Памяти вылупившегося из скорлупки

Александр Аиахара
                1

Я прощаюсь с девочками, никогда не знавшими моего имени.
Я говорю им: это было уже, а значит, когда-нибудь будет.
Глаза, любившие свет, выбирают тьму, губы покрыты инеем,
и дыхание вещих птиц, взрезавших небо, губит развитие судеб.

Смерть притягивает к себе сильнее магнита и гравитации.
Жизнь на поверку оказывается должником и банкротом.
И, как принц, приведённый на плаху для коронации,
я, минуя игольное ушко, готов проскользнуть в ворота.

Это—потребность травы отдаваться соблазну сожжения.
Это—любовь собаки к брошенной мимоходом палке.
Мне, коротавшему вечность во имя сквозного мгновения,
было бы лестно увидеть себя королём из пасьянса гадалки.

…Боже мой, Боже, не дай сорваться,
не дай упасть в этот Тартар любви,
в это единое ложе всеобщего братства
недосягаемых памятью зыбких глубин.

                2

Ни отечества, ни отчества своего не помню.
На тусклых часах—мёртвое время разбрасывать камни.
Я, как сбившийся с верной дороги паломник.
Но ты узнаешь меня по глазам, по рукам ли…

Слава померкшего света сродни застывшей лаве.
Солнечный зайчик, порвав с лучом, тает пятном на стенке.
И я плыву по скользящему настоящему зыбкой яви,
медленно превращаясь в ничто, меж тем как

будни счастливых героев проходят. На сцене
появляются те, что похуже одеты и чуточку злее.
Хочется крикнуть: измена! Вы были готовы к измене,
перелётного плена послушные лёгкие феи?

Что случилось с тобой, молчаливый, задумчивый Раюн?
Я не помню и знать не хочу кем ты станешь когда-то.
Из плетёного братства дорог я такую себе выбираю,
что петляя в полях, позабудет нас также, как храм позабыл Герострата.

От церквей бы подальше, от глиняных их колоколен,
от дворцовых забот: бесконечные козни да казни.
И пока я вдали от престола, я весел и волен
каждый выпитый день принимать как нечаянный праздник.

И пока я живу и во мне оживают виденья
безвозвратно отцветшего дикого, тайного рая,
из пустого пространства доносится тихое пенье,
темнота пробивается светом, и я вспоминаю…

                3

Я уснул и тебе приснились Бог, улёгшийся спать,
горстка тёплого пепла, небо глазами лужи.
Каждый прожитый день—повод к бессмертию, ожидать
которое—худшее бремя. Ну же!—

крикнем времени. В пустоте
голос тем хорош, что не имеет эха,
в прошлое возвращающего даже тех,
кто не имеет прошлого. В золотых доспехах,

солнечной славы посмертный друг,
стоя в тени, зная её причину,
глохнувшим слухом глотая звук,
… трудно не сбиться на чертовщину.

Знаешь, лучше будет, если это случится здесь.
Принцы меняют принципы. В древнем теле
дух томится, как вестник, забывший весть,
как  ребёнок, состарившийся в колыбели.

В отсутствие Бога солнце может отбрасывать тень.
У вымершего динозавра внезапно начинаются роды.
Если вдуматься, невозможность подобных явлений—ступень
к пониманию априорной сущности нашей природы.

И можно арестовать и отправить в ссылку собственный ум,
выпить на кухне с Богом чашечку крепкого кофе,
выйти на улицу и под привычный шум
тихо мечтать о какой-нибудь катастрофе.

… Тихо молиться… Если однажды… Прошу вас, не забывайте
моего царя в голове, голубые его туманы.
Вспомните как он был или хотя бы сыграйте
соло на саксофоне для изверившейся в себе обезьяны.

                4

В силу того, что я поэт—я должен во что-то верить.
Чем ни во что не верить--лучше верить в ничто.
Страх пустоты—невозможность её измерить.
Выражаясь образно, к пуговице не пришить пальто.

Верить или не верить в Бога так же  бессмысленно,
как искать середину между «да» и «нет».
По прошествии дня только то и истинно,
что, сгорая, оставит тепло и свет.

Поэтому вряд ли свеча и факел
доблестнее фитиля и сажи.
Ты гори, гори, мой огонь во мраке,
ты пиши перо, как никто не скажет.

Бога надо забыть, как не смогли забыть Герострата,
как позабудут время, ставшее суррогатом
 памяти всех времён,
тянущихся испокон

недр земных веков. Помни, теперь ты один
 среди таких же, как ты. Страшно, и всё-таки не страшнее,
чем оказаться айсбергом в обществе самозваных льдин
на пути Титаника к славе, когда за нею

лишь глубина забытья, изредка оглашённая смехом
лучших из лучших, переходящих ту самую полосу фронта,
за которой человек становится эхом
самого себя, чей свободный взгляд распрямляет линию горизонта.

                1990-1991г.