Я снова ухватился за мотив,
идущий от изгибов сецессьона,
от завитков барокко... Но затих
он, человечьей речью растворённый...
-----------
На шум машин взирая свысока
шары инопланетные омелы
дубы тянули за морщинистый рукав
к апрельским кляксам неземного молока,
ведь синь без них нам кажется неспелой,
незрелою, как сыр и как вино,
лишенной цепкой радости букета.
А маскароны ждут полдневным сном,
который длится не одно столетье,
приказа свыше веки разомкнуть,
взглянуть на непохожий, только все же
такой знакомый мир, ведь не перечеркнуть
Двадцатый век, коварный и безбожный,
и огненный...
Но полымя его
насквозь привычные банкноты старых смыслов
рубило, плющило, имело на излом...
Каркас сгорел, но что-то расцвело
в руинах прежнего, пушинки к свету выслав.
-----------------------
Вдоль пегости платановых колонн,
которые поддерживают купол
архиепископства древесного, – на склон
очередного дня дунайского. Сквозь лупу
его воды твой беспризорный мир
отсюда видится точнее и контрастней:
запятнанным и вытертым до дыр,
как плод платана колким понапрасну.
----------------------------------
Но вот соборы завели речитатив,
смиряя зной, полуднем раскаленный.
Поток вульгаты уличной притих.
Я снова ухватился за мотив,
идущий от изгибов сецессьона.
10-27.04