Уставший ветер
Ветер окраин стал тише, слабей.
Он наигрался в разбитые окна,
он наигрался в белье, то, что сохло
над головами старух и детей.
Ветер оставил мосты над рекой
и не стучался в метал электричек.
Баржи ползли в тишине безразличной,
словно сплавлялись на вечный покой.
Брожу весь март...
Брожу весь март, сижу в библиотеках монастырских, и опять
я перечитываю книги старые. Ведь никому не нужен в мире этом ни я, ни эти книги.
Мы лишь друг другу так необходимы, чтоб прошлое не потерять.
О, как прекрасен запах старых книг, когда впервые за десятки лет страницу первую откроешь.
Одно из удовольствий археолога-героя
впитать в глаза и сердце навсегда
размеренное чистое былое.
Новая война
Я проснулся от грохота новой войны,
гром дымился у черных лестниц,
дождь лил на черные валуны.
Тренер футбольной команды местной
при поддержке ближайшего ЖЭКа
пытался организовать эвакуацию.
Он орал по-футбольному, как дурак.
Он не знал с кем воюем, не знал, кто наш враг.
Но хотел спасти всех, кто вышел на поле.
Как будто был главный футбольный матч,
а он не просто там дядя Коля,
а тренер огромной команды - врач.
Потом покатился осколок лунный,
потом все бросились под трибуны...
Странное-миротворческое
Петляем всю осень под колокольный звон
между правдой и полицейским участком;
на голове моей синяя каска миротворческой миссии ООН.
Тук-тук стучится мне в каску
турок, пялит глаза, досасывает окурок,
тук-тук, без лишних высоких нот
стучится в каску мне киприот.
ООН примиряет и раздает.
Мы на границе любимой нашей!
Тук-тук, внутри моей каски-чаши:
любовь, свобода и пулемет.
Паучки почерка
Паучки почерка пальцы с пером щекотят,
письмо все радостней и быстрее.
Приближаются долгие ночи.
Рождество приближается. Во всем мире
только письма и только снег.
Но машинка печатная в соседней квартире
распугивает паучков.
Письмо становится медленней, тяжелее,
пульс уходящего года глуше.
Разбегаются по паутинкам паучки почерка.
Все замерло. Рождество. Море и суша
небом временно обесточены.
Старые сны
Гостиница измученная солью и муравьями,
албанские любовники на старых кроватях в раме наблюдают сны,
оставшиеся от прошлых постояльцев, сны как зола,
впитавшаяся в потолки, впитавшаяся в зеркала
с ароматом прачечной.
Под шепот занавесок нервных страсть приходит к нему извне,
он топит спину ее в простыне почти прозрачной.