Друг мой суслик
Гпавврач сказала правду - уже весной я появился на пороге родного барака не на костылях, а на ногах, с щегольской алюминиевой тростью, покрытой черным лаком и с изогнутой рукояткой, которой так удобно было цеплять друзей за ноги. Уже через три дня, без спроса обув отцовские литые резиновые сапоги и прихватив спички и кусок хлеба, брел я со своими друзьями за каменную гору на озеро. Друзья тащили, кроме всего прочего, и ведро - выливать сусликов, а в случае удачи, в этом же ведре пойманную дичь сварить. Еще кругом лежал снег, но по оврагам шумели ручьи, а на проталинах, что появились на солнечных сторонах холмов, уже проклюнулся дикий лук - чеснок. Этот дикий овощ и сам по себе был едой для нас, а с хлебом и солью - он был настоящим лакомством. Впрочем, соль и хлеб берегли для варева. Суслиную нору обнаружили в метрах 300 от озера. Притащили и вылили в нее 4 ведра воды. Но суслик оказался упорным. Он высунул после первого ведра свою мокрую морду из норы, поинтересоваться, кто его побеспокоил, цапнул меня за руку, которой по своей наивности я попытался ухватить его за шиворот, и снова скрылся под землю. Для ускоренного выливания требовалось много воды. Пришлось мне снимать сапоги, чтоб в них, как в ведрах, воду из озера таскать. Один сапог соскочил с ноги легко, а вот второй застрял на отсыревшем аппарате. Дружными усилиями всей компании сапог с ноги стянули, сломав от усердия стальную шину злополучному аппарату. Друзья толпой побежали к озеру, а меня, потерявшего возможность самостоятельно ходить, да и куда я без сапог! оставили на карауле. Набросил сетку-авоську на нору, а сам улегся возле норы и затаился. Уже через пару минут в глубине норы блеснули глаза моего обидчика. Суслик не вылезал, просто смотрел с какой-то тоской не в глаза мне, а прямо в душу. Злоба на суслика из-за прокушенного пальца сразу сменилась непонятной жалостью, оглянувшись, не видят ли друзья, убрал я с норы авоську и сказал в темную дыру: - Шуруй по холодку! Уговаривать суслика долго не пришлось. Он выскочил, встал столбиком на пригорке, осмотрелся, и, свистнув на прощанье паровозиком, убежал в сухой прошлогодний ковыль.
Домой я топал в одном сапоге, опираясь, как на костыли, на узкие плечи своих друзей. Второй сапог, вместе со сломанным аппаратом и ведром, друзья несли по очереди в сетке-авоське. Спускаясь с каменной горы, ребята, на которых я опирался, побежали. Мне пришлось привстать на руках, ноги оторвались от земли, и, с замиранием сердца, полетел я навстречу весне, навстречу жесткой и жестокой, но все же такой интересной жизни.