мне хорошо и мутно, в том месте на коже у шеи, где привычно сухо,
и у последней верности – без речей:
чей ты? – которые острым лезвием для привыкшего к шепоту слуха.
становится нестерпимо больно и солоно коже, которой от алой солености – горячей.
и мне уже – мне, ничьей – не разучиться слышать, как визг покрышек –
скрип сорванных тормозов – застрял-закрепился между нитей нервов,
и что я почти что, наверное, отзываться должна на зов,
на проверку связи,
видеть главный смысл и междустрочный в последней фразе.
никакого прозиума. никакого прозака. никакой афазии – или депрессии, или апатии.
в общем, ничего из того, что клеится-льется-стелется,
из кончиков пальцев на выбеленное полотно – или все-таки катится?
как по щекам, хотя кожа давно тоже выбелена и горяча,
и гордости темно-алая, тонкосетчатая, быстротечная – из-за вина – лентой с плеча.
говорить немного больше, чем хватает сил.
все равно, что выдержать недокольчатость порванных жил.
пальцы останутся теми же – холодными, обожженными и мокрыми – как ты и просил.