…и вскоре послышался тихий плеск подземных вод.
Говард Ф. Лавкрафт. «Праздник»
После определенной точки идешь ниже мертвецов.
Сэмюэль Беккет. «Моллой»
Я родился от мертвеца. Как такое случилось? Родиться от мертвеца можно разными способами. Используется замороженная сперма (донор к тому времени мертв). Отец зачинает ребенка, но умирает до его рождения. Отец умирает во время зачатия. Это можно считать разновидностью второго случая, если придерживаться правил классификации. Имеет ли логика отношение к смерти? Вряд ли. Можно родиться от умершей. Но это не мой случай. Как я узнал, что родился от мертвеца? Не важно. Иногда мне кажется, что я родился с этим знанием. Представь, что кто-то возвращается после того, как его повесили, домой и зачинает с женой ребенка. В таком вот духе. Есть и другие рассказы на эту тему. Но это просто символ. Уподобление. А здесь все произошло буквально. Правда, одно другого не исключает. Факт может сделаться символом. Я хочу сказать, он может сделаться чем-то вроде звезды или планеты, определяющей твою судьбу.
Мне всегда нравились рассказы о мертвецах. В детских сказках полно мертвецов. Кладбища меня не пугали. Впервые я пришел на кладбище сам – никто меня не приводил. Автобусный маршрут, проходивший мимо нашего дома, заканчивался на кладбище. Однажды я сел в автобус и доехал до конца. Эта первая поездка мне запомнилась. Как первое путешествие за рубеж. Хотя нет, наоборот, я чувствовал себя так, будто попал на родину. Вот что значит родиться от мертвеца. Все переворачивается. Белое становится черным, черное – белым. С тех пор я часто ездил на кладбище. Я ездил туда, как другие ходят в клуб или на футбол. Я запоминал надгробия, имена покойников. Мне хотелось побывать на кладбище ночью. Но пока я учился в школе и жил с матерью, это было невозможно. Закончив школу, я поступил в медицинское училище. Я по-прежнему жил с матерью. Но теперь это было уже неважно. Однажды я предупредил ее, что проведу ночь у друга, а сам отправился на кладбище. Конечно, я поехал туда один. Сторожа я не заметил. Не знаю, был ли там вообще сторож. Я бродил по дорожкам, пока не стемнело. Потом устроился на скамье возле красивого надгробия. Примерно час я просидел на этой скамье. А потом залез в спальный мешок. И проспал до утра.
Получив диплом, я устроился на работу в морге. Прибыльная эта работа – санитар в мертвецкой. Да еще при большой клинике. С каждого покойника санитар что-то получает от родственников умершего. Брак, рождение, смерть, погребение – все оплачивается. И к концу этого ряда сумма возрастает. Как мне удалось устроиться на такую работу? А вот как – я познакомился с главным санитаром. И он взял меня помощником – на место, освободившееся из-за несчастного случая. Приказ, конечно, подписывал другой. Но главный санитар мог посодействовать. А как я познакомился с дядей Мишей? Через диггерство. Сейчас объясню, что это такое. По-английски называется «urban exploration» – посещение искусственных подземных сооружений. А также заброшенных зданий или закрытых зон. Ну и все такое. В Латвии интересных объектов мало. Ни метро, ни угольных шахт. Руины, недостроенные здания – имеются. Но ничего впечатляющего. Самое интересное – брошенные военные сооружения. Те, что остались от немецких и советских войск. Доты, бункеры, базы противовоздушной обороны, шахты баллистических ракет и все такое. Дядя Миша занимался копательством не бескорыстно. Для бескорыстного диггера главное – почувствовать атмосферу деградации, разрушения. Это настраивает на высокий лад. Отрывает от повседневности. Некоторые любят экстрим. Лезут туда, где опаснее. Таким нужен адреналин. Но мне было нужно другое. Для этого, вообще говоря, подходят и брошенные здания на земле. Кому-то в них делается жутко. Кажется, будто за тобой наблюдают. Ради этой жути и лезут в такие места. Но меня страх не берет. Если ночуешь среди покойников, то ни темноты, ни пустых домов уже не боишься. А ведь я дежурил в морге обычно по ночам. Ну а дядя Миша настроениями не интересовался. Он искал военное снаряжение. Здесь такого добра много валяется. Поэтому копательством дядя Миша занимался из коммерческих интересов. И жил он не бедно. Мертвяки и железки приносили ему неплохой доход.
Я подрабатывал уборкой в той же покойницкой. Это было удобно. Две работы в одном месте. Благодаря дяде Мише. Я говорил, что познакомился с ним через диггерство. Но это не совсем так. Познакомился я с ним в морге. А вот сблизился, если так можно сказать, через диггерство. Одно независимо от другого. Моя любовь к захоронениям переросла в любовь к заброшенным объектам. Мертвецы – это ведь тоже заброшенные объекты. Не могилы, а мертвецы. Мне нравилось это состояние заброшенности. Тишина. Покой. Умиротворение. То же самое я чувствовал в заброшенных сооружениях. Нормальные люди, чтобы испытать такое чувство, идут на природу – в леса, поля, к реке, озеру. Нормальные – те, кто родился от живого отца. Ну а со мной все было иначе. Меня притягивали кладбища и руины. Одно время я встречался с готами. Тусовался с ними. Но мне они казались вовсе не мертвыми, а живыми. Они такие же, как все. Любят трепаться. Не переносят тишины, одиночества. Заброшенность – не для них.
Ты ждешь рассказов об интересных покойниках. И что с ними выделывают санитары. Ничего не услышишь. Рассказывать нечего. Покойники как покойники. Санитары как санитары. И как приводят в товарный вид – секреты ремесла, о которых можно прочитать в Интернете. Но ты не пользуешься Интернетом. И я тебя с кем-то путаю, когда задаю вопросы от твоего имени. Как будто у тебя есть имя. Сейчас подходящий случай дать тебе имя. Но я им не воспользуюсь. Я говорю как-то странно. Обычно я говорю по-другому. Иногда вдруг что-то или кто-то начинает говорить во мне. Или через меня. И не только говорить. Он смотрит и слышит через меня. Думает ли он через меня? Нет. Он только говорит. Как, например, сейчас. А теперь он ушел, и говорить буду я. Расскажу немного о дяде Мише. Он искал останки. И продавал их коллекционерам. Через Интернет или из рук в руки. Воинские жетоны, ордена, пули, гильзы, ружья, пулеметные ленты, пулеметы, противогазы, каски, пряжки, подвесы для барабанов (не пулеметных, а тех, по которым в Первую мировую стучали барабанщики), снаряды, гранаты, часы, пуговицы, кольца и все такое. Редко попадалось целое, обычно осколки. Однажды я нашел контейнер для снаряда. И меня направили к дяде Мише. Он не только сам искал, но и скупал найденное. Так мы с ним познакомились.
Искать железки и останки мне скоро наскучило. И я переключился на заброшенные здания. Оказалось, что интересных зданий по всей стране не так уж много. Один призрачный городок на всю страну – в Ирбене. Там располагалась когда-то станция спутникового слежения (с тремя антеннами). Пустые больницы, клиники, школы, фабрики, жилые дома – все это было средних, а чаще небольших размеров. И впечатление от них было какое-то повседневное. Однажды я поехал в Кемери, посмотреть на заброшенный санаторий. Приехал вечером. Это было внушительно. Две десятиэтажные коробки с длинными коридорами, полуразрушенными лестницами, дверями, снятыми с петель, выбитыми или вынутыми стеклами. Мусор, кирпичи, бетонное крошево, куски арматуры. Похоже на Сайлент Хилл. Было немного жутко. А когда я остался без фонаря, уронив его в лестничный пролет, испугался по-настоящему. Позже, в других зданиях, я уже не встречал ничего нового. Такой туризм мог добавить адреналина. Но я искал не жути, а чего-то меланхолического. Это слово кажется мне подходящим. Если бы у меня были деньги, я бы путешествовал по Европе и осматривал старинные руины. Впрочем, вряд ли там найдешь дух упадка. Все коммерциализировано. Везде туристы.
Однажды дядя Миша позвал меня с собой в поход – покопаться в бункере. Обычно он занимался этим один, чтобы не делиться находками. Но в этот раз ему нужен был помощник. Я думал, что все эти сооружения давно разысканы и обысканы. Да и сам дядя Миша говорил мне, что ничего уже не осталось. А тут новый бункер! Как он его нашел, дядя Миша не рассказывал. Мы отправились утром в субботу. С покойниками в этот день остался другой помощник. Дядя Миша не сказал, куда мы едем. Катили мы на запад, куда-то в сторону Вентспилса. Потом, часа через два, повернули к северу, в сторону моря. Дядя Миша молчал. Он вообще был неразговорчив. Радио он тоже не переносил. Поэтому ехали мы молча, как на кладбище. Да так оно и было. Только я этого не знал.
В детстве со мной часто приключалось такое: на какое-то время я словно превращался в лунатика и шел куда-то, не отдавая себе в этом отчета. Потом сознание возвращалось, и я понимал, что забрел далеко. Иногда я попадал в знакомое, а иногда в незнакомое место. Однажды я совершенно потерялся. Меня долго искали. После этого случая мать отвела меня к врачу. Что сказал врач, я не знаю. Или не помню. Лечения он никакого не прописал. Постепенно такие случаи прекратились. И я о них забыл. Но когда я начал работать в морге, они вернулись. Дядя Миша замечал это за мной, но не слишком беспокоился. Он даже подшучивал – говорил, что однажды я выйду из мертвецкой с чьей-то отрезанной ступней и пойду по городу. Теперь я знаю, как называются эти приступы: дневной сомнамбулизм. Мои мысли куда-то уносились. И я уносился вместе с ними. Мне грезились какие-то странные места. И я долго странствовал по ним. Но когда «возвращался», обнаруживал, что прошло всего несколько минут. И сейчас, когда мы ехали уже больше двух часов, мне стало мерещиться что-то странное. Тогда, правда, я не думал, что мне это мерещится. Мне казалось, что изменяется пейзаж. Началось с того, что краски постепенно тускнели, и наконец все вокруг сделалось серым. Так, наверное, выглядели Помпеи и Геркуланум после извержения. Я удивлялся изменениям, но молчал. А дядя Миша, судя по его лицу, не замечал ничего особенного.
Я думаю, эти провалы в сознании вызывались усталостью от реальности. Люди, животные засыпают, потому что устают от реальности. А мои провалы были чем-то вроде лунатического сна. Вместо того, чтобы заснуть нормальным сном, я превращался в сомнамбулу. Это можно назвать снами наяву. Мы ехали по странной местности с голыми, почерневшими деревьями. И на всем будто лежал пепел. А потом внезапно вернулись краски. И все стало как прежде. Дорога шла то полями, то лесом. Мне казалось, что мы должны были бы уже подъехать к морю. Но море не показывалось. И лес не кончался. Едва заметная дорога петляла между деревьев. Давно уже перевалило за полдень. Наконец, посередине лесной дороги, дядя Миша остановился и заглушил мотор. «Приехали, – сказал он. – Вылезай».
Это был высокий сосновый лес, почти без подлеска. Пели птицы – дрозды, синицы и другие, какие обычно поют в лесах. Дядя Миша достал из багажника снаряжение: две лопаты, ломик, фонари и пустые мешки. «Пошли», – сказал он, сунув мне все это. Я перекинул лопаты через плечо и пошел за ним.
Сосновый лес, по-моему, некрасив. Потому что однообразен. И снизу как-то гол. Так же уныло чувствуешь себя в осиннике. Однажды я попал в осиновый лес. Тоскливое чувство. Будто на болоте. Здесь почва была сухой. И болотом не пахло. Но сосновые стволы были такими же унылыми, как осиновые. И такой же уныло-молчаливой была спина дяди Миши. Я звал его дядей Мишей, хотя он был всего лет на десять старше меня. Я звал его так за его характер. Непроизвольное чувство субординации. Мне вообще кажется, что другие люди старше меня. Не только по возрасту, но и как бы по званию. Я чувствую себя рядовым. А они все – старшие офицеры. Потому что в ладу с этой жизнью. Знают, как все устроено. И знают, чего хотят. А если и не знают, это незнание у них очень естественное. Они в ладу с жизнью. А я, скорее, в ладу со смертью. Недаром же я родился от мертвеца. Что бы это ни значило. В сосняке тоже пахнет смертью. Но не той, с которой я в ладу. Это другая смерть. Естественная часть жизни. Той жизни, которая живет за счет смерти. «Пришли», – сказал дядя Миша.
Я не сразу разглядел бункер. Вход загораживали кусты. Вернее, ветки. Кто-то наломал веток и замаскировал вход. Наверное, это сделал дядя Миша. Теперь он освободил проем в дюне и пролез внутрь. Я спустился по ступенькам за ним (там было три-четыре обвалившиеся ступеньки) В бункере можно было выпрямиться во весь рост. Пахло сыростью и землей. И еще – старой резиной. У стены стоял деревянный стол, рядом валялось что-то вроде сломанного табурета. В углу был сложен какой-то хлам. Дядя Миша отодвинул стол, табурет, потом лист фанеры, и за ним, в нижней части стены открылся узкий лаз.
Теперь я понял, зачем дядя Миша прихватил меня с собой – чтобы поработать лопатой. Посветив в проход фонариком, я увидел, что метра через два он расширяется. Может быть, дядя Миша уже побывал там? Пролезть в проем и вернуться было возможно, хотя и непросто. А протащить что-то большое – нет. Проход нужно было расширить. И эта работа поручалась мне. Мы работали вдвоем. Я расширял проход, а дядя Миша отгребал землю в сторону.
Наконец отверстие в стене стало таким большим, что в него можно было войти, слегка согнувшись. Дядя Миша взял мешок, а мне велел нести лопату и ломик. Воздух в туннеле был не то чтобы спертым, но каким-то тяжелым. Дышать им было неприятно. Мы прошли мимо поперечного тоннеля, уходившего влево. Я посветил в него фонариком, и увидел такой же проход, как тот, по которому мы шли. Стенки и потолок обоих туннелей были укреплены досками. А кое-где попадались столбики. По тому, как дядя Миша, не задерживаясь, миновал этот проход, я понял, что он здесь уже бывал. Я не засек время, когда мы вошли в туннель. Потом я несколько раз смотрел на часы: мы шли уже минут сорок. Идти было неудобно, приходилось пригибать голову. Я устал, и хотел попросить дядю Мишу сделать перекур. Но тут он остановился.
Справа виднелся вход в какое-то помещение. Дядя Миша посветил туда фонарем и шагнул в проем, сделав мне знак следовать за ним. Помещение походило на тот бункер, с которого мы начали наше подземное странствие. Посередине стоял большой стол, и на нем была разложена карта. Я заметил еще железный шкаф в углу. Дядя Миша бросил мешки на пол, а фонарь положил на стол. Потом он вытащил пачку сигарет, и мы закурили. Сидеть было не на чем, и мы сели на землю у стены. Я ждал, что дядя Миша расскажет наконец, что это за место, и что мы тут ищем. Ждать пришлось долго. Я успел выкурить полсигареты.
Ходили слухи, что у немцев во время войны где-то под Вентспилсом была база подводных лодок. Я знал эти байки. Но дядя Миша рассказал еще кое-что. По его словам, это была не просто база подлодок – там велось еще какое-то большое строительство. И он был уверен, что ему удалось отыскать ход в это загадочное сооружение. Один из ходов. До нас никто в этом месте не бывал. О постройке рассказывали, но о том, чтобы кто-то в нее проник, – таких разговоров не было. «Представляешь, сколько там всего?» – глаза у дяди Миши оживились. Во время поездки он казался мне каким-то необычно спокойным, даже сонным. Но сейчас я почувствовал, как ему хочется увидеть эти свои богатства. Он, конечно, уже считал их своими. За вычетом моей доли.
Мы взяли вещи и двинулись по коридору. Скоро вышли к туннелю, по которому были проложены рельсы. Тут же стояла трехколесная велодрезина. «Будешь крутить педали», – сказал дядя Миша. «Неужели эта штука не заржавела?» – подумал я. Оказалось, что нет. Педали и колеса исправно крутились. Мы медленно покатили вперед. Но сначала сняли дрезину и развернули ее в противоположном направлении. Дядя Миша решил, что нужно двигаться туда, откуда эта дрезина, по-видимому, появилась. Моего мнения он не спрашивал. Ехали мы медленно. Дядя Миша светил фонарем. Свет бил вперед метров на сорок. Дальше уже было трудно что-то разглядеть. Я почти сразу вспотел. Под землей было жарко и душно. Я расстегнул рубашку до пояса. Минут через двадцать рельсы кончились. Мы остановились на небольшой круглой площадке. Здесь был колодец с лестницей, уходящей вниз метров на десять. Посветив фонарем, можно было увидеть дно. Мы спустились вниз. Я спускался первым. Внизу была такая же площадка. От нее по коридору уходили рельсы. На площадке стояла точно такая же велодрезина как та, на которой мы сюда прикатили. В этот раз педали крутил дядя Миша, а я светил фонарем.
Путешествие по туннелям оказалось долгим. Каждый раз повторялось одно и то же: мы добирались до площадки, спускались вниз, садились на дрезину и катили дальше. Эти трехколесные штуковины как будто нарочно были приготовлены для нас. Однажды пришлось спускаться в колодец по штанге вроде той, что устанавливают в пожарных частях. Часть снаряжения дядя Миша спустил на веревке. Я уже потерял счет пересадкам и плохо представлял, на какой мы глубине. Пятьдесят, а может быть, и сто пятьдесят метров. Хотелось пить, но воды у нас было немного. Я подумал о том, как мы будем вытаскивать свои находки. Меня тошнило, кружилась голова - вероятно, от темноты, жары, усталости, тесноты, отсутствия свежего воздуха. Я уже собрался предложить дяде Мише вернуться. Путь мы разведали и в следующий раз пройдем его быстрее. Но тут наше железнодорожное путешествие закончилось.
Мы оказались на берегу подземной реки. Большая пещера и узкое русло, заполненное водой. Течение было почти бесшумным. Дядя Миша бросил в воду сигарету, чтобы определить скорость движения. Река текла медленно. Мы осмотрели пещеру. Она была пустой. Здесь не было ни одного искусственного предмета, кроме лодки на берегу. Дядя Миша знаком показал мне, чтобы я помог столкнуть лодку на воду. Это было настоящее сумасшествие. Верная смерть. «Дядя Миша…» – «Не болтай!» – сказал он таким голосом, что я сразу замолчал. Мы спустили лодку на воду, погрузили вещи и двинулись по течению, навстречу смерти. Только смерть и могла поджидать нас в конце этого плавания. Весел в лодке не было, грести было нечем. Вода сама нас несла. Больше всего я боялся, что мы застрянем или утонем. Русло могло сузиться, потолок – опуститься. Но от нас уже не ничего зависело. Иногда приходилось отталкиваться от стен руками. Дышалось с трудом. Русло было узким и невысоким. Дядя Миша сидел впереди и светил фонарем. Все та же вода, тот же нависающий над головой свод и стены. Казалось, что я сплю. Может быть, я сплю в своей постели. А может быть, я уснул в бункере, дожидаясь возвращения дяди Миши. Я потерял ощущение реальности. Когда я очнулся, лодка двигалась еще медленнее. Дядя Миша все так же сидел на передней скамье и светил фонарем. Ничего пока не случилось. Изменение скорости говорило о том, что русло расширяется. Луч фонаря осветил стены, и я увидел, что они действительно разошлись. Лодка еле двигалась. Слышался глухой шум, как будто нас настигала большая волна. Или, наоборот, будто мы приближались к водопаду. Что, если дно смещено, и впереди – порог? Вернуться назад или остановиться уже невозможно. Стены поднимались из воды отвесно. В воде – ни выступающего камня, ни островка. Шум нарастал незаметно. Но через полчаса я мог с уверенностью сказать, что он стал сильнее. Мне подумалось, что широкий порог шумит, наверное, так же, как и узкий, но высокий. Но какая разница? В любом случае нам отсюда не выбраться. Неужели дядя Миша на что-то надеется? Русло расширилось еще больше. Оно походило на подземное озеро. Течение несло нас все дальше и дальше, все так же медленно. Я действительно уснул, а когда пришел в себя, лодка уже висела на краю обрыва. Обрыв был широк и высок. Он был так высок, что и заглянув вниз, нельзя было увидеть, где кончается водопад.