ЧЁРНЫЕ ЦВЕТЫ
ночная сказка
Ведь каждый, кто на свете жил, любимых убивал...
О. Уайльд
Это был дом, где когда-то давно снилось счастье.
Это был дом, откуда я не могла уйти.
В этом доме на полу вместо ковра росли чёрные цветы. Большие, похожие на орхидеи, они не имели запаха. Они радовались, когда их вытаптывали. И с каждой ночью их становилось всё больше.
В этом доме люди говорили чудовищные вещи, давно и навсегда забыв, что в самой глубине души, куда ещё не проник свет черных лепестков, они любят друг друга.
Это был мой дом. Кто я? - Не всё ли равно.
Дом слушал, впитывал, запоминал. Солнечный свет растворялся в сумерках. В углах наслаивались тени.
Чёрные цветы перешёптывались по ночам, вновь вызывая дневные голоса:
- Ну куда тебя вечно уносит из дому на ночь глядя? К этому своему... бегаешь?
- Оставьте меня в покое!
- Пойми, я, твоя мать, плохого не посоветую! Я лучше тебя знаю, что тебе надо!
- пойми, это моя, моя жизнь!..
Два голоса, затихая и нарастая вновь, сплетаются в сложном речитативе. Все интонации давно отработаны, выверены бесчисленными повторами.
Они очень похожи, эти голоса.
И вдруг - внезапная пауза и растерянно, по-детски:
- Пожалуйста, не надо так говорить о нём! Я тебя очень прошу, он...
- Да ведь ты ему не нужна!
"Не нужж-на, не нужж-на," - шелестели цветы. Никто не слышал их ночных разговоров. Только серая кошка тенью скользила по спящим комнатам, и зрачки её глаз отливали красным в тусклых отсветах фонарей.
Никто не знал о цветах, кроме кошки, А кошке было всё равно. Она не любила никого в этом доме, а дочь хозяйки терпела, потому что та кормила её, иногда рассеянно гладила и оставляла в покое. А кошке только этого и надо было: у каждого ведь своя жизнь, не так ли?
Сегодня была луна. Луна - безмолвный свидетель. Но если свидетель только один, ему обычно не верят.
Поэтому луна безмолвна. И терпелива. Она смотрит во все окна сразу, смотрит всю ночь и не отводит взгляда.
Цветы больше не были чёрными. Луна высветлила удлинённые, изящно изогнутые чашечки, и казалось, что в их тёмно-фиолетовой глубине мерцает серебром призрачный напиток. Непентес. Только один глоток - и всё, что мучает, давит, гонит прочь от этого дома, от себя самой, - уйдёт, исчезнет. И ты станешь всего лишь тенью, лёгкой, бесшумно скользящей тенью забвения.
Легчайшая сеть лунных лучей легла на лицо спящей, изменяя черты, лишая возраста. В призрачном пепельном свете стала прозрачнее бледность, глубже усталые тени. Двадцать лет? Пятьдесят? Тёмно-русые волосы сухими травинками рассыпались по подушке. Чуть слышный вздох. Вот опять вздрогнули ресницы от невесомого касания луны. Во сне?
Кошка, страж ночи, пристально смотрела в это лицо. Ждала. Потом, лениво потянувшись, равнодушно перевела взгляд на луну: в конце концов, всё повторяется; это начинает надоедать.
Чёрный, серебряный, голубой, гранатовый, серый.
Звенят бумажные колокольчики. А может быть, это ветер шелестит опавшей листвой.
Он стоит совсем рядом, прислонившись к потемневшему стволу старого тополя. Высокий, худой, нескладный. Светлые волосы, светлый плащ. В сумерках она не видит его лица, но знает, что он смотрит на неё и ждет. Впереди, в нескольких шагах, ровно шумит огромный проспект, подчиняя привычному ритму потоки людей и машин. Но здесь, в их маленьком пространстве - глухая стена пятиэтажки, кусты рябины у заброшенных гаражей - тихо, безлюдно. Старый тополь неторопливо роняет выцветшие, словно обрывки давно забытых писем, листья.
Молчание становится невыносимым. Внезапно резкий свет фар заставляет их вздрогнуть. Всё становится нестерпимо отчетливым, в ослепительном световом круге видна каждая трещинка на асфальте, у каждого опавшего листа есть тень, ничего нельзя скрыть, негде спрятаться. Стараясь казаться спокойной, она бросает на него почти равнодушный взгляд.
Его глаза. Словно осеннее небо в ветреный день, когда в просветах серых туч сквозит голубизна.
"Почему ты всё время молчишь, - безмолвно спрашивает он. - Тебя кто-то обидел? Я могу тебе помочь?"
Он очень добрый. Он может защитить её от всего на свете, а потом, убедившись, что всё в порядке, улыбнётся на прощанье и пойдёт дальше своей дорогой. Он только не знает, что ей - лишь одно: долго-долго смотреть на него, проникать всё глубже и глубже, узнавать о нем даже то, чего не знает он сам, почти исчезать, почти растворяться в непостижимой серой глубине... И чувствовать ответную волну, подчиняться ласковой силе его взгляда...
Вдруг всё гаснет. Набирая скорость, большой чёрный автомобиль бесшумно уносится прочь. И снова их обступают сумерки.
...Он может защитить её от всего на свете, но не от самого себя. Такие вещи не объясняют. И она молчит. Медленно, неохотно загораются первые фонари. В неверном, ускользающем свете его лицо кажется чужим. В глазах - удивление и растерянность. Постояв ещё немного, он уходит, так и не дождавшись ответа.
Он уходит по вечереющему проспекту навстречу последним отблескам заката. Всё ярче дрожащий пунктир фонарей. Темнеет. Становится холоднее. Прижавшись щекой к ласковой шероховатой коре тополя, она долго смотрит ему вслед.
Он идет быстро. Как всегда, немного сутулится. Даже по походке чувствуются недоумение и обида.
Сумерки застилают глаза, но всё равно там, вдали, среди всех огней и прохожих, ещё можно различить, угадать... Светлые волосы, светлый плащ... Хорошо, что он не оглянулся.
Сумерки сгущаются. Из-за тёмных домов восходит серая кошачья морда: "Да ведь ты ему не нужна".
"Нет! Неправда!" - хочет крикнуть она. Её голос заглушает сухой звон колокольчиков.
Она просыпается. Стрелки часов застыли на половине третьего. Глухое время. Из соседней комнаты доносится сонное дыхание. За окном по-прежнему неподвижно висит серая луна. Очень холодно.
Кошка куда-то исчезла. Цветы дремлют, им надоело вспоминать прошедший день, да и к чему - завтра будет то же самое. А пока можно смотреть чужие сны.
Коктейль-парти для наиболее близких знакомых в небольшом, до¬вольно дорогом ресторане. Мягкий приглушённый свет, тихая музыка, вечерние туалеты. Очень много декоративных растений. Чёрное и зелёное. Прекрасный дизайн.
Сама она в строгом сером костюме. Тёмно-русые волосы (тон 18-а) тщательно уложены. Чуть заметный макияж. Никто не даст ей её лет. Она улыбается.
Она имеет право улыбаться, потому что наконец её девочка получает диплом, в перспективе - целевая аспирантура, поездки за границу, и так далее, и так далее, да, спасибо, чудесные цветы, ну что вы, ведь это же МОЯ дочь, нет-нет, не думаю, замуж она пока не собирается, спасибо, спасибо, спа...
Идеальный и гармоничный чёрно-зелёный мир взрывается и осыпается кусками облупленной штукатурки. Тишина. Застывшее в тишине время. Потом, где-то почти за гранью сознания, возникает голос. Да-да, она уже давно слышит чей-то голос, повторяющий: "Я не могу больше жить чужой жизнью! Я поступила так, как хотели вы. Но ошибки надо исправлять! И... Он уезжает завтра, я должна его увидеть, должна..." - отчётливый, неприятно резкий, знакомый голос - её дочери?!
Вначале - лишь ужас. Необъяснимый, иррациональный ужас. Постепенно возвращаются обрывки мыслей, слов, возникают отдельные фразы...
Зачем, зачем дети вырастают?! Приходят однажды, смотрят на тебя спокойными серыми глазами и заявляют, что ошибки надо исправлять! Это чудовищно! Она никогда не делает никаких ошибок!
...Что, почему нет света? Вот сейчас мы лампу зажжём... Вот так. Смотри, какой розовый круг на ковре. Это от лампы. Ничего страшного, моя маленькая, надо только выпить эту противную таблетку - и наша девочка перестанет болеть, и всё будет хорошо. Вот так, молодец. А теперь спи. И зверюшки на ковре тоже хотят спать. И лошадки спят, и тигры, даже лампа розовая спит...
Господи, доченька... Ты же у меня одна! Ты только слушайся меня, я ведь плохого-то не посоветую. А вот вырастешь - спасибо скажешь.
Но... Дети не должны вырастать! Эта женщина - какое старое у неё лицо! А глаза - блестят, словно от слёз, но сухие, совсем сухие... Моя дочь? Почему вы все молчите?!
Боже мой, сколько сил, её институт, её красный диплом - всё, всё напрасно!
За что?!
Всё из-за этого, этой... Из-за этой её нелепой "любви"! Никто из моих знакомых никогда не позволил бы себе так... распускаться. Боже, что я им скажу, как объясню, что моя дочь всё бросила ради какого-то... Да ведь ты ему не нужна!
Что она делает?! Ведь это же...
Становится очень тихо, словно кто-то выключил звук. В медленной тишине она, застыв в оцепенении, наблюдает, как эта чужая, усталая женщина (Какой взгляд у неё! - Пустой. Мёртвый.) подносит к губам маленькую таблетку… (И - словно отражение возникло в каком-то невероятно далёком зеркале - серьёзная сероглазая девчушка недоверчиво рассматривает голубую горошину: "Мам, а это правда поможет?") …Как выскальзывает из бессильных пальцев тонкий стакан и хрустальными шариками повисает в сгустившемся воздухе ненужная вода.
Беззвучный всплеск осколков. Беззвучный крик. Словно немое кино, где сумасшедший режиссёр бесконечно повторяет один и тот же кадр.
Что? Вы сказали, моя дочь?.. Но вы ошибаетесь. Смотрите, она уснула. Завтра она выздоровеет, и всё будет в порядке. Спи, моя маленькая. Вот вырастешь большая, красивая, будешь маме помогать... Ах да, та женщина... Она всё еще лежит там. Надо бы осколки убрать...
Но она тут же забывает об этом. Её охватывает удивительная легкость. На губах появляется неуверенная, робкая улыбка. Не открывая глаз, она обращает лицо к луне. Умиротворение. Покой. Сон.
Она лежит неподвижно, закинув руки за голову. Она знает, что на самом деле чёрные цветы существуют только в её воображении. Но каждому дано выбирать свою реальность.
Она осторожно, стараясь не шуметь, встает и подходит к мерцающему экрану окна. Неосвещённые дома, немые строчки улиц... Лишь кое-где - забытые огни. Над самой крышей соседнего дома повисла красноватая звезда. Она похожа на кошачий глаз.
Она долго стоит так, забыв о холоде. Лицо её спокойно. В глазах отражается чёрное небо и пепельный свет луны. Тени в углах настороженно замерли.
Она оглядывается и с лёгкой улыбкой смотрит вниз, на притихшие цветы. Наклоняется и осторожно срывает один, другой, третий... Серебряный свет в их чашечках дрожит и переливается. Она целует бархатистые лепестки. Они нежные и очень мягкие, нежнее и мягче губ того человека, которого она так и не поцеловала.
Глоток холодного серебра. Мгновенная боль, словно ледяная волна, пронизывает позвоночник. Медленно, очень медленно, она начинает сползать вниз, стараясь уцепиться за висящий на стене ковер. Пальцы бессильно скользят по тусклым узорам. Тигры, лошадки... Нет, не удержаться.
Тело вдруг становится невесомым. Стеклянная преграда между нею и миром наконец растворяется, чёрные цветы и голубые звезды сливаются в один бешено крутящийся сверкающий вихрь. И на миг, как вспышка, - его лицо! Он растерянно улыбается.
Где-то далеко звенят колокольчики.
Это ночь, это всего лишь ночь.
1986