Вечера у крёстной
До сих пор вспоминаю я вечера у своей крёстной. Я приходила к ней и читала ей вслух сказки Пушкина. И даже поэму «Руслан и Людмила». А она слушала и просила читать ещё и ещё. А когда наступали сумерки, но лампу зажигать было ещё рано, то рассказывала она, а я была слушательницей. Её было очень интересно слушать. Она говорила красочно, хотя была абсолютно безграмотной – не умела ни читать, ни писать.
Она рассказывала мне, как воевала в Гражданскую войну. Муж у неё был красный командир, и она всю войну находилась рядом с ним. Я не совсем понимала её рассказы, потому что в школе нам говорили не так, как она рассказывала про войну. Но когда я пыталась ей возразить, она авторитетно мне заявляла: «То, что вам говорят в школе про Гражданскую войну, это всё брехня. А ты слушай меня, мы с мужем были в красной кавалерии, и я лучше знаю!».
Рассказывала она, что у неё был конь Орлик и шашка. Об Орлике она говорила с такой любовью, с какой говорят о самом родном и близком человеке. О том, как она его чистила, поила и кормила.…И я не могла поверить, что моя крёстная рубила шашкой людей, что она неделями не слезала с седла, гоняясь за какими-то бандами. Она говорила, что когда их отряд заскакивал в богатое имение, то крушил в нём всё подряд, что попадало под руку. Людей, зеркала, мебель…
Я её переспрашивала: «А вы точно были красные?» - «А какие же ещё? Конечно, красные» - категорично заявляла она. «У мужа и ордена были за ту войну, но потом в тридцать восьмом мужа наши забрали, расстреляли и все его награды конфисковали».
Ещё крёстная рассказывала, как их отряд гонялся в песчаных степях за басмачами, как в пустыне от жажды умирали люди и лошади. Даже конскую мочу приходилось людям пить, как убили Орлика и пили его кровь, чтобы выжить. Я представляла всё это в своём воображении, и мне становилось страшно.
Крёстная мне говорила: «Я тебе рассказываю правду, а другим не хочу говорить – нельзя! А ты когда вырастешь большой, расскажешь людям». Но я всё равно дома всё рассказывала маме, а мама мне сказала, чтобы я никому об этом не говорила. Я видела, что она очень неохотно отпускает меня к крёстной. Но и отказать она тоже не могла, потому что я писала письма сыну крёстной, который сидел в тюрьме.
И я опять приходила к крёстной и читала ей сказки, а она внимательно слушала. Потом я садилась писать письмо. Но вначале крёстная мне обстоятельно рассказывала, что я должна была написать, перечисляла все новости. Писала я долго, а крёстная сидела тихо и не мешала мне. В письме я писала много чего такого, о чём крёстная не говорила мне. Я называла её сына «любимый, дорогой сыночек» и ещё находила много ласковых и красивых слов.
Закончив писать, я перечитывала письмо вслух, а крёстная плакала и говорила, что так именно она и хотела сказать. Я запечатывала письмо в конверт, и мы снова долго беседовали. Я ей рассказывала, что по небу летает спутник, что скоро люди полетят на другие планеты. Потом я начинала фантазировать и говорила, что у нас в школе записывают в космонавты и я тоже запишусь. Крёстная, подводя черту под этими моими вымыслами, говорила: «Вот зафутболят тебя оттуда, с планеты, и будешь ты лететь на землю кувырком! Брехня всё это!».
Я обижалась, но потом мы мирились и пели песни. У крёстной от природы был очень красивый голос, и она знала много песен и народных, и церковных. Я тоже очень любила петь и часто мы пели в темноте, чтобы не жечь керосин.
Потом шли спать. Крёстная стелила мне на печке, там было тепло и уютно, а сама ложилась на железную кровать. Матрас на её кровати был набит соломой, а ватное одеяло было совсем старым. Наверное, оно плохо грело, потому что она поверх него набрасывала чёрную морскую шинель, тоже старую и пыльную.
Я залезала на печку, а крёстная накрывала меня шалью и гасила лампу, а я долго слышала, как она молилась шёпотом, о чём-то прося Бога. То ли, чтобы он пожалел её сына, то ли отмаливала свои грехи. Потом слышался скрип кровати и шелест соломенного матраса. Крёстная тяжело вздыхала и всё смолкало…