Любовь превыше долга. Я верю в это от сердца, ибо сказано: «Возлюбите друг друга», и не сказано: «Ставьте долг во главу угла».
Слово «Любовь» объемлет все сферы нравственности.
Долг — исполнение его — без Любви обращается в фарисейство. В фарс. Иногда — в жестокость.
Но человек полифоничен. Дисгармоничен. Своеволен. Живейший пример тому — гражданские войны. Призванный благословлять гонителей своих, заносит он руку над соотечественником (вслушайтесь: «со-отеч» — над братом!) своим. И долг не препятствует: напротив, он здесь — присутствует. Долг убежденческий, долг служебный, какой угодно еще…
(Не могу без слез читать civil war stories Амброуса Бирса: сын узнает во «враге» отца; сын вспоминает: «выполняй долг свой», — завет отца; сын убивает — отца).
Противное Любви не может быть Долгом.
«Нужно скорей поспеть // передать его в руки правительства», — суетятся в поэме «Пугачев» недавние приспешники «злодея» и самозванца: низости тоже вменяются в Долг — при случае.
Петруша Гринев — персонаж уже пушкинского «Пугачева» (подобно Цветаевой, я никогда не могла принять название «Капитанская дочка») — не жертвует Любовью ради долга, хотя и исполняет в точности всё, чем обязала его судьба и фамилия.
«Я природный дворянин, я присягал государыне императрице: тебе служить не могу», — недавний повеса тверд, теперь — тот юноша — есть настоящий Пётр (Петрос). Он продолжает:
«Сам знаешь, не моя воля: велят идти против тебя — пойду, делать нечего».
Не моя воля — но , потому что это — мой Долг, долг, полученный при рождении, долг изначальный и — несомненный. Но, пусть и Долг, пойду не по своей воле — не отрекусь от тебя — злодея и благодетеля, тебя — смольнобородого друга — не предам.
В этом — Любовь. Любовь, вбирающая Долг в себя, Долг — горький — скрашивающая, преображающая.
В этом же — честь. Честь родовая, дворянская (в её недостатке кто обвинит Петрушу?), честь, запрещающая Гриневу карточный долг — не вернуть, самозванцу — ручку поцеловать, с Емельяном — остаться… По долгу присяги заверяет он Пугачева, что «в Оренбурге довольно всяких запасов», и в этом — старательное выполнение долга дворянского. Петруша лжет — но лжет, не за себя ратуя. В самом насущном же — «обещаешься ли против меня не служить?» — солгать не решается. Здесь обнаруживает он в себе честь просто-человеческую. Весь этот жест — отказ от малодушия в пользу Любви, Любви, страннейшим образом связующей двух «врагов» и оттого — пронзительно Истинной.
25.11.09