Мою мать зовут Вероника. Она работает в Художественном музее. Дома у нас много альбомов и книг по искусству. Стены увешены репродукциями. Есть даже несколько настоящих картин, подаренных местными художниками. В каждом городе есть художники. В каждом городе есть писатели. В каждом городе есть композиторы. В каждом городе есть юристы. В каждом городе есть доктора наук. Но не в каждом городе есть люди вроде меня. Местная достопримечательность. Раньше меня вывозили на прогулку в коляске. Но я привлекал слишком много внимания. И решил положить этому конец. Мне хватает моих девяти метров. Высота потолка примерно два сорок. Старый блочный дом. Угловая комната. С одной стороны – лестничный пролет, с другой – ничего, вернее, соседний дом. До него метров десять. В подъезде есть любители бита. На первом этаже – школьница. Как только возвращается с занятий, включает музыку. И еще один парень на пятом этаже. Я и сам люблю слушать рок. Все рок-группы, от первых до современных. Я скачиваю файлы из Интернета. Смотрю видеозаписи на Ютубе, старые и новые. Слушаю в наушниках. Странно, когда другие заводят твою любимую музыку, это раздражает. Но, в общем, половину дня я живу в тишине. Все уходят – кто в школу, кто на работу. Гулливер говорил о необходимости сокращения рабочего дня. Но я считаю иначе. Я был бы не против, если бы рабочий день длился, как раньше, на заре капитализма, двенадцать часов, и если бы в школах ввели дополнительные предметы. Со стороны можно показаться, что я одинок, что мне не хватает общения. Чепуха. Если бы не интернет, возможно, я и страдал бы от одиночества. Но с интернетом все по-другому. Великое изобретение. Никто в сети не знает, кто я в действительности. Я могу дружески трепаться, троллить, флиртовать. Это жизнь. Человек нуждается в общении, верно. Но получается так, что я, инвалид, общаюсь больше многих здоровых. Точнее, общался раньше. Лет шесть назад я решил, что лучше бы тратить это время на что-то серьезное, например, литературу. Дело ведь не только во времени. Печатать сообщения, тексты для меня – большой труд. Написав несколько сообщений, я уже не могу написать страницу романа. Утомляет еще и то, что мой единственный палец не успевает за мыслью. У писателей, бывает, и десять пальцев не успевают. Что же говорить об одном. Так что теперь я, в основном, сочиняю романы. А если не сочиняю, то отдыхаю. Еще немного о себе. Дочь у матери от первого мужа. Она – моя сводная сестра. Правильнее, наверное, сказать: единоутробная. Ее отец погиб а автокатастрофе. А я родился от другого мужчины. Они не были женаты. После моего рождения они расстались. Отец (он был переводчиком) уехал куда-то в Америку. То ли Северную, то ли Южную. В жизнеописании Гулливера я использовал кое-что из биографии матери и отца. Но немного. Весь интерес в сочинении – в том, чтобы выдумывать. Забываешь о себе. Переносишься в другой мир. Живешь другой жизнью. За эти годы я написал триллер, детектив и любовный роман. Потом мне захотелось написать что-то философское. Я начитан в философии. Да и в других областях знания. У меня есть программа, которая озвучивает тексты. Я эрудирован, как настоящий доктор наук по трем специальностям. Конечно, у меня нет систематического образования. И к серьезной научной работе я не подготовлен. Но в начитанности превосхожу любую команду «эрудитов». Правда, я не интересуюсь мелкими фактами. Что, где, когда. Меня интересуют общие вопросы. Из этого интереса к «последним вещам» и возникла идея написать «Уяснение». Я решил, что это будет жизнеописание, герой которого будет писать роман под названием «Уяснение». Примерно так же, как Раевский, герой «Обрыва», пишет роман, похожий на этот самый «Обрыв». Имя для Гулливера я нашел случайно. Оно показалось мне символичным. Гулливер пишет автобиографию. Житейская биография у него переплетается с интеллектуальной. Вторая постепенно делается все важнее и вытесняет первую. Позднее я решил усложнить этот план и ввести второго рассказчика, самого себя. Это рассказчик выдавал бы себя за Гулливера, но так, чтобы у читателя возникали сомнения, действительно ли он – Гулливер. В конце романа второй рассказчик должен был как бы разоблачить самого себя. Что он сейчас и делает. Но поскольку его признание, то есть его собственные автобиографические заметки входят в план «Уяснения», остается неясным, правдивы ли они. Я думал ввести и третьего рассказчика, который убедил бы читателя (в эпилоге), что о двух предыдущих рассказывал именно он, что он и есть настоящий автор всего текста. Но я столкнулся с большими трудностями. Обдумывая этот план, я понял, что не сумею представить доказательства подлинности этого третьего. Даже если я попытаюсь в воспроизвести свою манеру речи, разговорную, выдам какие-то семейные тайны, сделаю откровенные признания, все это не убедит читателя в том, что он имеет дело с настоящим, живым автором. Автобиография в принципе невозможна как документальный жанр. Кто-то со стороны должен подтвердить, что все (или почти все) рассказанное верно. Из самого текста об этом заключить невозможно, какие бы свидетельства автор не представлял. Из «Дневника» Башкирцевой невозможно установить, что когда-то такая особа действительно жила, и что в дневнике она дает правдивый отчет о своей жизни. И вот что важно: никто никогда не заинтересуется моей жизнью. Никто не станет сравнивать ее с тем, что рассказано в этом романе. Никаких свидетельств со стороны не будет. И это мне нравится. Здесь как бы стирается грань между реальностью и вымыслом. Стирается в романе, но и в реальной жизни тоже. К своей реальной жизни я начинаю относиться как к вымыслу. То ли я в Матрице, то ли вне ее. Читатель обычно читает роман как документальный отчет, а я могу теперь рассматривать свою жизнь как художественное произведение. Я творю себя самого. Исправляю то, что плохо удалось Природе. Кто я, Гулливер или лилипут? Или то и другое вместе?