МУХТАР СПУСКАЕТСЯ В АД,
ИЛИ
ПСИХИАТРИЧЕСКАЯ БОЖЕСТВЕННАЯ КОМЕДИЯ
*Здравствуйте, я ваша тётя?
Все исследователи творчества Булгакова сходятся во мнении, что под именем «дома Грибоедова» Михаил Афанасьевич описал так называемый Дом Герцена (Тверской бульвар, 25), где в 20-е годы размещался ряд литературных организаций: РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей) и МАПП (Московская ассоциация пролетарских писателей), по образцу которых и создан вымышленный МАССОЛИТ. Как замечает Борис Соколов, «расшифровки этого сокращения в тексте "Мастера и Маргариты" нет, однако наиболее вероятным представляется Мастера (или Мастерская) социалистической литературы, по аналогии с существовавшим в 20-е годы объединением драматургов МАСТКОМДРАМ (Мастерская коммунистической драматургии)».
Впрочем, «аббревиатурная лихорадка» была в 20-е – 30-е годы довольно распространённой болезнью. Помимо МАСТКОМДРАМа, существовали также ВАПП (Всесоюзная ассоциация пролетарских писателей), МОДПИК (Московское общество драматических писателей и композиторов) и т.д. Заметим, что Булгаков долго изобретал название для вымышленного писательского сообщества. Помимо Вседруписа, Миолита, Массолита, в этом ряду был совершенно замечательный Всемиопис – самое издевательское и двусмысленное сокращение.
В общем, с реальным прообразом «дома Грибоедова» вопросов нет. Но почему Герцен «перекрещён» именно в Грибоедова, а не в какого-либо иного русского литератора? Как считает тот же Соколов, Булгаков в качестве объяснения приводит вымышленную историю с тёткой Грибоедова:
«Дом назывался "Домом Грибоедова" на том основании, что будто бы некогда им владела тётка писателя - Александра Сергеевича Грибоедова. Ну владела или не владела - мы точно не знаем. Помнится даже, что, кажется, никакой тётки домовладелицы у Грибоедова не было... Однако дом так называли. Более того, один московский врун рассказывал, что якобы вот во втором этаже, в круглом зале с колоннами, знаменитый писатель читал отрывки из "Горя от ума" этой самой тётке, раскинувшейся на софе. А впрочем, чёрт его знает, может быть и читал, не важно это!»
Соколов обращает внимание на связь между именами Грибоедова и Герцена. Дом Герцена (где родился Александр Иванович) принадлежал дяде автора «Былого и дум», сенатору А.А. Яковлеву. Сын сенатора Алексей, двоюродный брат Герцена, выведен в «Былом и думах» как Химик, а в «Горе от ума» упоминается под именем племянника княгини Тугоуховской:
«Чинов не хочет знать! Он химик, он ботаник,
Князь Фёдор, мой племянник».
Таким образом, по мнению исследователя, «тётка» Грибоедова – это прозрачный намёк на «дядьку» Герцена.
Версия остроумная. Однако вряд ли Булгаков ради столь смутной, неочевидной параллели стал бы переименовывать дом литераторов в «Грибоедова». Тем более что поначалу указание на тётку не было таким определённым, как в окончательном варианте «Мастера и Маргариты». В черновых набросках к роману, написанных в 1929 – 1931 годах, читаем:
«Дом сей помещался в глубине двора, за садом, и, по словам беллетриста Поплавкова, принадлежал некогда не то тётке Грибоедова, не то в доме проживала племянница автора знаменитой комедии.
Заранее предупреждаю, что ни здесь, ни впредь ни малейшей ответственности за слова Поплавкова я на себя не беру. Жуткий лгун, но талантливейший парни¬ще. Кажется, ни малейшей тётки у Грибоедова не было, равно как и племянницы. Впрочем, желающие могут справиться. Во всяком случае, дом назывался грибоедовским».
Так что предположение о связях герценовского дядьки и грибоедовской тётки не слишком основательно. Во всяком случае, наверняка у Булгакова были куда более серьёзные причины для того, чтобы дать дому Герцена имя Грибоедова. И искать их надо явно не в «дяде Герцена», равно как и не в «тёте Грибоедова». А где же искать? Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к отрезанной голове председателя МАССОЛИТа.
**«Чисто Патриаршие» или «патриархально Чистые»?
Во время блужданий по Интернету я набрёл на заметки некоего автора под ником baron Alex von L. Называются заметки «Из альбома московского сталкера». Вот что пишет о месте действия первых «московских» глав «Мастера и Маргариты» baron Alex:
«Вам никогда не случалось, читатель, спрашивать у прохожих в Москве, как пройти к Патриаршим прудам? “Да, к тем самым… Да, Булгаков…”. Прохожие упорно отсылали меня на Чистые пруды. Восемь из десяти по виду коренных москвичей уверенно утверждали, что Патриаршие пруды и есть Чистые, и что именно там однажды душным весенним вечером в последний раз глядел на уходящее за крыши домов солнце председатель МАССОЛИТа Михаил Берлиоз. Но я точно знал, что это не так, потому что Патриаршие в советское время были переименованы в Пионерские пруды, а затем обратно в Патриаршие, а вот Чистые когда-то давно именовались Погаными, потому что в них сбрасывали отходы с Мясницких скотобоен... Но прошу читателя отметить тот факт, что для восьмидесяти процентов москвичей история с визитом сатаны в Москву началась именно на Чистых.
…Cамое странное. По Бронной улице никогда не ходил трамвай. Соответственно, не мог Миша Берлиоз поскользнуться и упасть на рельсы, потому что рельсов-то этих здесь никогда и не было.
И вот в тот момент и всплыли у меня в голове эти дурацкие Чистые пруды. Трамвай там ходит? Ходит. И выход с аллеи от прудов, прошу заметить, прямо на рельсы. И прудов там несколько. Значит, много кто еще думает, что вся эта история приключилась на Чистых, а не на Патриарших… И стоит в начале Чистопрудненского бульвара бронзовый человек, которому когда-то давно тоже отрезали голову. Наложились пространства, пересеклись гранями, мелькнули зазором…».
Под «бронзовым человеком» автор подразумевает памятник Александру Сергеевичу Грибоедову на Чистых прудах. А ведь действительно! Чистые пруды и впрямь похожи на Патриаршие, и старое название у них подходящее для появления сатаны (Поганые), и трамвай ходит (а на Патриарших его нет), и памятник «поэту с отсечённой головой»… Ох, как к месту этот памятник! Начинается всё с Грибоедова – и приводит опять же к дому Грибоедова! Стройная композиция!
Увы, дорогой читатель… Эта композиция моментально рушится, едва мы узнаём, что памятник Александру Грибоедову работы скульптора А. Мануйлова и архитектора А. Заварзина появился на Чистых прудах… только в 1959 году, то есть спустя почти два десятилетия после смерти Михаила Булгакова! Так что версия о «наложении» мест действия в романе на манер такого же «наложения» 20-х и 30-х годов прошлого века (совмещение которых мы наблюдаем в «Мастере и Маргарите») – отпадает.
Однако к Грибоедову стоит всё-таки присмотреться пристальнее…
***Михаил Александрович в роли
Александра Сергеевича
Да, памятник Александру Сергеевичу на Чистых прудах никакого отношения к «Мастеру и Маргарите» не имеет. Однако об отрезанной голове замечательного русского поэта и дипломата этого сказать как раз нельзя. Она-то к роману о дьяволе имеет отношение самое непосредственное.
С точки зрения исторической версия об отрезанной голове Грибоедова сомнительна. Так, вдова поэта Нина Грибоедова-Чавчавадзе рассказывала в письме Смирнову от 7 мая 1847 года:
«Слухи, дошедшие до Марии Сергеевны, что тело А. С. (Грибоедова) не было найдено, несправедливы. Я знаю от людей верных, которые сопровождали его гроб, что тело его доставлено в Тифлис. Правда, говорили, что по лицу узнать его было нельзя, но он был узнан по мизинцу, сведённому от раны на дуэли».
Логически рассуждая, опознанное тело было с головой. Если бы её отрезали, опознание «по лицу» теряло бы всякий смысл. Раз Грибоедова опознавали, значит, тело находилось среди множества других. Но коли оно было без головы, неужто кто-то просто приложил первую попавшуюся под руку голову «для полноты картины»? Такое кощунство невозможно представить.
Нет даже намёка на отрезание головы и в воспоминаниях персидского сановника, который был очевидцем убийства Грибоедова и прислал в 1830 году свои воспоминания об этом в Париж в журнал «Nouvelles Annales des Voyages». Отрывок из этих воспоминаний был опубликован в журнале «Русская старина» № 10 за 1901 год: «Я узнал от своих слуг, что изувеченный труп Мирзы Якуба волочили по всему городу и, наконец, бросили в глубокий ров. Так же точно было поступлено с предполагаемым телом г. Грибоедова. К ногам были привязаны верёвки, и шутовская процессия сопровождала его по главным улицам и базарам Тегерана, выкрикивая по временам: “Дорогу, дорогу русскому посланнику, идущему с визитом к шаху. Встаньте, чтоб засвидетельствовать своё почтение, и приветствуйте его по моде франков, обнажая голову”. Поволочив таким образом труп долгое время, его выставили на видном месте на площади, примыкающей к главным воротам крепости».
Однако существует другое описание трагической гибели Грибоедова: «…Вазир-Мухтар продолжал существовать. Ему выбили передние зубы, кто-то ударил молотком в очки, и одно стекло вдавилось в глаз. Кебабчи воткнул голову на шест, она была намного легче его корзины с пирожками ... Это он, кяфир, был виновен в войнах, голоде, притеснениях старшин, неурожае. Он плыл теперь по улицам и смеялся с шеста выбитыми зубами».
Это - финал известного романа Юрия Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара». Роман был завершён в 1927 году, затем печатался на протяжении 1928 года в двенадцати номерах журнала «Звезда», а в 1929 году – к 100-летию со дня гибели Грибоедова - его выпустили отдельным изданием. Книга привлекла к себе огромное внимание и вызвала резкие нападки критиков. Одной из главных претензий к роману было вольное обращение Тынянова с историческими фактами.
Действительно, сам писатель не раз заявлял, что он – не историк, а беллетрист, который пишет на исторические темы. Вот и при создании образа Вазир-Мухтара – Грибоедова Тынянов допускал сдвиги в хронологии, сознательное искажение известных биографических фактов жизни автора «Горя от ума»; что-то додумывал, что-то осмысливал по-своему… Но сделал это столь блестяще, что художественная картина надругательства над телом русского дипломата, его отрезанной головы, водружённой на шест, для многих поколений читателей заменила реальные свидетельства.
Нет сомнений в том, что Булгаков читал тыняновский роман. И не просто читал: «Вазир-Мухтар» непосредственно повлиял на замысел и идеи «Мастера и Маргариты».
Тут-то мы постепенно и подходим к разгадке «дома Грибоедова». Ведь смерть председателя МАССОЛИТа откровенно пародирует трагическую гибель создателя «Горя от ума»! Чтобы это заметить, не нужно быть семи пядей во лбу. Сравним хотя бы описания двух голов в романах Тынянова и Булгакова. У Тынянова – «Вазир-Мухтар продолжал существовать. Ему выбили передние зубы, кто-то ударил молотком в очки, и одно стекло вдавилось в глаз». У Булгакова – «голова с выбитыми передними зубами, с помутневшими открытыми глазами…». Но это – в окончательном тексте «Мастера». В черновой редакции 1932-1936 годов сходство ещё отчётливее: «...голова с выбитыми передними зубами и ВЫДАВЛЕННЫМ ГЛАЗОМ».
Не менее очевидны тыняновские мотивы и в описании тела покойного Берлиоза, особенно в ранних редакциях романа. Так, в редакции 1932-1936 годов («Великий канцлер») читаем: «Через миг из-под колеса выкатилась окровавленная голова, а затем выбросило кисть руки. Остальное мяло, тискало, пачкало». Тут же вспоминается хрестоматийный факт: тело Грибоедова якобы было опознано по руке. Согласно первой и наиболее вероятной версии, руку дипломата узнали по мизинцу, который был искалечен пулей Александра Якубовича в поединке между ним и Александром Грибоедовым 23 октября 1818 года в Тифлисе (завершение так называемой «четверной дуэли»). Согласно другой версии, руку опознали по перстню, который принадлежал автору «Горя от ума». Что маловероятно: вряд ли нищие оборванцы-персы оставили бы на пальце убитого дорогой перстень. Однако именно эту легенду использовал в своём романе Тынянов: «Русское правительство требовало выдачи тела Вазир-Мухтара. Ночью были посланы люди к дому российского посольства, которое зияло дырами. В руках у них были фонари и заступы. Начальствовал ими Хосров-хан, шахский евнух… В канаве нашли наконец руку не совсем обычную. Хосров-хан вгляделся и увидел бриллиантовый перстень. Он велел отложить руку в сторону…»
Старик-армянин, который должен был опознать тело Грибоедова, не может этого сделать. И тогда следует замечательный текст: «Не всё ли равно… кто будет лежать здесь и кто там? Там должно лежать его имя, и ты возьми здесь то, что более всего подходит к этому имени. Этот однорукий... лучше всего сохранился, и его меньше всех били. Цвета его волос разобрать нельзя. Возьми его и прибавь руку с перстнем, и тогда у тебя получится Грибоед. Однорукого взяли, руку приложили. Получился Грибоед».
Точно так же в ранних редакциях «романа о дьяволе» хоронят «однорукого» Берлиоза. Любопытно, что и в одном, и в другом романах покойника собирают по частям. Только в «Мастере и Маргарите» к телу прибавляют голову, а в «Вазир-Мухтаре» - руку. Но в обоих случаях хоронят не тело, а имя. И не случайно именно «дом Грибоедова» становится тем местом, где отпевают председателя МАССОЛИТа – жалкую пародию на замечательного русского поэта.
Любопытна и ещё одна перекличка. Берлиоза постигает «горе от ума» - от бестолковой, поверхностной начитанности, которая служит обоснованию атеистических идей, а также от хорошо подвешенного языка, эти идеи проповедующего. Кстати, в ранних редакциях романа ночью перед похоронами прозектор зашивает Берлиозу губы, чтобы не вываливался язык…
****«Он втайне ненавидел литературу»
Итак, один мотив для переименования дома Герцена в «дом Грибоедова» мы определили. Это – пародийная связь между гибелью председателя МАССОЛИТа и создателя бессмертной комедии. Есть и другие. Но прежде чем перейти к ним, хотелось бы ещё немного поговорить о романе Тынянова, о его перекличке с «Мастером и Маргаритой», а также о том, как отразилась в булгаковском произведении судьба самого автора «Смерти Вазир-Мухтара».
В своём романе Юрий Тынянов рассказывает о последних одиннадцати месяцах жизни Грибоедова. Перед нами человек, уже создавший «Горе от ума» и более не питающий интереса к литературному творчеству. Улавливаете, к чему я клоню? Если нет, приведу отрывок из «Вазир-Мухтара»: «Сволочь литературных самолюбий была ненавистна Грибоедову. Он втайне ненавидел литературу. Она была в чужих руках, всё шло боком, все делали не то, что нужно». Как тут не вспомнить слова булгаковского мастера: «Он мне ненавистен, этот роман…». Как не вспомнить всю «сволочь литературных самолюбий», описанную Булгаковым не только в «Мастере и Маргарите», но не менее талантливо и желчно – в «Записках покойника»?
Однако не только эти цитаты роднят образы мастера и Вазир-Мухтара. Совершенно очевидно, что Тынянов описывает болезненно-депрессивное состояние Грибоедова, когда тот уже впал в отчаяние. Вот что сказано об этом в литературоведческой статье «ВАЗИР-МУХТАР» (http://bobych.ru/encycl/551.html): «Это трагедия одиночества, вынужденного молчания, попыток мучительного анализа сути происшедшего и происходящего. Трагедия умного, честолюбивого, деятельного человека, не способного превратиться в “винтик” государственной машины и уничтоженного в ходе естественного развития обстоятельств своего существования. В.-М. пытается приспособить свой гений к условиям реальной жизни, подняться над ней, сохранить себя как писателя... И с ужасом видит своё превращение из Чацкого в Молчалина... Тынянов воссоздаёт духовную историю незаурядной творческой личности, перерастающую рамки личной судьбы. Он исследует трагедию личности в её столкновении с властью и ходом истории. Его В.-М. ближе к современности, чем Грибоедов, психологически модернизирован. В этом отношении он близок к Мольеру Булгакова».
Добавим: не только к Мольеру, но прежде всего - к мастеру из «романа о дьяволе». Если убрать в приведённой цитате имя Грибоедова и поставить на его место мастера – разве хоть на йоту изменится смысл написанного?
Но дело не только в романном образе Грибоедова. Тынянов, как и Булгаков, передал своему герою мысли и настроения, свойственные самому писателю. В.И.Новиков в своём биографическом словаре «Русские писатели 20 века» отмечает: «…Главное в "Смерти Вазир-Мухтара" - это последовательно развернутое худож. сравнение "века нынешнего" с "веком минувшим", раскрытие вечной ситуации "горя от ума", в которую с неизбежностью попадает в России мыслящий человек. Так, Грибоедов в изображении Т. оказывается в трагическом одиночестве, его проект преобразования Кавказа отвергается и правительственными чиновниками, и ссыльным декабристом И. Бурцевым... Эта драматическая ситуация, безусловно, проецировалась на судьбу самого Т. и его единомышленников: разочарование в рев. идеалах, распад опоязовского научного круга и невозможность дальнейшего продолжения коллективной работы в условиях идеологического контроля. В 1927 Т. писал В. Шкловскому: "Горе от ума у нас уже имеется. Смею это сказать о нас, о трёх-четырёх людях. Не хватает только кавычек, и в них все дело. Я, кажется, обойдусь без кавычек и поеду прямо в Персию"».
Сходство между настроениями Тынянова-Грибоедова и Булгакова-мастера – поразительное! Но очевидно и сходство судеб Булгакова, Тынянова и мастера. Ведь после выхода в свет «Смерти Вазир-Мухтара» на роман набросились со всех сторон литературные критики – так же, как на произведения Булгакова и на «роман о Пилате» мастера. Тынянова обвиняли в «антиисторизме», в вольном обращении с фактами; в романе усматривали клевету на Грибоедова и декабризм, «скептицизм и пессимизм, весьма тонко завуалированные стилизацией» (Б.Вальбе). Как писал позднее А.Белинков в монографии «Юрий Тынянов»: «В романе зазвучали ноты, для советской литературы неожиданные. Роман разошёлся с одним из важнейших её устоев: с категорическим требованием исторического оптимизма».
В общем, берлиозы, латунские, лавровичи не обошли вниманием и Тынянова. Всё это, разумеется, происходило на глазах у Булгакова; он не мог не чувствовать духовную общность как с автором «Вазир-Мухтара», так и с его героем.
Напомним: это было то время, когда у Михаила Афанасьевича зарождалась идея «романа о дьяволе», где он показал, как система убивает настоящего художника, растаптывает его личность. В связи с этим особую значимость приобретает эпиграф к тыняновскому роману, который, несомненно, отозвался и в романе булгаковском:
«Взгляни на лик холодный сей,
Взгляни: в нём жизни нет.
Но как на нём былых страстей
Ещё заметен след!
Так ярый ток, оледенев,
Над бездною висит,
Утратив прежний грозный рев,
Храня движенья вид».
Долгое время считалось, что эти строки Евгения Баратынского были посвящены Александру Сергеевичу Грибоедову, поскольку адресат был скрыт под инициалами А.С.Г.; уже во времена Тынянова эта версия была под великим сомнением, но не сие главное. Главное то, что стихи Баратынского могут служить прекрасной характеристикой булгаковского мастера, каким мы его видим в финале романа. Человека, который сначала жил страстями – творческой (сочиняя роман о Пилате), затем любовной: «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож!».
Но в конце истории тот же самый человек чувствует ненависть и отвращение к своему произведению, а заодно и охладевает к дорогой ему женщине: вместо любовных объятий он предпочитает тихий сон, в то время как Маргарита читает отвергнутый роман. Утром мастер разгуливает перед любимой в больничных кальсонах – не потому, что нечего надеть («все костюмы нашли в шкафу, как будто мастер никуда и не уезжал»), а потому, что обладатель костюмов «не желал одеваться»…
*****Фаддей и Алоизий, близнецы-братья
И ещё одна линия тыняновского романа нашла непосредственное отражение в «закатном романе» Булгакова: линия дружеских отношений Александра Грибоедова и скандально известного журналиста, литератора, тайного осведомителя Третьего жандармского отделения Фаддея Булгарина. Того самого, которого Пушкин назвал в своих стихах «Видок Фиглярин», сравнив Франсуа Эженом Видоком – бывшим преступником и каторжником, ставшим затем начальником парижской полиции и написавшим мемуары о своей жизни. Пушкин неправ: Видок был человек необычайно интересный, умный, заслуживший уважение многих писателей (он стал прототипом Жана Вальжана в романе Виктора Гюго «Отверженные»). Но в эпиграмме отразилось отношение тогдашних литераторов к фигуре Булгарина.
Между тем для Грибоедова «Видок Фиглярин» оказался одним из самых близких друзей. После смерти создателя «Горя от ума» в журнале «Русская старина» были опубликованы двадцать два письма, адресованных лично Булгарину, и одно - его жене Елене Ивановне. Отправляясь в последнее странствие, Грибоедов шлёт Булгарину разные поручения: «Терпи и одолжай меня, это не первая твоя дружеская услуга тому, кто тебя ценить умеет». 24 июля 1828 года, с Кавказа: «Любезный друг, пишу к тебе под открытым небом, и благодарность водит моим пером». И таких примеров множество.
Сквозным мотивом звучит тема грибоедовско-булгаринской дружбы и в «Вазир-Мухтаре». Более того – Тынянов даже нарочно усиливает этот мотив. Так, к первой главе романа писатель ставит эпиграф:
«Шаруль бело из кана ла садык.
Величайшее несчастье, когда нет истинного друга.
Стих арабского поэта иль-Мутанаббия (915-965).
Грибоедов. Письмо к Булгарину».
На самом деле цитированный отрывок взят не из письма к Булгарину, а из письма к Катенину, и Тынянов об этом прекрасно знал. Знал он также, что приведённая им строка переводится совершенно иначе: «Худшая из стран - место, где нет друга». Но, как справедливо заметил Натан Эйдельман, «именно этот перевод Тынянову нужнее». Писатель подчёркивает одиночество и безысходность Грибоедова, заставляет его писать об истинной дружбе именно Булгарину, а не Катенину.
Дружба с Булгариным – начало измены самому себе, своим принципам:
«Дружба с Булгариным удовлетворяла его… когда какой-нибудь человек был запятнан или смешон, или оставлен всеми, - он получал право на его внимание.
Сначала он дружил с Фаддеем, потому что тот показался ему самым забавным из всей литературной сволочи, потом из-за того, что эту сволочь стали гнать, и, наконец, привык к этой дружбе. Фаддей был писатель Гостиного Двора и лакейских передних. Это нравилось Грибоедову. Его предки были думные дьяки. Негритянский аристократизм Пушкина был ему смешон» («Смерть Вазир-Мухтара»).
Нигде у самого автора бессмертной комедии мы этого не встретим. Но история даёт основания для подобной реконструкции событий: известно, что у Грибоедова с Пушкиным отношения не сложились, зато с Булгариным – как раз наоборот. Однако Тынянов прекрасно знает цену такой дружбе, заставляя «друга» Фаддея в конце романа бежать со всех ног на бал с праздниками и спектаклями, которые давал иранский принц Хозрев-Мирза, прибывший в Петербург с извинениями за убийство Грибоедова.
А теперь вспомним об очень похожем на Булгарина персонаже «Мастера и Маргариты». Да-да, я имею в виду журналиста Алоизия Могарыча! Того самого, который явился к мастеру в самое тяжёлое для него время и очень быстро стал его близким приятелем. Мастер, так же как и романный Грибоедов, тянется к человеку, который является его полной противоположностью, и упорно не хочет замечать мерзости этого персонажа. Алоизий так же, как и Фаддей, умеет хитро и ловко подобрать ключик к талантливому писателю и влезть к нему в душу:
«Понравился он мне до того, вообразите, что я его до сих пор иногда вспоминаю и скучаю о нём… Нигде до того я не встречал и уверен, что нигде не встречу человека такого ума, каким обладал Алоизий… Покорил меня Алоизий своею страстью к литературе. Он не успокоился до тех пор, пока не упросил меня прочесть ему мой роман весь от корки до корки, причём о романе он отозвался очень лестно, но с потрясающей точностью, как бы присутствуя при этом, рассказал все замечания редактора, касающиеся этого романа...».
Точно так же и Булгарин долгое время вызывал у современников сложные чувства. Пушкин посылал в его журнал свои стихи. Рылеев именно ему перед арестом оставил свой архив, уверенный, что бумаги не попадут к Бенкендорфу. Так и случилось. А единственный отрывок из «Горя от ума», увидевший свет при жизни автора, был опубликован в журнале Булгарина «Русская Талия» (1825 год). То есть в оценке произведений своих «друзей» Фаддей и Алоизий тоже единодушны. (Очевидна и другая параллель: булгаковский мастер, как и Грибоедов, увидел при жизни только отрывок из своего произведения).
Ради справедливости следует отметить: Булгарин оказался куда порядочнее Могарыча. Алоизий сочинил донос на мастера и «сдал» того чекистам, между тем как Фаддей, когда Грибоедова после 14 декабря 1825 года содержали под стражей по делу о восстании декабристов, исполнял тайные поручения Александра Сергеевича и передавал на волю записки. Но главное в судьбах Грибоедова и мастера прослеживается явно: оба дружили с людьми, недостойными их дружбы, льстивыми и коварными.
И ещё одна немаловажная деталь. Неестественность, порочность этой дружбы была очевидна для окружающих. Так, декабрист Завалишин писал:
«Ни за что так не упрекали Грибоедова люди, даже близкие ему, как за сношения его с Булгариным...».
Вспомним в связи с этим слова Маргариты, сказанные мастеру:
«-Делай, как хочешь, но говорю тебе, что этот человек производит на меня впечатление отталкивающее».
*******Иванушка в шкуре Чацкого
Теперь, надеюсь, у читателя не вызывает возражений вывод о том, что булгаковский роман написан в том числе под впечатлением от романа «Смерть Вазир-Мухтара» Юрия Тынянова. Грибоедовская линия «Мастера и Маргариты» становится совершенно очевидной. Существуют и другие не менее отчётливые намёки, аллюзии, переклички не только с судьбой Александра Сергеевича, но и с его великой комедией.
Сразу бросается в глаза широкая сатирическая картина нравов современного Булгакову литературного сообщества Москвы, нарисованная Булгаковым в сцене с рестораном «дома Грибоедова». Напрашивается сопоставление её с такой же картиной нравов московского аристократического общества, которую написал Грибоедов в «Горе от ума». Таким образом, автор «Мастера и Маргариты» прямо ассоциирует комедию Грибоедова с «домом Грибоедова».
Или взять имя-отчество гражданки из главы о последних похождениях Коровьева и Бегемота – Софья Павловна, точь-в-точь как у дочери Фамусова. Та самая Софья Павловна, которая сидела на венском стуле при входе в ресторан и упорно не желала впускать подручных Воланда, поскольку у тех не было удостоверений. Невольно вспоминается фамусовское «Берём же побродяг и в дом, И ПО БИЛЕТАМ…». А в черновиках 1929 -1931 годов на промокашке в запертом кабинете Берлиоза рядом с номерами телефонов красовалась крупная надпись «Софья дрянь». Прямо резюме к «Горю от ума»! Причём далее следует фраза – «МОЛЧАЛ верхний тёткин этаж», создающая недвусмысленную ассоциацию «Софья-Молчалин».
Но, повторяю, суть не в отдельных схожих деталях, перекличках и ситуациях. Булгаков использовал грибоедовский взгляд, грибоедовскую палитру, но портреты его персонажей, конечно же, совершенно иные, и за многими проглядывают реальные прототипы. Однако сцена в «Грибоедове» - такое же издевательское описание лиц и нравов «советской аристократии духа», как и комедия «Горе от ума».
Булгаков не был одинок в своём восприятии «сладкой жизни» московского литературного бомонда. В 1927 году сатирическое стихотворение «Дом Герцена» написал Владимир Маяковский. Пролетарский трибун вообще на словах не жаловал это заведение, хотя частенько бывал в тамошнем ресторане и игрывал на бильярде. Известен также литературный анекдот о том, встретив на заборе у писательского особняка надпись «Хер цена / Дому Герцена!», Владимир Владимирович дописал ниже: «Обычно заборные надписи плоски. С этой согласен». Впрочем, многие считают, что экспромт принадлежит самому Маяковскому. Во всяком случае, стиль угадывается.
В альбоме Михаила Булгакова, где он собирал наиболее замечательные вырезки, есть и пародия сатирика Арго (А.Гольденберга) «Сон Татьяны», опубликованная в газете «Вечерняя Москва» 30 декабря 1928 года, в которой высмеяны нравы "Дома Герцена":
«Татьяна дух перевела
И — делать нечего — вошла,
Опомнилась, глядит Татьяна
Медведя нет — она в сенях.
«Как на больших похоронах» <... >
И перед взорами Татьяны,
Как будто по команде «пли»
Литературные смутьяны
Предстали. Соль родной земли
Рассыпана по коридорам;
Здесь на ходу летучий кворум,
Там кто-то сочинил романс, -
Тут кто-то требует аванс, -
Одни едят, другие платят,
(Внизу — в подвальном кабаке)
Иной с бумажкою в руке
Чистосердечно плагиатит
Чужое скудное враньё —
Но все кричат:
«Моё, моё!»
Ну что ни рожа — то спасибо —
Посмотришь — так бросает в пот...»
Перекличка с булгаковским МАССОЛИТом, как видим, явная.
Но всё же Булгаков выбирает не линию «Евгения Онегина», а линию «Горя от ума». Именно в этом контексте и следует истолковывать появление Ивана Бездомного в ресторане «Грибоедова». Бездомный выступает в роли грибоедовского Александра Андреевича Чацкого!
Собирая материалы к этой книге, я долго считал себя «первооткрывателем», нашедшим такой ключ к расшифровке «явления Ивана народу». Увы, оказалось, что это не так. Ещё в 1977 году в Иерусалиме вышло исследование Бориса Гаспарова, где эта связь отслежена детально. Впрочем, параллель очевидная. Ведь Иванушка на самом деле не сумасшедший, он появляется, чтобы открыть глаза московским литераторам на реальность, предупредить об опасности. Говоря словами Гаспарова, «явившись в ресторан, поэт выступает с горячими речами как обличитель зла и ревнитель общественного блага». А общество тут же объявляет его сумасшедшим!
Завершается сцена и вовсе чуть ли не прямой цитатой из «Горя от ума» - «Карету мне, карету!». Правда, в романе Булгакова роль кареты выполняет грузовая машина, увозящая «спелёнатого, как куклу» Ивана в психиатрическую лечебницу, которая оказывается единственным в столице местом, «где оскорблённому есть чувству уголок». При этом особо подчёркивается, что, как метко заметили Ильф и Петров, «железный конь пришёл на смену крестьянской лошадке»: для транспортировки Иванушки-Чацкого выбран именно грузовик, хотя «карета» тоже в наличии имелась:
«Рядом лихач горячил лошадь, бил её по крупу сиреневыми вожжам, кричал:
-А вот на беговой! Я возил в психическую!»
Но литературные источники булгаковского вдохновения при создании сцены в «Грибоедове» не исчерпываются лишь «Горем от ума». Борис Соколов в своей «Булгаковской энциклопедии» приводит ещё одну любопытную параллель – с романом основоположника «мистического реализма» Густава Майринка. Имеется в виду произведение австрийского писателя «Вальпургиева ночь» (1917).
В одном из эпизодов этого романа в ресторане «Зелёная лягушка» Майринк выводит актера Цркадло, страдающего лунатизмом. Актёр действует под влиянием хозяина ресторана – Бздинки, который выступает олицетворением сатаны Люцифера. Соколов пишет:
«Бездомный, как и Цркадло, попадает под гипнотическое воздействие представителя потусторон¬них сил — Воланда и, подобно лунатику, теряет способность ориентироваться в пространстве и воспринимать истинную хронологию и последовательность собы¬тий. В “Вальпургиевой ночи” приход Цркадло воспринимается как нечто не-объяснимое и таинственное:
“Как могло случиться, что в самой гуще этого пьяного кавардака вдруг как из-под земли появил¬ся актер Цркадло, было загадкой...
Первым из посетителей заметил странного гостя “факир”. Он в ужасе вско¬чил и уставился на Цркадло, абсолютно убеждённый, что в результате его медита¬ций из потустороннего материализовалось астральное тело, намеревающееся теперь открутить ему за это голову. И в самом де¬ле: внешность актёра была устрашающей; на этот раз он был без грима: жёлтый пер¬гамент кожи стал совсем восковым, и за¬павшие глаза казались на нем засохшими черными вишнями.
Большая часть господ была слишком пьяна, чтобы сразу понять всю странность случившегося; и господин центральный директор особенно; он начисто утратил способность удивляться и лишь блаженно усмехался, полагая, что какой-то новый друг хочет своим присутствием украсить застолье. Он сполз со стула, намереваясь приветствовать призрачного гостя брат¬ским поцелуем. Цркадло, не меняя выражения лица, позволил ему приблизиться... И только когда господин центральный ди¬ректор уже покачивался рядом с ним, рас¬крыв объятья, и, блея свое обычное ‘бее, бее’, Цркадло резко вскинул голову, бро¬сил на него враждебный взгляд”.
От этого взгляда незадачливый директор умер на месте.
Внешний вид Бездомного столь же завораживающе и устрашающе действует на посетителей, как и внешний вид Цркадло. Иван бос, в разодранной толстовке, со ссадиной на щеке и с бумажной иконкой на груди, на¬смерть перепугавшей казённых атеистов из МАССОЛИТа. К счастью, для неизве¬стного в очках с ласковым мясистым и бритым лицом, неосторожно вступивше¬го в разговор с безумным поэтом, результат был не столь печален, как для господина центрального директора из “Вальпургие¬вой ночи”: доброхот с “юбилейным голо¬сом” всего лишь заработал оплеуху».
Указывает Соколов и на ещё одну явную перекличку «грибоедовской» сцены - с описанием ресторана «У Лойзичека» в романе Мейринка «Голем». Вот что видит герой романа Анастасиус Пернат:
«Картины, развернувшиеся передо мной, становятся фантастическими, как в чаду опиума. Ротмисти обнял полуголую Розину и медленно в такт кружится с ней… Шеи вытягиваются, к танцующей паре присоединяется ещё одна, ещё более странная. Похожий на женщину юноша, в розовом трико, с длинными светлыми волосами до плеч, с губами и щеками, нарумяненными как у проститутки, опустив в кокетливом смущении глаза, - прижимается к груди князя Атенштадта. Арфа струит слащавый вальс. Дикое отвращение к жизни сжимает мне горло».
Конечно, детали пражской богемной жизни достаточно отличаются от деталей жизни богемы московской. И это естественно: оба писателя смешивали мистику с реалиями той действительности, которая их окружала. Но суть, настроение в обоих случаях очень близки.
Однако мне бы хотелось обратить внимание читателя на любопытную деталь уже булгаковского романа. В черновых набросках 1929 – 1931 годов как раз на страницах, описывающих скандал в «Грибоедове», происходит превращение Иванушки Безродного… в Иванушку Бездомного! На одной странице читаем:
«-Товарищ Безродный! Помилуйте, - ответило лицо.
-Нет, не помилую, - тихо ответил Иван и, размахнувшись широко, ударил лицо по морде».
Но уже через несколько страниц поэт Рюхин представляет в психиатрической лечебнице Иванушку доктору:
«-А это… - почему-то понизив голос, представил Рюхин, - знаменитый поэт Иван Бездомный».
И после этого псевдоним «Бездомный» уже прочно закрепляется за Иванушкой. Почему? Почему из Безродного пролетарский поэт превратился в Бездомного? Да потому, что его литературный прототип Чацкий в конце комедии оказывается как раз «бездомным»:
«Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,
Где оскорблённому есть чувству уголок!»
Самое время сказать несколько слов о псевдониме Ивана Николаевича Понырева. В ранних редакциях романа он выступал под разными фамилиями-псевдонимами: Антоша Безродный, Иванушка Попов, Иванушка Без¬родный, Беспризорный, Покинутый… Подобного рода псевдонимы были типичны для литераторов ранней советской эпохи. Достаточно вспомнить Демьяна Бедного – Ефима Придворова (одного из прототипов Иванушки Бездомного, автора знаменитого в те времена пародийного «Евангелия от Демьяна»), Максима Горького - Алексея Пешкова, Михаила Голодного (Михаил Эпштейн), Павла Беспощадного(Павел Иванов) и других. Наиболее явно перекликается с булгаковским Иванушкой Бездомным Иван Приблудный (Яков Овчаренко) – украинский советский поэт, который противопоставлял удушье города широте и красоте родной природы (репрессирован, а реабилитирован, как водится, посмертно). Менее известен Владимир Викторович Смиренский, писавший под псевдонимом Андрей Скорбный, - человек, близкий поэтам Серебряного века, эгофутуристам, автор замечательных воспоминаний о Блоке, Ахматовой, Маяковском, Хлебникове, Грине и других мастерах слова. Он тоже был репрессирован в конце 20-х годов и даже несколько раз «поставлен к стенке»; однако Бог миловал. Или «Сергей Мятежный» - драматург Софья Апраксина-Лавринайтис, которая, по мнению некоторых литературоведов, послужила прототипом булгаковского «Штурмана Жоржа» - Настасьи Лукинишны Непременовой.
С едкой иронией описывает это чумное поветрие «жалостливых» псевдонимов Анатолий Азольский в своей повести « Затяжной выстрел»:
«- Крейсер "Максим Горький" на Балтике!
-...Говорят, на воду спустят ещё два крейсера: "Демьян Бедный" и "Михаил Голодный". Будет на Балтике босяцкая бригада крейсеров. Есть же там дивизион "хреновой погоды": "Смерч", "Ураган", "Тайфун"...
- Три крейсера для бригады маловато, - внёс поправку Пуртов. И Милютин меланхолически изрёк: - Земля русская талантами не оскудела. Если уж припомнить всех голодранцев в поэзии начала века, то на всю эскадру хватит: Сергей Грустный, Андрей Скорбный, Михаил Одинокий, Тёмный, имя не помню... Максим Горемыка, Алексей Никчёмный, - перечислял Милютин.
Командир бригады остановил его: - Это уже для бригады эсминцев...».
Наконец, ещё одна ниточка, ведущая от Чацкого к Бездомному. И того, и другого не только признают сумасшедшими, но и обвиняют в запойном пьянстве! Правда, в «Горе от ума» этот мотив звучит более отчётливо:
«Хлёстова
…Чай, пил не по летам.
Княгиня
О! верно…
Графиня-внучка
Без сомненья.
Хлёстова
Шампанское стаканами тянул.
Наталья Дмитриевна
Бутылками-с, и пребольшими.
Загорецкий (с жаром)
Нет-с, бочками сороковыми».
В «Мастере и Маргарите» один из посетителей «Грибоедова» коротко комментирует странное поведение Ивана:
«Бас сказал безжалостно:
-Готово дело. Белая горячка».
В редакции 1929 – 1931 годов тема белой горячки прослеживается более отчётливо:
«Иванушка наклонился под столик, на котором стояла вазочка с зернистой икрой и торчащими из неё зелёными листьями, посветил, вздохнул и сказал:
-Нету и здесь!
Тут послышались два голоса.
Бас паскудный и бесчеловечный сказал:
-Готово дело. Делириум тременс.
…-Инженер! - хрипло крикнул Иванушка, - и этот инженер убил сегодня Антошу Берлиоза на Пат¬риарших Прудах!
-Что? Что? Что он сказал?
-Убил! Кто? Белая горячка. Они были друзья. Помешался».
Впрочем, и в комедии, и в романе мотив «запойного пьянства» оказывается ложным. После предположения Рюхина о белой горячке, высказанного доктору в лечебнице, выясняется, что Иван «выпивал, но не так, чтобы уж…», а тараканов, крыс, чёртиков или шмыгающих собак не ловил. Но – «злые языки страшнее пистолета»…
********Зачем обрили Арчибальда Арчибальдовича?
Существуют и другие откровенные реминисценции из грибоедовской комедии. Например, заключительные сцены в ресторане «Грибоедова» и в доме Фамусова. Помните, как Арчибальд Арчибальдович распекает незадачливого швейцара:
«…В раздевалке шёл разговор между командиром брига и швейцаром.
-Ты видел, что он в подштанниках? – холодно спрашивал пират…- …ты, если швейцар, должен знать, что, увидев такого человека, ты должен, не медля ни секунды, начинать свистеть…. Смотри, Николай! Это в последний раз. Нам таких швейцаров в ресторане даром не надо. Ты в церковь сторожем поступи».
А теперь сравним разнос, устроенный директором ресторана швейцару, с разносом Фамусова, когда тот застаёт в финале комедии Софью с Чацким:
«Ты, Филька, ты прямой чурбан,
В швейцары произвёл ленивую тетерю,
Не знает ни про что, не чует ничего.
Где был? куда ты вышел?
Сеней не запер для чего?
И как не досмотрел? и как ты не дослышал?
В работу всех, на поселенье вас…»
Любопытный читатель, думаю, сможет найти ещё целый ряд подобных «меток». Например, «портретная» (зала, где развешивались портреты членов рода), куда забился Фамусов в третьем действии комедии, легко узнаётся в «портретной» «дома Грибоедова» - «с групповыми, а также индивидуальными фотографиями членов МАССОЛИТа, коими (фотографиями) были увешаны стены лестницы, ведущей во второй этаж».
Впрочем, эпизоды с картинной галереей и с пиратским прошлым Арчибальда Арчибальдовича роднят «Мастера и Маргариту» не только с «Горем от ума», но и с уже цитированным романом Майринка «Вальпургиева ночь». Вспомним штрих биографии директора ресторана, который поведал читателю Булгаков:
«Говорили, говорили мистики, что было время, когда красавец не носил фрака, а был опоясан широким кожаным поясом, из-за которого торчали рукояти пистолетов, а его волосы воронова крыла были повязаны алым шёлком, и плыл в Караибском море под его командой бриг под чёрным гробовым флагом с адамовой головой».
Откуда взялась эта «флибустьерская» подробность? Ответ мы находим в соответствующем эпизоде «Вальпургиевой ночи», где описывается картинная галерея хозяина ресторана «Зелёная лягушка»:
«Великие головы всех времён и народов украшали стены в виде многочисленных портретов; их строгий подбор свидетельствовал, вне всяких сомнений, о лояльных взглядах хозяина, господина Венцеля Бздинки – с ударением на «бзд», - одновременно они клеймили бесстыдные утверждения подлых клеветников, что в юности господин Бздинка был якобы морским разбойником».
Совершенно понятно, что образ морского разбойника перекочевал к Булгакову от Майринка.
Конечно, булгаковские типажи "Дома Грибоедова" не являются слепками персонажей «Горя от ума». Москва советских времён Иосифа Первого – это не Москва эпохи Александра Первого. И Павел Афанасьевич Фамусов внешне и по повадкам не похож на «пирата» Арчибальда Арчибальдовича. Прототипом последнего послужил реальный человек - Яков Данилович Розенталь, который был в разные годы директором ресторана Дома Герцена, а также директором ресторана Клуба театральных работников, расположенного в Старопименовском переулке.
На весну и лето ресторан Клуба театральных работников переезжал в садик у старинного особнячка на Страстном бульваре, №11, где находилось журнально-газетное объединение «Жургаз». В садик «Жургаза» посетители допускались только по пропускам, именно там играл знаменитый оркестр Александра Цфасмана, в репертуаре которого был тот самый фокстрот «Аллилуйя», который звучит лейтмотивом в ресторанной сцене «Мастера и Маргариты». Правда, между Фамусовым и Арчибальдом Арчибальдовичем существует и сходство: оба служат «управляющими в казённом месте».
Особый шик прототипу Арчибальда Арчибальдовича придавала его роскошная борода. Розенталя так и звали – «Борода». Мало того: в конце концов это же название приклеилось и к ресторану Клуба театральных работников, который, как уже упоминалось выше, был расположен в Старопименовском переулке, на месте взорванной церкви Святого Пимена. На её месте, в сохранившемся церковном дворе, кооператив «Труженик искусства» построил два двухэтажных дома для артистов:
«Здесь, в подвальчике, за высокой деревянной оградой, артисты и организовали "Кружок друзей искусства и культуры". По инициативе А.В. Луначарского он был преобразован в "Клуб работников искусств".
Открытие клуба, 25 февраля 1930 года… В зале - весь театральный мир. А после открытия - ресторан. Гостей встречал управляющий рестораном - Борода. Бессменный. Неповторимый. Многие даже не знали, что зовут его Яков Данилович Розенталь. Борода - этим всё сказано.
"Мы говорили: "Идем к Бороде", - вспоминает Леонид Утёсов, - потому что чувствовали себя желанными гостями этого хлебосольного хозяина. Он не только знал весь театральный мир, но и вкусы каждого, умел внушить, что здесь отдыхают, а не работают на реализацию плана по винам и закускам".
А вот что пишет знаменитый "Домовой", директор Центрального Дома литераторов Борис Филиппов: "Он имел внушительный рост, представительную внешность, густую черную ассирийскую конусом большую, по грудь, бороду. Розенталь был не просто администратором и кулинаром-виртуозом, в совершенстве знающим ресторанное дело, но и радушным хозяином, создавшим особый уют и домашнюю интимность в своем заведении".
Весёлый, жизнерадостный, он знал вкусы каждого. Если кто-то вдруг вместо обычных 150 граммов просил, скажем, 100, Борода озабоченно спрашивал:
- Что с вами? Вы не заболели?
А чаще, не дожидаясь заказа, утвердительно говорил:
- Вам как всегда?..
Подсаживался за столики. Угощал в долг, не записывая. И всегда долг ему отдавали.
Много позже, в "Мастере и Маргарите", я прочитала: "Вышел на веранду черноглазый красавец, с кинжальной бородой, во фраке, и царственным взором окинул свои владенья". И еще: "белая фрачная грудь и клинообразная борода флибустьера. Авторитет Арчибальда Арчибальдовича был вещью, серьезно ощутимой в ресторане".
- Мама, да ведь это наш Борода!
В самом деле, считается, что Яков Данилович - прообраз булгаковского героя.
Борода, видимо, был хорошо знаком с Булгаковым. Оба жили в Киеве, потом в одно время перебрались в Москву. До "Кружка" Яков Данилович работал директором ресторанов Союза писателей на Поварской, Дома Герцена на Тверском бульваре, Дома печати на Суворовском. Всюду часто бывал Булгаков» (Елена Мушкина. «Век одной семьи»)
Именно Якову Розенталю принадлежит и рецепт знаменитой «сельди по-бородински» - ароматного филе селёдки в густом орехово-томатном соусе. Название это не имеет отношения к Бородинской битве, оно дано в честь розенталевской бороды. Понятно, что эта деталь – шикарная борода – перекочевала и в булгаковский роман.
Совершенно непонятно другое: почему при экранизации «Мастера и Маргариты» Юрий Бортко решил обрить «пирата Караибских морей». Объяснение может быть лишь одно: он попросту не имел ни малейшего представления о прототипе Арчибальда Арчибальдовича. Но как можно с таким залихватским подходом браться за экранизацию классики? Ответ на вопрос оставим на совести режиссёра.
Впрочем, к Грибоедову всё это уже не имеет отношения.