«Майкель»
- Задуй свечу, мой старый друг!
- Он не придет. Я чую сердцем.
- Задвинь щеколду старой дверцы.
- Пускай умчится вспять недуг,
- Что насыщает душу перцем.
- Пусть растворится лживый круг.
- Не вой, мой преданный слуга,
- Мы недостойны сих мучений,
- Ему была я увлеченьем.
- Теперь, сгорая от стыда,
- Пьяна жестоким я прозреньем,
- Но лишь сама тому вина.
- Не стоит тратить горьких слез,
- Как золото их соль в душе.
- И не позволю я в цене,
- Пасть гордости моей от грез,
- В которых нас топил Рене.
- Мой милый муж - поэт на дне.
- В Парижском свете, он отброс.
- Как сжалось сердце от заноз!
- Приляг же, друг мой. Сладких снов!
- И не томись со мною боле.
- Я все стерплю, что в моей воле.
- Страданье – участь лишь врагов!
- Мы избежим подобной доли.
Тревожный стук застал врасплох.
- Скорей дружок, откроем же!
- Услышал наконец-то бог молитвы!
- Уйдет, и в все мечты разбиты.
- Останется лишь умереть в тоске,
- От ожиданий бесконечных мне.
Но в миг обиды были позабыты.
- «Вот видите, мадам! Я верил!»
Завыл слуга, бросаясь к двери.
И вскинув лапы на замок,
Щеколду отодвинуть смог,
Но тотчас взвизгнул он от боли.
Дверь зацепила правый бок.
- Извольте сударь! Вы к Рене?
С испугом, вскрикнула Вивьен,
Ворвавшемуся господину.
И отошла, дрожа, к гардинам,
Что закрывали ночь в окне.
- О… нет, мадам! Увы. К тебе.
- К тебе?!.. Извольте! Мы на "ты"?
- Прошу месье вас объясниться!
- Вы будто важная царица!
- Или богиня сей земли?
- Я просто человек. Как вы…
- Теперь извольте извиниться.
- И объяснить же все сейчас…
- Что привело вас в поздний час
- Ко мне, несчастной. Вам не спиться?
Вдруг слух пронзил суровый глас:
- Оставьте колкость для слуги!
- Прочтите это! Прояснится.
- От правды мне не уклониться,
- Зачем тревожу вас в ночи.
- Вам радость будет только сниться.
- Здесь… от загадки сей ключи.
Трясущейся рукой берет конверт,
Вскрывает, молча, опускаясь в кресло,
И с первых строк в душе ей стало тесно
От пьяных букв, несущих некий бред.
«С любовью искреннею к вам, моя Вивьен,
Прошу простить мой мерзкий шаг, что рвет мне душу,
Я полон горечи, печали. Я разрушен,
Но уповаю лишь на вашу доброту.
Меня презренного господь давно б забрал,
Не будь я пьяницей, распутником, транжирой,
Но наслаждался я при всём любовной лирой
Твоей души и сердцем - что украл.
Но непростителен поступок мой не в этом.
Знакома ты со вкусом грязных игр,
А ведь в азарте я - безумный тигр.
Прошу прости меня, что я не стал поэтом.
Я гнусный тип, пройдоха, дебошир!
Но ты покорно, преданно любила,
Ждала и мучила себя, как свята - дива,
А я продал тебя за пару рваных лир.
У ног твоих с позором бы валялся,
И пусть меня забили бы камнями,
Но жизнь моя затянута ремнями,
Моих долгов - чьим я рабом остался.
Любимая Вивьен! Все это правда,
Что в пьянстве я всю совесть проиграл,
Прости же мне, что так безбожно врал,
Но ждет меня жестокая расплата
- За то, что душу дьяволу продал ».
Злосчастный желтый лист скользнул из рук,
Оставив завывать от боли сердце.
Ее покорный взгляд пронесся к дверце,
И опустился в ноги к богу - мук.
С улыбочкой ехидной гость возрос.
Он как голодный лев пустился к жертве.
И позабыв совсем о встречном ветре,
Наткнулся на нежданный он вопрос:
- Как можно? Вы же друг ему!
- Мадам! Извольте! Но какая дружба?
- Ведь он в бескрайнем у меня долгу,
- Поэтому в рабыни вас приму.
- Где деньги, там одна лишь служба.
- Доверьтесь «прелесть» слову моему,
- За кротость я достойно награжу.
Злой смех залил его лицо окраской,
А пьяные от жажды власти очи
Заплыли в предвкушенье сладкой ночи.
И руки затряслись его с опаской,
Он впился в плечи ей, что было мочи
Пыхтя и задыхаясь страстью вязкой.
От резкой боли, ВИвьен стало душно.
С прерывистым дыханием в груди,
Промолвила достойно, простодушно:
- Простите сударь, вы должны уйти,
- Поскольку рабство нынче слишком скучно.
- Оставьте шанс мне в выборе пути.
Он был разгневан правдой с ее уст.
Отпрянул с видом дикого шакала,
Не получив ответных страстных чувств.
Пытался усмирить вулкан безумств,
Который рвался из его начала,
И стиснув зубы, процедил с накалом:
- Тогда вы можете покинуть этот дом,
- И жить на улице средь нищеты парижской.
- Вас продал муж и ваше положенье склизко,
- Так уберите ваш вальяжный тон.
- От взлета до паденья слишком близко,
- А вашим кровом, может стать притон.
- Как смеете…?
Вскричала, смелости набрав
И тут, же замолчав, без чувств упала,
Но в забытье недолго пролежала.
Придя в себя, до боли сердце сжало.
След от пощечины, рукой прижав,
Вивьен с досады горько зарыдала.
- «Мадам! Не плачьте! Как мне вам помочь!?
- Я даже защитить вас не умею,
- О чем всем сердцем только сожалею.
- Тот господин нахальный вышел прочь,
- А я, теперь за вас душой болею.
- Терпеть страданья ваши мне невмочь»
Старик склонился над рукой хозяйки,
Шершавой мордой поводил в ладони,
И выпустив зевок душившей боли,
Прилег к ногам всей преданностью лайки,
Чтоб разделить печаль хозяйской доли.
Чем выразил все чувства без утайки.
- Ну что ты нежный мой надежный друг.
- Пусть гнусный тип ушел злорадно,
- Пусть жизнь несносна и досадна,
- Я брошена любимым в адский круг,
- Но верю, все пройдет и безвозвратно.
- Со смехом буду вспоминать я свой испуг.
- Теперь поспи, забыв о гнете бремя.
- А я обдумаю дальнейшие шаги.
- Не стоит попусту терять жемчужин время,
- Вернется дьявол забирать долги.
- Нам нужно избежать попыток змея,
- Загнать меня в железные силки.
Пес спал. Был слышен только сапа звук.
Вивьен в мучениях ответ искала.
В ее года, она совсем не знала,
Как избежать грядущих пленных мук
Нагрянувшего так нежданно ада,
И разорвать густых событий круг.
Лишь двадцать отроду, но будто не жива.
В ее роду – наследие проклятий,
Несут с собою череду несчастий,
В струе которых очутилась и она.
Отец погиб, потом и мать ушла.
Оставшись в одиночестве на свете,
Ее судьба на сломанной карете,
К Рене в объятья чудом привезла.
Часть 2
«Была зима и ледяной настил,
Нередко укрывал собой дороги.
А улицы, трущоб ее убогих,
Холодный мрак той ночью замостил.
И пассажиры, молча в нудной тряске,
Смакуя, влагу воздуха ноздрями,
От каждой кочки, в такт стуча зубами
Во сне глубоком ехали в коляске.
Но сильный стук и ржанье лошадей,
Заставили людей в момент проснуться,
И в криках от испуга захлебнуться,
И вспомнить бранью честных матерей.
Карета завалилась резко в бок,
Застав врасплох заблудших в сонном царстве,
Где погрузив беспомощных в мытарстве,
Скомкала всех в один большой комок.
От груза тяжести Вивьен стонала,
Зажатая в тески телами сильных,
Своих попутчиков – мужчин массивных,
Спасенья из-под них в слезах искала.
Но у нетрезвых туш, рассудка мало.
Лениво в темноте нащупав выход,
Наружу выползали очень лихо,
Спасая свою шкуру, как попало.
Лежащая на дне пустой коляски,
Не в силах шевельнуться или крикнуть,
Вивьен смогла чуть слышно всхлипнуть,
И погрузить во тьме от боли глазки.
Но проходивший мимо человек
Услышав ее жалобные стоны.
Рванул к коляске растолкав пижонов,
И поднял на руках Вивьен наверх.
Беспомощное тело малой дивы,
Задело сердце чуткого героя,
И от блаженного ее теперь покоя,
Он испытал отцовских чувств порывы.
Очнувшись день спустя в чужой квартире,
Окутав взором обстановки праздность,
Как свет в окне ей улыбнулась ясность,
Душа запела вновь в цветочной лире.
И лежа в тишине она дивилась,
Что ей знакомо этих стен убранство,
Но так жило в ее лета дворянство,
К которому, она не относилась.
Скорее виделся ей с детства сладкий сон,
Где очертанье интерьера походило,
И сердце детское в мечтанья уносило,
На прелесть яви, чем кишит сей дом.
Вивьен в свои почти двенадцать лет,
От трепетанья радости дрожала.
В руках судьбы своей доверчиво лежала,
Молясь, что сон пророческий оставит след.
Шуршание шагов. Она застыла.
От напряжения испуг к глазам подкрался.
Когда спаситель на пороге показался,
Вдруг темнота сознанье замостила.
Лишь силуэт сквозь пелену прозренья,
Ей померещился довольно милый,
Но не найдя в себе очнуться - силы,
Спустилась в недра полного забвенья.
Почти неделю бедная страдала,
И от ушибов на девичьем теле,
Разводы синие сходили еле, еле,
И с болью в голове она лежала.
Служанка старая вокруг скакала,
Заботливо леча ее микстурой,
Не утомляя сильно процедурой,
Примочек травяных - что помогало.
Вот так Вивьен попала в дом к Карреру.
К поэту, молодому стихотворцу,
Довольно видному небедному творцу,
Из римской гавани прибывшего в Нантерру.
За непокорный нрав отверженный семьёй,
Он числился в рядах парижской знати,
Где состоял на службе в местной рати.
Но вскоре выгнан был за пьянство на покой.
А сердце девичье признанием кипело.
Рене стал для нее прекрасным богом.
Он обладал красивым нежным слогом,
Стихи слагая ловко и умело.
Карерра привязался не на шутку,
К девчушке черноглазой парижанке,
С точенною березовой осанкой,
И полюбил еще тогда - малюткой.
И в честь выздоровления, с любовью
Он подарил Вивьен щеночка – лайки,
С забавной, но красивой кличкой Майкель,
Со знатной и дворянской кровью.
Из нищеты, он вывел ее в свет,
Раскрыв границы всей беспечной жизни,
Но заводя в потемки лживой призмы,
Он наводил ее на ложный след.
Она в слепую доверяла лишь Рене,
Вручая свою жизнь в его ладони,
И свято веря в то, что не уронит
Он ее сердце, как в прекрасном сне.
А годы шли. Менялись жизни краски.
И то, что раньше было белым светом,
Переливалось темно серым цветом,
Что затмевало свежесть ее сказки.
Уже пять лет Вивьен жена Каррера,
Не зная лучше за свою любовь наград.
Но замечая его нежных чувств утрат,
Она, смиряясь, от любви к нему болела.
Карреру ж надоел несвежий сад,
И он кутил покуда жизнь гудела,
Не зная дурости своей предела,
Вокруг себя всё превращая в ад.
Вивьен неделями ждала «святого» мужа.
Он пыл разврата усмирить не мог,
И тек в груди ее досады - горький сок,
Когда с Рене была очередная муза.
Игорный дом, бордели и друзья,
Затмили разум мнимого поэта.
Он потерялся в лабиринте света,
Ушел в забвенье от иного бытия.
И только пес, был предан лишь Вивьен.
Он был отрадой, другом и опорой.
В ее ж глазах, от правды сей суровой,
Томилась горечь. А в сердце скорби плен.
И сколько раз бедняжка-пес бесился,
Что прародитель был его собакой,
И что бредет по жизни он зевакой,
И то, что человеком не родился.
И глядя на Вивьен с тоской тягучей,
Презреньем от бессилия давился.
И словно уж подле нее он вился,
Беспомощно скуля с печалью жгучей».
ЧАСТЬ 3
Но в этот раз он чувствовал опасность.
И долго Майкель вел борьбу со сном.
Усталость век сдержать не смог же он,
И увлекла его с собой видений яркость.
Тем временем Вивьен тихонько встала,
Накинула на плечи расписную шаль,
Спустила на опухшие глаза вуаль,
И вышла за порог, вздохнув устало.
От темноты кололо ей глаза,
Пусты в ночи бульвары и проулки,
И лишь в ее душе позывы гулки,
А сердцем овладела мерзлота.
Она спешила запереть врата,
Своей по праву личной воли,
Чтоб избежать смертельной доли,
Остаться в лапах лютого врага.
Вивьен бежала слепо, без оглядки,
Как одержимая трагичной ролью,
Покончить с нетерпимой болью,
Сбивая в кровь свои босые пятки.
Она почти была уже у цели,
Когда от грохота очнулся пес,
Вскочил и чуть Рене не снес,
Что на ногах держался еле.
- Ах! дикий сумасбродный пес!
- Ты что ослеп на самом деле?
- Иль бес в твоем завелся теле?
Но заметался тот всерьез.
«Чего он мечется? Что рыщет?
Обнюхал все, скребется в дверь,
Теперь скулит как лютый зверь».
Но Майкель ничего не слышит.
Пес чувствует Вивьен в беде,
С разбегу прыгает в окно,
И разбивая в нем стекло,
Ныряет в сгусток темноты,
Оставив крови лишь следы.
Рене, от гнева протрезвел,
Кричит: - Вивьен, - что было сил,
Но тишина, как у могил,
На слух давила. Он бледнел.
Потоком мыслей мозг гудел.
Он на полу увидел лист,
И опустился молча вниз.
От строк коварных он прозрел.
- О боже, Вот погибель ей!
- О, милая моя Вивьен!
Взмолился он. Встает с колен.
«Но где искать ее теперь?»
- Ах! ты презренный, лживый друг!
- Как ты посмел писать такое.
- Ее же сердце мне родное,
- Все остальное грязь и блуд!
А пес бежал, учуяв запах,
Своей Вивьен, летя по ветру.
Впиваясь взглядом в силуэты,
И опоздать томился страхом.
Перед глазами Сены гладь,
Окутана ночной прохладой,
Что стало для него преградой,
Не смог он запах удержать.
Завыл он горько, что есть сил,
В надежде, что она услышит.
Оглядываясь, громко дышит.
Весь белый свет ему не мил.
И плача, морду опустив на лапы,
В отчаянье уставился он в воду,
Готовясь сердцем к худшему исходу.
Скулит, терзаясь чувством виноватым.
Уже готовясь от тоски пойти ко дну,
Как в тусклом свете от зажженной лампы,
В реке заметил очертанье шляпы,
И взгляд тревожный бросил он к мосту.
Вивьен держалась за перила и молила,
Лишь о прощении у господа святого,
За путь - ведь не нашла она другого.
И за любовь, что веру в ней убила.
И мучаясь от боли безутешной.
От жалости в душе ее скребущей.
Услышав вой собачий - сердце рвущий,
Вдруг сорвалась и с криком в омут полетела,
Но зацепить рука железный прут успела.
Держась за ниточку спасенья жизни.
Вися над смертью, что ее встречает,
Вивьен карабкаясь от боли изнывает,
А Майкель с ревем мчится и мечтает,
Спасти ее от глупой, грешной мысли.
Но вот он рядом. И со стоном впился,
В ее уставшую от напряженья руку,
Но все попытки тщетны. Только муку,
Он причинял, держа в зубах ее запястье,
От этого он еще больше злился.
Она смотрела на него печальным взглядом.
С улыбкою прощаясь с близким другом.
Его ж глаза пропитаны испугом,
А слезы горя омывают сердце ядом.
Скользнула кисть Вивьен из пасти пса.
И скрылось тело, потревожив воду,
Где обрело извечную свободу,
В объятьях Сены на покоях дна.
Майкель не думая, ныряет следом,
В надежде отыскать свою хозяйку,
Но участь та же постигает лайку,
Скрывает Сена пса под мокрым пледом.
Рене, бежав стремглав на лай собаки,
Настигнул с опозданьем нужной цели,
Он опустился перед Сеной на колени,
И зарыдал, зовя Вивьен и Майкель.
- За что судьба ты жизни их убила,
- И принесла ты мне страданий тучи?
- Как жить теперь мне с болью жгучей?
- Невинность душ грехом ты погубила!
В ответ судьба с ухмылкой проронила:
- Не я, а слепота твоя Вивьен убила,
- За праздной жизнью не заметна сердцу боль,
- Как не заметен враг, что сыпал соль,
- В ее груди, что по любви твоей скорбела.
- Твоя душа все эти годы ложью пела,
- Средь подлой сущности твоих друзей,
- Которые стремились в душу к ней,
- В надежде получить во власть и тело,
- Но честь ее была превыше грозных чар,
- На подхалимство их она, смеясь, смотрела,
- Не знать ей было, что бесчестью нет предела,
- Поэтому попала, в сей кошмар.
- Ступай! Ты предал самое святое,
- Им все равно. Ты ж обречен на горе,
- И нет молитв, чтоб грех твой замолить,
- Теперь не сможешь ты себя простить,
- А жизнь длина и тускла у изгоя!
Германия 05.06.08