А еще говорят, говорят, не стесняясь вовсе,
Что запретный плод сладок, а змей-искуситель помер.
Я копаюсь в пыли, задыхаюсь в ковровом ворсе,
И я знаю память лишь твой телефонный номер.
Никогда не звоню /мне гудок разрывает ухо/
Смс не пишу, потому как в балансе минус.
И, как пойманный кит, на песке лежу кверху брюхом.
Я больна человечеством, это смертельный вирус.
А ты знаешь, как страшно увидеть сомненье в лицах?
Типа, она не сможет, не стоит пытаться даже.
Боль всегда измеряется в атомах и частицах,
А по цвету и вкусу подобна чернильной саже.
Как сказал бы Бодров, «сила в правде, брат» (атвичаю!)
Ни во мне, ни в тебе этой силы в помине нету.
Да и где он с той правдой? Готовит варенье к чаю?
Все забудется после, все канет нещадно в лету.
И вот тут-то (нутром чую) грязь на меня прольется!
Мол писать про Бодрова не смею, иж замахнулась!
Ой несладко, дуреха, несладко тебе придется,
Что, очко заиграло? Вся сразу как шарик сдулась?
Нет, не сдулась. Плевать я хотела на ваши вопли,
Мне смешно от того, как боитесь вы жизни/смерти.
Разбивайте колени, мотайте на локти сопли,
Все равно в ваших душах танцуют гнилые черти.
Прости, Саня, за все недосказанные упреки,
Что молчу и так редко к тебе заезжаю в гости,
Что рифмую херню, раздувая усердно щеки.
Это я все со скуки. И, может, чуть-чуть со злости.
Вот хотела сейчас завести разговор о боге,
Ну ты знаешь, о том, что он падальщик и кадало.
Ты молитвы прочла и я тоже, а что в итоге?
Ведь ему всего этого было, как видно, мало.
Собрала все стихи и сложила в большую стопку,
Дописала главу и что делать теперь, не знаю…
Ты сожги мои письма все, выбрось их нахрен в топку!
Я больна человечеством. Я так медленно умираю.