Никак не унять дрожь в пальцах,
трепет под кожей век — не успокоится взгляд.
Непрерывно кажется,
слышится,
чудится,
что каждое яблоко пропитано ядом.
Несмело следую за тобою,
поодаль.
Всякий раз взметаясь
метелью из светлячков,
в надежде на мимолётный всполох ресниц;
мечтая,
как наши тени улягутся рядом.
Я истончился, истаял, истёрся,
погрузился по плечи в пронзающий яд,
но не видно предела,
границы истлели...
Проснулся сквозь лунный свет
на просоленной мели,
в промокшей до дна постели.
Тяжёлыми перьями, в ужасе,
бью по волнам.
Вот мой человечий стон, отче:
Мы даже не видели цели,
но сели…,
и тихо сидим и ждём,
покрываясь медленно льдом.
Привычно окрикивая друг друга по имени,
становясь всё медленнее день за днём...
Истерзанная тишина рассекается звуком —
это любовь деловито хрустит моим
адамовым яблоком.
И я залезаю в мохнатое ухо,
до крови ударяюсь оземь,
превращаюсь в черничное облако,
чтобы ночью излиться иссушающим ливнем,
над беспокойным заливом.
Сколько будет таких ночей,
неистовых?
Этих пальцев мне не перечесть...
Но не тяни ко мне руки,
не доставай из колодца,
пока не стесалось огниво,
пока хоть что-то осталось.
До тех пор, пока ещё что-нибудь есть...
Пока…