I
В полях горело солнце. Лето было. В тени лесов росла большая, мягкая трава,
К нам тёплый ветер прилетал назад от рек.
Дороги белые равнинами тянулись как одинокие мечты,
Когда я по земле цветущей шёл и в солнечных лучах пьянел.
В дороге я увидел пахарей большие семьи на полях просторных,
Увидел дни нетленных их трудов и бесспокойный отдых в глубине ночи.
В полях созрел прекрасный урожай, а в пространстве как щедрая душа
Великой жатвы спокойствие порхало.
Потом я видел тяжкий труд людей. Их сердца спокойным ритмом бились.
Свободы красотой блестели их бронзовые лица и холодные глаза,
Их руки с трещиными, грубые и жёсткие,
Их души – чистые и ясные как у детей.
О них я думал, на траве улёгшись, глазами синими глядя в далёкое пространство,
Я думал о их тяжкой жизни, о потомства днях,
Оно придёт на землю, вырастет, созреет, и, когда светлый день угаснет,
Бесстрастно, гордо поклонится перед смертью не боясь.
Тогда я смог понять цветения и созреванья смысл глубокий,
И на душе спокойно стало, ветер у холмов гудел,
И пели мне земля и воды рек, и синие леса тихонько:
Живи ты через нас, чтоб вечно нам жилось через тебя.
II
Но лето кончилось. Поля утихли. Птиц улетающих последних стаи
Подались к тёплым странам, в южные края.
И я оставил дом родной, усадьбу, серые высоты.
Пришёл я в город. А со мной пришедший вечер стал тенью и улицы, и парки покрывать.
Большие капли от кирпичных грязных стен устало падавли на лица
Людей, которые по улицам спешили с бесспокойством, без надежд.
Рабочие поднялись с подземелья, их лица были мрачными и бледными:
Усталость в лицах отражалась, а злая ненависть – в сердцах.
За много лет они привыкли в солнце не глядеть, не радоваться жизнью,
Под тяжким бременем согнувшись жить,
Они так по-немножку угасали,
А радости и веры свет исчез.
За много лет я стал людей не различать, себя не узнавать, метаться.
Как пыль на вихрях улиц к тому несущему потоку я привык.
И по ночам, когда со сна я от тяжёлых мыслей прочыпался,
Себе надежды новой никак не мог найти.
Поэтому я осень полюбил и грусть, и сильный ветер,
И дождь, который обливает жалкие цветы,
Я полюбил дороги дальние, с которых нам уже нельзя вернуться,
И разрушать в себе ту мощь, которая растёт.
Угасли радости последние зарницы, в душе возникло ощущенье смерти,
И в резигнации болезненной по небытью затосковал,
Взглянул на звёзды: ... как много родилось их, чтоб гореть и жить во веки,
Но бегут осенней ночью в небе и гаснут смысл не найдя.
III
Когда однажды вечером как будто раненное умирало солнце,
Когда я равнодушно последние минуты тех мучений наблюдал.
Когда блестели дали и в пространстве я видел угосающий мир старый,
Каторый погружался в глубину ночи,
Почувствовал я возвращенье сил, любви и страсти к жизни,
В крови и в жилах вдохновения огонь,
А бдительность и бесконечная решительность
Вдруг овладели мной.
В ту ночь, когда горел костёр, в тень бросая искры,
Я вечным пламенем того непогасимого костра горел,
Жизнь разгромила смерти лёд, как бурная река, свободно,
Со страстью новою текла.
В ту ночь увидел я, как слово во вдохновенья пламени блестит нам солнцем новым,
И вместе с ним ритмично билось сердце сей вселенной не спеша,
А из души как будто бы из родника излилась
И прорвалась видений новых цепь.
И в слове, будто в идеальной сфере, блеснул вдруг мир бессмертный, новый:
В нём были океаны, жизнь текла рекою, сияли снежные вершины гор;
И в жарком солнце лет бесконечных, вечных
Поля, холмы и горы пылали родины моей.
Vytautas Macernis. Vizijos. Penktoji
I
Laukuose dege saule. Buvo vasara. Ir augo didele, svelni zole misku pavesiuose,
Nuo upiu pute siltas vejas atgalios.
Balti keliai tartum svajones vienisos, per lygumas beriben tiesesi,
Kai as ejau per zeme, apsvaiges saules apinduliuos.
Praeidamas maciau artoju dideles seimas, padrikusias lauku platybese,
Regejau ju nenykstanciu darbu dienas ir neramias ju poilsio naktis.
Pribrende buvo jau laukai, ir virsum ju tartum rami dvasia
Pleveno dideles pjuties rimtis.
Paskui regejau sunku triusa. Is reto plake siurkscios darbininku sirdys,
Bronziniai ju veidai ir saltos akys spinduliavo laisves ir jegos groziu.
Ju rankos buvo grubios, kietos, pajuodave ir suskirde,
Ju sielos – aiskios, sviesios, lyg mazu vaiku.
Galvojau apie juos, parimes pakeles zolej, akis i melynas erdves ismeiges.
Galvojau apie ju gyvenima ir busimas kartas,
Kurios, ateje zemen, augs, subres ir, kai jau bus diena sviesioji pasibaigus,
Mirtin nulenks be baimes savo galvas isdidzias.
As supratau tada zydejimo ir subrendimo prasme gilia,
Ir buvo sieloj taip ramu, kai uze vejas kalvose,
Kai zeme, upiu vandenys ir melyni miskai giedojo tyliai:
Gyvenk per mus, kad mes galetum amzinai gyventi per tave.
II
Bet karta baiges vasara. Laukai aptilo. Paskutiniai ezeru ir pelkiu pauksciai
Pasuko i pietu salis siltas.
Ir asen palikau namus, sodyba ir pilkasias aukstumas
Ir atejau miestan. O su manim atejes vakaras ilgais seseliais klojo parkus ir gatves.
Praeinant dideli lasai nuo muro sienu purvinu ant veido tisko
Zmonems, kurie skubejo pro mane, keistu vilciu ir nerimo pilni.
Is pozemiu iskile darbininkai buvo niurus ir isblyske:
Jie neses nuobodi veiduos ir slapta neapykanta sirdy.
Per daugel metu jie iprato saulen nepazvelgt, nepaziureti,
Sukniube po dienos nasta.
Ju taip, uzgesdama is leto,
Isbleso dziaugsmo ir tikejimo sviesa.
Per daugel metu ipratau ir as is ju nebesiskirt, saves nebepazinti,
Lyg dulke gatviu sukury as pripratau prie nesancios sroves.
Ir kai naktim pakeldavo is miego sunkios ir nelygios mintys,
As neberasdavau naujos vities.
Uz tai pamegau asen rudeni, liudnas spalvas ir veja,
Kurs apipurskia saltu lietumi gailias, bevystancias geles,
Pamegau tolumas, klaidzius kelius, kuriais negalima begrizt isejus,
Pamegau griaut savy beaugancias galias.
Ir taip uzgeso paskutines dziaugsmo ugnys, o sieloj gime pabaigos troskimas,
Skausmingoj rezignacijoj pasilges nebuties,
As paziurejau i zvaigzdes: ... kiek daug is ju, per amzius degt ir sviest uzgime,
Rudens nakty prabega erdve ir uzgesta be prasmes.
III
Kai viena vakara lyg suzeista, kraujuos papludusi, is leto mire saule,
Kai as abuojas toks stebejau jos kanciu finalo minutes
Ir kai zerejo platumos ir prasivere toliai rode sena gniuztanti pasauli
Prasmengant i nakties gelmes,
As pajutau gyvybe, jega darbui ir gyvenimui sugiztant
Ir ikvepimo ugni plastant kraujo takuose,
Ir nuostabu budruma, begalini ryzta,
Uzvaldanti mane.
Tanakt lyg svaidantis sviesas i tamsa lauzas,
Lieosnojau per kartu kartas sukurto kraujo ir jegos liepsna.
Gyvybes upe, skausmo ir mirties ledus pralauzus,
Tekejo ateities linkme.
Tanakt regejau zodi ikvepimo liepsmose lyg nauja saule zerint,
Su juo ritmingai plake visatos sirdis.
Is sielos, lyg saltiniui prasiverus,
Istrysko ateities vaizdu grandis.
Ir zody, tobulajam rutuly, nusvito naujas, nemirstas pasaulis:
Jame skendejo vandenynai ir kalnu virsunes dairesi aplinkui isdidziai;
Ir amzinuju vasaru kaitriojoj saulej
Liepsnojo mano zemdirbiu tevynes kalvos ir laukai.