начало

     эта любовь к неопределенному, о которой мы говорим, о которой я говорю, о которой они говорят, о которой ты говоришь, как могла она зародиться, она могла только выродиться, из ничего ничего, но из чего-то обязательно будет что-то, что же было в начале, никак не слово, она выродилась в слова, признаюсь добровольно, выродилась в слова, но в начале, само собой, было дело, в чем же оно заключалось, начнем с того, что, с того, кто был его далеким-далеким предком, сохранились бумаги, подлинные документы, предок его служил в опричнине, лютый был человек, до того, как пошел в опричники, проявлял свой нрав в битье и разврате, а став опричником, занялся грабежом, пытками, не пренебрегал и казнями, находя в них какое-то извращенное удовольствие, с моей точки зрения, он же, само собой, смотрел по-другому, лютейший из лютых, а в те времена это кое-что значило, в те времена выделиться среди лютых было не так-то просто, но ему это далось легко, он даже не задумывался над этим, таков уж был его нрав, и прозвали его Окаянным, как Святополка, грабил и убивал, насиловал и грабил, убивал и насиловал, грабил, насиловал и убивал, а еще пировал и охотился, на лисиц, медведей, на зайцев редко, предпочитая крупную дичь, такие были его утехи, его потехи, с людьми своими был строг, иногда милостив, с чужими же был строг всегда, бывало, подъедут к дому купца или боярина, ворота выломают, челядь поубивают, добро вытащат, а он сам сразу в девичью, и уж там потеха всю ночь, да и далее, уже в другом месте, чего он только с девками не вытворял, редко какая живой уходила, да и та не рада была, что живой ушла, не уходила, конечно, а выбрасывали ее, будто падаль, и пытал кипятком, раскаленной сковородой, вервиями, тело перетирающими, гвозди заколачивал, на дыбе подвешивал, из пищали голову сносил, кожу сдирал, на кол сажал, языки вырывал, глаза выкалывал, члены отсекал, лютый был человек, из лютых лютейший, секс, вино и кровь, как сказали бы сейчас, вот что его привлекало, сокровища тоже собирал, но не с такой страстью, власть, само собой, это на первом месте, ничего не боялся, никого, и когда схватили его по велению государя и одели в железа, не переменился, откусил надсмотрщику ухо, и государь дивился его нраву, вернее, норову, и хотел помиловать, великое уважение имел он к людям такого норова, говорил: если бы у меня хоть один полк таких людей был, я и хана бы разбил, и королей шведских, литовских, побил, но как заставить таких людей себя уважать, то есть его, государя, уважать и бояться, бояться и уважать, никак, они словно волки, так он говорил, а его и самого «волчонком» прозвали, уж он-то понимал в таких людях толк, вот, значит, с чего все началось, чем была вначале эта любовь, она была сильной и определенной, девки, вино, кровь и власть, может быть, еще и богатства, но нет, это уже вырождение, о богатствах он не очень-то заботился, одаривал своих людей не в меру, так что иные даже к нему уважение теряли, но он быстро это подмечал и возвращал потерянное известными способами, росту же был чуть не в сажень и кулаком мог свинью свалить, он и подох как свинья, задохнувшись в своем говне, государь выдумал ему такую казнь – кормить, поить, но в отхожее место не водить, под конец его, говорят, и кормить перестали, так что ел он собственное говно, вот каким был конец этой любви, той любви, что была в начале, силой она превосходила любую другую любовь, ни в одном из его сыновей не было такой сильной любви, а детей у него было двое, одного государь велел казнить, и его казнили, а другой бежал в Литву, и там сделался не последним человеком при дворе, может быть, потому, что мать его была литовка, и знатного рода.