая словами прелесть женщины, возбудить в зрелом муже безумную силу страсти!». При этом, Фаина Абрамовна выдвинула дерзкую мысль о том, что возрождение античной литературы началось ещё в средневековой Италии, начиная с «археографических изысканий» Петрарки и кончая литературной обработкой рукописей латинских авторов в римской мастерской флорентийца Поджо Браччолини. Таким образом, литература эпохи эллинизма в основном была переработана, точнее, «создана», во многом фальсифицирована поэтами и писателями в эпоху Возрождения.
В то время, в конце 60-х годов, в кругу наших учёных историков прошла какая-то модная волна отрицания подлинности некоторых древних памятников славянской письменности, в том числе и древности «Слова о полку Игореве». Возглавили эту полемику со стороны критиков наш историк-источниковед А.Зимин и польский славист В.Пештич. возражали им академики Рыбаков и Окладников.
Этот спор об исторических подделках, поздних списках и мистификациях нанёс большой урон успешному развитию славистики. Всё, что находилось в земле, вещественные и письменные памятники дохристианской Руси, всё объявлялось подделкой и результатом неверной датировки. Под сомнение были взяты и хронологические таблицы Властаря, Скалигера и Петавиуса в результате которых история нашей цивилизации была якобы надуманно увеличена на тысячу лет. Видимо Фаина Абрамовна тоже так считала. Недаром, всякий раз, когда речь заходила о хронологии, она любила цитировать Шарля Бодлера:
«Какие пять веков? Какая древность? Непостижимо время. Молчать, тупицы! Всего лишь пять минут назад здесь проезжал Христос! Ещё дымится горячий кал Его ослицы!».
Для эпохи «зрелого коммунизма» она была весьма смелой женщиной-историком. Она не боялась утверждать, что вообще археология, хронология и систематическое, сравнительное изучение истории зародились в Европе очень поздно, где-то со второй половины ХIV до начала ХVI века, а в России чуть ли ни вчера.
А иначе она не стала бы в тот вечер рассказывать нам о том, что в эпоху Возрождения во многих итальянских городах-республиках существовало целое производство по изготовлению не только учебной рукописной и печатной литературы по всем отраслям знаний. Были при них специальные цеха по изготовлению фальшивок, так называемых древних, «античных» литературных произведений под именами известных авторов эпохи эллинизма для дальнейшей их продажи государям северных и восточных народов. Что касается списка эклоги Анатолия, то датировать его, по мнению Фаины Абрамовны, можно и без лингвистической экспертизы не ранее эпохи правления папы Иннокентия VIII, в начале 20-х годов XVIII века, когда князь Куракин выезжал по заданию Петра Великого в Италию за древностями и «Вечным двигателем» к Леонардо да Винчи, а библиотекарь Шумахер в Германию к «инвентору Орфериусу за Вечным Колесом или Вечною махиною». Именно в это время и был якобы обнаружена в одном из саркофагов древнеримского некрополя эта эротическая поэма центуриона Анатолия.
«Именно при папе Иннокентии VIII, на Аппиевой дороге, близ памятника Цецилии Метеллы и Арсинои из Неаполя, в древнем римском саркофаге с надписью «Юлия, дочь Клавдия» охотниками за древностями было найдено тело, покрытое воском, девочки лет четырнадцати, как будто спящей. Румянец жизни не сошел с её божественно прекрасного лица. Многим тогда казалось, что она дышит. Несметные толпы людей не отходили от её гроба, а некоторые даже находили излечение от недугов, глядя на неё, ибо Джулия была нетленна и так прекрасна, что если бы можно было описать её прелесть, то многие не видевшие её не поверили бы. Смерть казалась прекрасной на её прекрасном лице. Morte bella pareva nel suo bel viso…
Папа Иннокентий испугался, узнав, что народ поклоняется мёртвой язычнице и велел монахам-францисканцам ночью тайно похоронить её у Пинчианских ворот. Но сыновья святого Франциска почему-то перенесли тело спящей красавицы-язычницы в часовню святого Михаила, где тайком производили ночной обряд её отпевания. Не знаю, мальчики, зачем это было нужно им, этим фанатикам из ордена нищенствующих братьев. Может они решили каким-то образом документально и сакрально сделать её, язычницу, первой христианкой-мученицей? Не знаю. Знаю только одно, что случился вскоре грандиозный скандал во всём католическом мире: двое из ордена нищенствующих братьев, фра Пьетро и фра Мино, во время отпевания впали в блудный грех и надругались над трупом, свершили некрофильский акт с девочкой Юлей. Потом этим грязным делом занималась инквизиция, монахи некрофилы были по распоряжению папы отравлены ещё до суда, а нетленный труп девочки Юлии тайно сожжён инквизиторами, а пепел развеян над могилами самоубийц. Увы, время не щадит ни богов, ни людей, все чувствуют тяжесть времени. Говорят, что этим страшным сюжетом одно время живо интересовался Николай Васильевич Гоголь. Помнится, что об этом событии сообщалось в одной из книжек журнала «Вестник Европы» за 1829 год…
Боги бессмертны лишь в воображении недолговечных и невежественных людей. Вполне возможно, что так называемая поэма-эклога Анатолия возникла в недрах папского двора, где ещё с эпохи Возрождения и до самой эпохи Просвещения языческий культ прекрасного тела мирно сосуществовал с фанатическим христианским умерщвлением греховной плоти. Что далеко ходить, папа Александр вёл себя непристойнее любого язычника-варвара. Одной из любимых потех папы Александра было смотреть с рингиеры вместе со своей дочерью Лукрецией, кардиналами и вельможами церкви на случку жеребцов с кобылами-двухлетками. Все знали, что после этих зрелищ папа спешил уединиться с дочерью в своих покоях. Инцест! Кровосмесительная похоть к дочери! Классический открытый инцест, мальчики мои! А вы, кстати, знаете, что именно этот папа велел вставить в свой благословляющий крест изумруд с Венерой Каллипигою («Вислозадой»). И умирал этот папа римский хуже всякого язычника, точно так же как и Иннокентий VIII. Оба папы, умирая, просили врачей вливать им кровь трёх не до конца убиенных младенцев. Одному, правда, вливали в жилы кровь детей семи-восьми лет, другому – кровь младенцев…
Эпоха Ренессанса – это золотой век подражателей-словесников, у которых была незыблемая вера в недосягаемое совершенство прозы Цицерона, стихов Антимаха и Вергилия. Сочинитель «Азолани», диалога о неземной, платонической любви и запредельно циничных, эротических поэм «Сифилис» и «Приап», будущий кардинал Пьетро Бембо, признался однажды на пиру у папы, что не читает посланий апостола Павла, «дабы не испортить себе поэтического слога». Это он просил папу Льва Х причислить Платона к лику святых, монахинь звал весталками, а Святой Дух – дыханием верховного Юпитера…
Читайте, мальчики, Ежена Ланна, его замечательную книгу «Литературная мистификация». А ещё читайте научные труды учёного-историка, математика, физика, астронома, революционного народника Николая Морозова, его книгу «Христос» и его теорию исторической реконструкции и «лингвистических спектров».
Когда Франциск I. После победы над папой потребовал у него подарок Венеру Каллипиггу и икону Божьей Матери, писанную с лика «вельможной блудницы» прекрасной Джулии Фарнезе, то Лев Х объявил, что скорее расстанется с головой Апостола, мощи которого хранились в Риме, чем с этими «сладкими и чувственными предметами».
Фаина Абрамовна, говоря о противоречивой эпохе Ренессанса, давала нам понять, что христианская религия обратила на свои потребности великие святыни, ритуалы и символы языческого мира, в том числе и культы древнеславянской, ведической религии, о которой мы в то время мало знали.
Она приводила множество доводов, ссылаясь на Грегоровиуса, и самый судьбоносный факт замещения античной Афины-Паллады пресвятой Девой Марией. Во всей истории преобразования понятий античных верований и ведийских святынь в христианские, она не находила ни одного примера такой лёгкой и полной подстановки. Мало этого, стараниями Ватикана, по её мнению, западноевропейский христианский культ в средние века легко совмещался с «античным», вакхическим, оргиастическим, лунарным культом древних славян.
«Именно средневековое папство и монашество ввели в свою церковную жизнь вакхические оргии – «агапы», вакханалии, «шабаши свального греха».
«Вечера любви» и «влюблённые ночи» в эпоху Возрождения происходили в женских и мужских монастырях во главе с епископами, несмотря на строгий запрет епископа Григория Турского устраивать в подвалах монастырей «безумные праздники, где монахини предаются непристойным удовольствиям и принимают фаллос». Да! Да! Прямо так и сказано! Официальная проституция была неотъемлемой частью христианского богослужения в Западной Европе. Особой распущенностью славились женские монастыри Болоньи. Вакхический, оргиастический, христианский культ был характерен для монахинь монастыря Иоанна Крестителя и монастыря святого Леонарда, где духовенство проводило время с молодыми монашками-вакханками». Каждый болонский монастырь имел своё условное название – «монастырь бесстыдниц». «монастырь ненасытных Мессалин», «монастырь кающихся Магдалин».
Эротическая скульптура античности (культ фаллоса) в ту пору получила широкое распространение в христианских кафедральных соборах, где специально были устроены укромные места, удобные для любовных игр…
Если кто-нибудь из вас окажется за рубежом, обратите внимание на эротические скульптуры западноевропейского христианского культа в кафедральном соборе в Магдебурге и на стенах знаменитого храма Нотр-Дам в Париже.
Ах, Париж, Париж! Ах, молодость, молодость, ах, дилижанс, дилижанс! Они прячутся на капителях римских христианских церквей, которые были образованы из предшествующих языческих святилищ. Католическая церковь просто переименовала свои языческо-вакхические храмы, оставив в целости все каменные символы культа фаллоса и вульвы»
Читайте, мальчики тонкого знатока античной культуры Фаддея Францевича Зелинского и великого знатока античной мифологии Роберта Грейвса. У них много написано о Гермесе как тотемной силе фаллического каменного столба, вокруг которого гиперборейцы исполняли свои оргиастические танцы сорок тысяч лет назад».
«Мальчики мои! Всё это я вам говорю не просто так. Сегодня ещё нет условий для раскрытия подобных тем. Ваше время ещё не пришло. Но я верю, что некоторые из вас станут свободными историками, и вы тогда ещё не раз вспомните меня! К чему я веду с вами эти беседы? А к тому, чтобы вы знали всю правду о трагической трансформации великой Легенды о совершенном Человеке!
Великие творцы эпохи Возрождения, учёные-естествоиспытатели, архитекторы-строители, ваятели, художники, поэты и философы отдали без остатка свои жизни ради торжества этой великой Легенды. Но Ватикан при этом, ради своей безраздельной власти на земле делал всё, чтобы убить в простом человеке-труженике и созидателе веру в себя.
Западно-христианская религия в лице Ватикана утвердила на многие столетия двойную мораль – вседозволенность во всём для себя и строгое воздержание от плотских утех, и, крайнее не совместимое с жизнью самоограничение во всём для других, смиренных овец Христовых. Титаны Возрождения укрепляли веру в человека-созидателя, в Демиурга, а епископы Ватикана убивали эту веру, развращая при этом королей и князей, даруя им сакрализацию трона божественное происхождение их власти. Одним словом, с эпохи раннего средневековья и Возрождения бёрет начало наша современная научно-техническая цивилизация, с веками пара и электричества, покорения атома и космического пространства. Нашей цивилизации всего шесть веков, она ещё молода, а мы стремительно стареем. В каждой эпохе своё время.
Но что было до нашей цивилизации? До неё была эпоха великого Пана, Огня и Металла, эпоха Сократа и Архимеда, эпоха накопления знаний и крах Легенды о Демиурге…».
Вот, что узнал я и мои однокурсники из специального курса Фаины Абрамовны, касающегося истории античной эротики. Многое, конечно, я забыл, но как всегда меня выручила хорошая память, молодость и неплохая начитанность. Конечно, мне тогда не хотелось верить в то, что Элегия Анатолия – это одна из многочисленных фальсификаций (или мистификаций) алчных флорентийских литераторов. Мне и сейчас горько с этим соглашаться.
Но что поделаешь, научный авторитет Фаины Абрамовны для меня, невежи из невеж, всегда будет оставаться непререкаемым.
С той поры прошло более сорока лет. Я вспомнил об элегии центуриона Анатолия неспроста. Просто пришло время собирать камни, задумываться о вечном перед уходом в Вечность. Мне не хочется, чтобы все мои опусы и труды моих друзей-единомышленников оказались на свалке бандитского, российского рынка, а вместе с ними и это произведение эпохи эллинизма.
Что же представляет собой эта элегия -подражание античности, вышедшая из-под пера одарённого поэта-мистификатора и гуманиста? Мне, кажется, что это талантливая компиляция из действительно подлинных отрывков древних текстов, чудом сохранившихся после нескольких пожаров Александрийской библиотеки (мусейона).
В полном списке эротической элегии находится множество позднейших вставок, авторами которых являлись люди разных профессий – торговцы вином и сукном, зажиточные ремесленники, владельцы зеркальных мастерских, ювелиры и медики. Эти поздние вставки интересны нам с точки зрения быта и нравов той эпохи, но, увы, многие из них никакого отношения к поэзии не имеют.
Особенно странно читать нам сегодня стихи о медицинских инструментах, о произведении анатомических сечений над живыми людьми, осужденными на смертную казнь, или о вскрытии женских трупов, оправдывая жестокость к людям любовью к знаниям, о великих анатомах прошлого Герофиле и Эразистрате. Какая поэзия в том, как великий анатом ловко вырезает зародыши из трупов беременных женщин: «Herophylus homine odit ut nosset…<in medias res ars poetica vulva…>. «Герофил ненавидел людей, чтобы знать, как устроено женское чрево, из-за которого гибнет множество храбрых мужей».
Вспоминается при этом анатомические занятия великого Леонардо, которые он производил одновременно с созданием прекрасныз женских образов своей эпохи, не боясь буллы Бонифация VIII “De sepulturis”, запрещавшей, под страхом церковного отлучения, вскрытие человеческих тел, даже женщин «более близких к животной природе», без разрешения Апостолической Курии. Все эти научно-астрономические, медицинские и прочие знания были в своё время освещены в жанре дидактической, наукообразной поэзии в «Феноменах» и «Предзнаменованиях» Арата, «Звёздной философии» математика, философа и астронома Эратосфена, в поэтическом сочинении «О ядах и противоядиях» Никандра Колофонского.
Есть поэзия приятия мира и поэзия неприятия мира. Более поздние эпохи сжились и сроднились с поэзией неприятия мира, с поэзией и философией Шопенгауэра и Ницше. Центурион Анатолий был именно поэтом всеприятия мира, с его бессмертной идеей панспермии. Его мир не трагичен, и не может быть трагичен, ведь смерти в нём нет, значит, и трагедии нет.
Вселенская любовь – понятие древнее и глубокое. Ещё пифагореец Эмпедокл учил, что мироздание представляет собой кругооборот четырёх стихий, на которые разделился изначальный единый инертный мир и которые влекутся друг к другу силою Любви и друг от друга отталкиваются силою Раздора со знаком минус. У Эмпедокла любовь понятие религиозной и философское, у Феокрита и Анатолия – понятие человеческое и чувственно-космическое. На уровне быта и бытия.. Для заполнения этого разрыва поэт строит свой условный и комфортный мир, в котором основным законом является сверхчувственная любовь на грани жизни и смерти. Здесь любовный этикет, завезённый в Рим из эллинистической Греции, лишь тонким слоем прикрывает толщу чувственных римских традиций, в которых эгоистическая похоть, за которой лишь мучит человека и разрушает общество. Анатолий утверждает любовь, ему чужда эгоистическая похоть, ему противна и любовь к мальчикам, и любовь, отдаваемая за деньги, и любовь «из чувства долга» Только любовь естественная, добровольная, жертвенная божественная, надмирная и взаимная заслуживает в его глазах имени Любви на уровне Бытия.
Элегию Анатолия можно отнести к произведениям экспериментальным, эстетским, элитарным. Это новая поэзия накануне гибели дряхлеющей цивилизации, это поэзия не для всенародных сборищ, не для толпы, а для уединённого читателя, для учёного ценителя и изящного знатока. В эклоге Анатолия эпос сжался в маленькую поэму, в гимн надмирной Любви; эпическая лирика сжалась в короткую эклогу о любви и божественной красоте Женщины, отглаженную до такой степени, что развернуть её шире, нам кажется невозможным и ненужным.
Анатолий был последним эпикурейцем Римской империи и был поэтом не для всех, а для избранных. И они его помнили, на стенах общественных зданий древнего Неаполя долго ещё остались несколько добрых в его адрес эпиграмм, от избытка чувств нацарапанных рукой благодарного почитателя его таланта.
И уже неважно, кто собственно Анатолий, и откуда он родом. И неважно, какие строки из Элегии принадлежат ему, какие – поздним авторам, литературно одарённым, но порочным флорентийским монахам. Главное в другом – в понимании мира прошлого и нынешнего.
Сегодня я утешаю себя замечательным высказыванием Юрия Михайловича Лотмана, который ещё в 1964 году выступал в качестве примиряющей стороны в бурной полемике наших учёных-текстологов по поводу подлинности «Слова о полку Игореве». Уже тогда он мудро утверждал, что «подделка – бранное слово для учёного-архивиста – не является таковым для историка литературы. У всех удачных подделок есть один общий признак: их значение для литературы эпохи их «обнаружения» было неизмеримо большим, чем их подлинная художественная ценность. Появление подделки – свидетельство формирования исторического мышления. Подделка порождается определённой эпохой и входит в литературное развитие своего времени как активное выражение литературных вкусов эпохи».
Я сделал этот перевод, как смог, ибо не хотел, чтобы люди говорили обо мне, смеясь: «Этот человек начал строить и не смог окончить». (Евангелие от Луки. Гл.14:28-30). Я постарался сделать этот перевод понятным и близким людям XXI века, перед интеллектом которых робеет мой скорбный ум. Будет ли им интересно читать этот слабый перевод с великой и гордой латыни, языка культурных героев, демиургов и великих тиранов? Не знаю. Слишком велика сегодня информация о мире и о всём человечестве у пользователей Интернета, слишком пресыщены их чувства, и слишком холоден их рассудок. Но я всё-таки решил отдать этот опус на суд виртуального читателя, ибо нет у меня никакой возможности издать настоящую, добротную книгу своих бытописаний.
Feci quod potui, faciant meliora potentes. Я сделал всё, что мог, кто может пусть сделает лучше.
ОБ АРСИНОЕ БОЖЕСТВЕННОЙ, ДОЧЕРИ АРТЕМИДЫ
Центурион щитоносцев Палантинской когорты, Эроса раб Анатолий
элегию эту на добрую славу потомкам составил охотно, легко и достойно,
solvit, libens, laetus, merito ab ovo usque ad mala…
«Близится ночи конец,
и румяниться начало небо.
Полуистлевший потух
у прохожего факел дорожный,
Снова на росной заре
слышатся жалобы птиц.
Трижды пускай небеса
на оси обернутся извечной,
Пусть трижды коней
запряжёт и распряжет Титан
И пусть запоёт
берекинтская флейта кривая
И поведёт чередой праздник
Идейская Мать.
Полумужчины пойдут,
ударяя в пустые тимпаны,
Грянут кимвалы,
этрусскою медью звеня,
И на бессильных плечах
поедут носилки с богиней!
Неверные жёны и чистые девы,
все почитайте богиню –
С мраморной шеи её
золотые снимите мониста
И драгоценности:
надо богиню омыть.
Знайте, вам следует
тоже подмыться
Под миртом зелёным,
где тёплая дремлет вода.
Идите в прохладную сень,
свои покрывала снимая –
Да скроется малый порок
на обнажённых телах!
Ласковой речью Венере молитесь –
на её попеченье
Добрый нрав, красота, целомудрие жён.
Было при пращурах так,
что римлянки стыд позабыли:
К старице Кумской тогда
все обратились отцы.
И та научила, как храмы
построить Венере,
Как женские нравы блюсти,
как толпы красивых невесток
Для юношей пылких хранить….
И вот уже стал Скорпион
в водах зелёных тонуть…
………………………………………………………………………………………………………………
О музе подобной поэты
ещё не писали,
а я, Анатолий, об Арсиное пишу.
О, Артемида, богиня, что лук
и калёные стрелы
Долей избрала своей,
пряди волшебных волос
В храме твоем благовонном
оставила в дар Арсиноя,
Дочь Птолемея, тебе, – прядь
своих дивных кудрей.
Кто я? Сангвиник, всегда весельчак
и шутник по натуре,
Падкий до мудрых бесед,
Я внимать Арсиное готов неустанно.
Вакх и Венера – услада моя,
И еда, и веселье;
С ними я радости полон,
И речь моя сладостно льётся!
Склонностью я обладаю к наукам
Любым и способен
новое что-то открыть
В теле, в уме и душе человека,
И во всём неизменно
стремлюсь я к вершинам!
Я легко восприимчив,
Смел, хитроват и несдержан,
Идеальным не быть мне героем!
Я влюбчивый, шедрый, весёлый,
Я стройный, смеющийся и белокожий,
Любящий песни, поистине
страстный и добрый –
Нет, мне не быть идеальным героем…
Когда я лечился в Байи,
То всегда говорил Арсиное:
«Богиня, за что одаряешь
ты многих дарами;
Любовный бальзам разливаешь
повсюду пред нами?
Защитница сирых,
Друзей императора, зодчих, пророков,
Тебя прославляет бедняк и убогий;
С радостным взором даёшь
Воздаяние щедрое многим!
Доблести чуждой тебе не найдётся –
Свидетели боги и я, Анатолий!
Все превозносят тебя
Неизменно одними хвалами.
Славе твоей ни за что не поспеть
За твоими делами,
Дивная дева, кому и сестра
и подруга Минерва,
Много любви ты даёшь,
Любовь твоя послана небом,
Как море бездонна она и безмерна!
Богиня, прошу, не раздай её всю,
Оставь напоследок и мне
хоть немного!
Да будет мне дар твой оказан!
Здесь, на Байи, я – последний поэт
И писать тебе оды обязан;
Лучший девиз: «Я даю, ты даёшь» -
И любовною тайной с тобою я связан.
………………………………………………………………
…Нет, не одной красотой и умом
привлекала к себе Арсиноя,
а множеством разных и хитрых забав,
подобных забавам богов на Олимпе.
Умело интригу любовной охоты плела,
Дарила за труд беззаветно и щедро.
Меняла места для любви,
мест не меняя.
На вилле её было много пещер
великанов-циклопов
Пещера Дианы,
пещера Великого Пана,
поляна Приапа…
Полно! Как перечесть все места
для любовной охоты.
Лучше исчислить песок на побережье морском.
Что уж мне говорить о Байи
и о байских купаньях,
где от горячих ключей
серные дышат пары.
Многие здесь побывав,
уносят сердечные раны.
«Нет, – они говорят, – эта вода не целебна!»
В Байи как в чертогах богов,
Здесь климат такой, как в Салерне,
Здесь разные люди живут,
Гораций когда-то здесь жил
И искал исцеленья…
А вблизи от усадьбы есть роща Дианы,
где Арсиноя любила ходить обнажённой,
где от болезни меня
любовью не раз избавляла…
Нервы шалфеем мои укрепляла,
Со свежею розой медовой водою поила,
И с помощью руты страсти мои умеряла…
Но об этом отдельный рассказ.
Здесь нужен мне кубок вина
из Хиоса, с медом и маком лепёшка.
И кисть винограда…
Однако мне надо писать, никто за меня
не напишет
об Арсиное и хитростях женских её…
……………………………………………………………………………
Как невозможно быть вечной весне,
так и вечною Музою быть невозможно.
Жизнь Арсинои не вечна,
хоть и богиня она,
а молодость так быстротечна.
Вечною розе не быть,
высыхает на розе роса.
«Девушкам юным даны
все наслажденья любви:
о, дева, будь щедрой на ласки,
давать не скупись!
Скоро в гробнице мы будем лежать
– пыльные кости».
Так говорил Дамагет, так Арсиноя считала.
Горько старухою быть,
юность собою пугать
И быть провозвестницей смерти.
Знать, что уйдёшь в Эмпиреи,
что дорого время любви,
что радости ранней поры
поздней порой не придут…
Часто себе говорила:
пользуйся даром своим,
своей красотою. Годы не ждут:
с любимым любовью делись,
скупой быть не надо.
Скупой быть не надо…
И не убудет тебя, Арсиноя,
сколько тебя ни бери.
Влага твоя не иссякнет,
мочалкой не станут ложесна –
и прочее, то, чем даётся любовь.
И надо ли воду жалеть,
если в амфоре много воды?
Твердила себе Арсиноя:
никогда не скупись,
неисчерпаем твой ларь…
Шкатулка жемчужин полна…
………………………………………………………………
Торгуют собой в лупанаре
за деньги продажные девы
в похожих на стойла коморках,
где надпись над каждой
с доступной ценою.
Торгуют собою и быстро стареют,
несвежей утехою став,
для жаждущих плоти рабов.
Их кормит хозяин отбросами с кухни
и палкою бьёт по бокам
как упрямых ослиц…
Там слышатся часто чьи-то стенанья,
Там слышится сдержанный стон,
Предсмертные вздохи…
Часто хозяин меняет их старые урны
на новые амфоры юных рабынь.
Так пишет знаток и свидетель эпохи
Публий Овидий Назон.
А что Арсиноя? Она это знала:
Только утро любви нас манками манит,
А вечер нас смертью пугает…
Муза должна умирать молодой,
когда испарились любви феромоны,
когда исчезает на розе роса.
Она понимала: за розой цветущей
нужен всегда постоянный уход,
уход за здоровьем капризного тела,
за состоянием нежной души.
Известно давно: на ухоженной пашне
крепче зерно и здоровые злаки,
а в грозди ухоженной яростней хмель.
Да красота божий дар, ну и что же?
Ведь без ухода за ним
красота погибает.
Век простой красоты миновал,
и иные приёмы нужны,
иное на Форуме время.
Каждой дурнушке теперь
известен уход за собой.
А самой Арсиное он был изначально известен
От олимпийских богинь
и врача из Салерны
Антония Музы…
И каждый согласен: по праву
Байи и Салерно – бессмертная слава.
Целого света стеченье туда,
чтобы найти исцеленье…
Диету богиня моя соблюдала,
Готовила масло из розы багряной
И листьев оливы,,
отвары пила из лигустика,
Эльна, шалфея, айвы, зедоара
и даже цикуты!
Соком из листьев цикуты
груди свои умащала,
И острые груди набухнув,
всегда оставалися в норме,
гасит желанье она с истечением
семени всяким,
если часто лобок будешь
тёртою мазать цикутой…
Арсиноя не раз мне твердила:
«Не бойся цикуту! Пусть карой публичной
служила в Афинах она,
выпив цикуту с жизнью простился Сократ.
Как это было? Не мне говорить,
Полагаю пристало. Но если кто выпил
Отвар из цикуты, пусть подогретое
Выпьет он с пеплом вино,
и спасётся!»
…Руту зовут благородной травою,
её Арсиноя любила,
С помощью руты она проясняла мне зренье,
страсть у мужчин умеряет она, - и возбуждает у женщин…
Отвар из травы артемизии – любимой
Травы Артемиды с мустом она выпивала –
Надёжное средство от женских болезней…
Отвар из целебного кельтского нарда
пила Арсиноя
Со сладким сиропом, любовь возбуждая
И затвердение матки смягчая
волшебным отваром.
……………………………………………………………………….
Роскошь она не терпела,
камней драгоценных
и золотом шитых одежд.
Знала, что роскошь мужчин не притянет,
а, даже… скорей отпугнёт.
Знала, как надо следить
за причёской.
Украшал её узел волос на затылке,
но и был привлекателен
вольный поток
волнистых и светлых волос.
Она не любила тяжёлых одежд,
злотое шитьё и финикийский багрец.
Ей, белокожей и светловолосой,
весьма подходил цвет лазури,
цвет бездонных небес
в беззаботно
безоблачный день
и тонкая ткань цвета пчелиного воска.
Но чтобы желанною быть,
Казаться таинственно страстной,
в чёрных одеждах являлась она
под платаны,
талию лентой перетянув,
выделив острую грудь.
Так в чёрной тунике шла Брисеида
навстречу с Ахиллом,
горящим от страсти.
Так пишет Публий Овидий Назон.
И я ему верю…
……………………………………………..
Всегда за осанкой своей
Арсиноя следила,
о поступи женской, которою можно
привлечь,
о лёгкой походке летящей.
Вот Арсиноя идёт,
развеваются складки
короткой туники,
ножками воздух стрижёт,
и бёдра крутые играют.
Открыто плечо левой руки напоказ,
и груди волнуются в такт, и смело соски
проступают под тонкой туникой…
Много ли пользы в красе, если она не видна,
ведь то, что не видно – безвестно,
а разве безвестное любят?
Делала всё Арсиноя,
чтобы пленительной быть,
но знала
и пору и меру.
«Лишнее всё неполезно,
Старинная есть поговорка:
Если не в меру, – и мёд
Желчью становится нам».
Редко себя облачала в тончайшую тогу,
не позволяла себе пустой
и бессмысленный смех.
Знала, что женщину красит
красивая поза.
Знала она – не всякая поза годится,
позу умела найти с учётом
телосложенья.
Когда надо себя показать,
то ложилась, раскинувшись навзничь,
открывая бедро,
очертания плавного бока.
Пусть видят герои,
как бёдра круты и как грудь безупречна,
как трепет Венеры пронзает до мозга костей
Арсиноино тело,
обещая ласкающий ропот
и стон сладострастный,
обещая обилие вод
и в воде содроганья,
лепет любовных утех,
затуманенный взор благодарный и
вылетающий вздох.
Тысячи есть у Венеры секретов,
но легче и проще выгнувшись полулежать
телом на правом боку,
чтобы на ложе своём
полной хозяйкою быть.
Музе, чьи ноги стройны, и чья роза
как роза Венеры, лучше наездницей быть.
Кто хочет познать Арсиноины ласки,
тот будет послушен и после получит
сполна.
Всегда Арсиноя старалась сдержать
обещание другу.
Познать все утехи Венеры
всю сладость на ложе любви.
Умела она заблудиться
и вывести
к цели желанной и вместе
коснуться черты…
Я помню, я помню
тот пик наслажденья,
когда мы вдавились друг в друга
до хруста костей,
Когда содрогаясь от страсти
зависли над бездной Аида,
когда закричала она, как часто кричат
перед смертью:
«Кончай!» И меч погрузился
в горячую плоть,
и выгнулись хрупкие вёсла
и лодка с пробоиной в днище
уходит ко дну…
………………………………………………………………………
Однажды она мне сказала:
«Пойдём, покажу тебе новую позу
гимнастки,
выгнусь дугой и затылком достану
до пятки
и сделаюсь как колесо.
А ты меня будешь катать.
Если сумеешь, то после ты станешь
как бог
а меня назовёшь Артемидой»…
Три знойных Хариты венчали
богиню наградой,
ей подарили венок тройственной
прелести знак.
Нежная кожа твоя вызывает влеченье,
и красный Приап готовится
к битве с тобой.
Увидел, увидел я новую позу
богини своей,
её безупречное лоно,
вересковый холмик Венеры,
и розу, прекрасную чашу под ним.
И разумом я помутился. О, чаша, прекрасная!
крепко сожми свои красные губы,
и разом одним выпей всю влагу мою!
О, эти безумные игры, и стрельбы из лука,
и стрелы разящие цель,
досадные эти промашки,
и крики: «Не медли! Не медли! Добей!».
И вырвался фаллос на волю, встал на дыбы,
словно взмыленный конь,
И брызжет горячее семя
на семь с половиной шагов…»