1
Твой город надвигался, как мигрень.
В кармане брюк лежал дирол с ментолом
И трасса извивалась, как ремень,
А пряжкой был тот самый дом, в котором
Всё как бы началось. Скорее, нет –
То было в детском лагере картонном
С речным названьем. Блики на стене.
Настольный теннис. И закат июня.
Лягушки в лужах. В восемнадцать лет
Нам кажется давно ушедшей юность,
Она же – здесь. На теннисном столе
И в запахе росы. В кустах угрюмых.
В усталой предрассветности полей.
Конечно, никуда она не делась.
Вот только мы всё проще и подлей.
2
Твой город был всё ближе. Чьё-то тело,
Смыкая жвалы, думало о том,
Что десять лет – так мало, чтоб истлело
Всё, что так долго мокло. В горле ком
(а может быть, слюны комочек мятный)
Мешал узнать всё то, с чем так знаком.
Да, память всё оставила помятым:
Бумаги, тряпки, полиэтилен,
Хранившиеся за щекой хомячьей.
И даже слову, где в начале «Н»
И мягкий знак в конце, то, что похоже
С изнанки на «любовь», не встать с колен.
И хочется сказать водиле «Боже»,
Хоть он – совсем не тот. «Кого позвать?» -
Вдруг слышит тело. Но назвать не может.
3
Мне с лобового капельки аш два
И О и Це, и прочего не-смога
Сметали дворники. И запахом козла
И порошка стирального, как бога,
Меня встречал проспект. Он тоже наш.
Он точно был. Пусть даже и недолго,
Но освещал (опять!) седьмой этаж
И арку во дворе. Кусты. Качели.
И это всё – захочешь, не отдашь,
Куда уж там – забудешь. Вновь ничейный,
Я брёл по краю трассы. Снег налип
На берцы, но и этому значенья
Я мало придавал. Душа болит,
А ноги мокнут. Мёрзнут, как всегда.
И снег летит. И предавать велит.
4
«Как хорошо кого-нибудь предать,
Особенно по-дружески, с любовью.
Так, чтоб потом не вспомнить никогда,
Лишь звёздной ночью, в незнакомом поле,
Когда до счастья остаётся миг,
Давиться искалеченной губою
И мыслью, что ты многого достиг,
Но лучше б ничего, чем это счастье,
Которое известно нам из книг.
Всё это снег. С ним так легко умчаться.
Предать любовь. Кого-нибудь распять».
Так думал я, ботфортами качая,
Сбивая, то есть, грязь с армейских пят
Перед твоим подъездом. И кого же
Имел в виду: тебя или себя?
5
Но ты открыла дверь. И так похоже
Всё было на простое дежа вю,
Что, как змея, я сразу сбросил кожу.
Мне десять лет казалось: я живу.
Но вот сейчас я не был столь уверен.
Дерьмо жевал. Да и теперь жую.
Свои года секундами измерив
И послевкусие своё сглотнув,
Переступил порог. Закрылись двери.
Ты улыбнулась. Я тебя одну
(мне показалось) знал при этой жизни
И, может, после. Скажут: «Утонул
Чувак в своём же прошлом». Хер ложили
На сплетни мы когда-то. А сейчас
О сплетнях помнить – будет слишком жирно.
6
Да, я так думал. Но тогда – смолчал.
Бутылку белого полусухого
Достал из рукава. Но выпил – чай.
Ты, сделав вид, что мы едва знакомы,
Вопросы задавала невпопад,
А я ответы брал в стекле оконном,
Держась за табурет, чтоб не упасть.
На этой кухне мы с тобой сидели
Часы и дни. И разговор опять
Был ни о чём. И мы с тобой – как дети! –
Не думали, что можно о другом,
Лишь об успехах. Что ж, ты – академик,
Жена и мать – какой там будет год?
И в остальном как будто бы успешна,
Пусть даже не горит в очах огонь.
7
А я – ну что? – огнём я обеспечен,
А в прочем – дауншифтер-образец.
И – либо автостопом, либо пешим
Могу передвигаться. Оборзев
От голода, аскаю в переходе,
И мелкие купюры – мой резерв.
Ну, пусть я прибедняюсь. Что ж такого?
Стара, как мир, дурацкая игра,
Но кто постичь сумел её законы?
Не так легко у нищего украсть
Его свободу, если он не хочет
И если есть в запасе триста грамм.
Пусть я давил на жалость. Дело к ночи
Приблизилось тем временем. А ты
Ушла на миг, чтоб убаюкать дочку.
8
И, вынырнув из детской темноты,
Я устыдился вымышленной роли.
Хорош ребёнок. Больше тридцати.
Но ничего не смог придумать, кроме
Того, чтобы открыть пузырь вина
(и сникерса батончик – на второе).
Судьба всегда решала за меня
(скорее, просто я всегда пассивен).
Как славно плыть – ни берега, ни дна! –
Решиться же я, как всегда, не в силах.
На что решиться? Подойти, обнять,
Сказать, что не нашёл такой красивой,
Как ты? Прости! Да, красота – фигня.
Такой родной? И злой? И подзаборной?
Что забияку-память не унять?
9
Нет, никогда не мог я дать свободу
Себе же самому. Мешает страх
И травмы детства. И разборки с Богом.
Сказал бы Фрейд: анальная фрустра-
ция. Такой готов психоанализ.
Рефлексия моя всегда быстра,
Но малоэффективна. Начинались
Минуты самоедства и тоски,
Но ты зашла – и унеслась банальность
И отключились чёртовы мозги.
Подняв бокалы с язвенным напитком,
Мы выпили во здравие. Виски
Тотчас сдавило обручем. Запишем,
Что головную боль я ожидал
В начале текста. С голодом вампирским.
10
Ты мне пришла на помощь, как всегда,
«Ну, как я выгляжу?» - спросив надменно.
И треснул лёд. И полилась вода,
И теннисным мячом пошли обмены.
Так в лёгкий флирт по-детски, невпопад,
Мы впали, словно грешники в геенну.
Кокетства славного стремительный запал!
Как ты прекрасен, сладостен и вечен!
И вкус неповторимости опять
Волнует кровь. Нам чудится в ответе
И да, и нет, и трепетность огня,
Воды прохлада и мерцанье света…
Да, было время в жизни у меня,
Когда казалось, что я мастер флирта.
Так почему бы время не догнать?
11
Мне будто бы в бокал подлили спирта.
- Пожалуй, зря накрасила глаза, -
Заметил я, уставившись на плинтус.
Ты лезла в бой, почувствовав азарт.
- Что, это плохо? – Можешь и получше.
- И как же это? – Нужно показать?
- Ну, как же пропустить подобный случай!
- Тогда держись. – Ты знаешь, за кого?
- Ты выглядишь всё более колючей!
- А я была пушистой? (Разговор,
Наверно, мог бы привести к обиде,
Когда бы мы дружили с головой.)
- Возможно. Я тебя такою видел.
- Я изменилась. – Да и я другой.
Но ты не стала хуже. – Что ж, завидуй.
12
Такой вот спорт: зевнул – и сразу гол.
Сплошной матч-бол, и проигрыш приятен.
На ставке – всё, и, в общем, ничего.
Легко забыть о тягости объятий,
Когда твоя судьба ушла во тьму.
Мы клятв не отличаем от проклятий
И даже не боимся адских мук –
Чего мы там не видели с тобою?
Кому-то полегчало? Никому.
Скорее, поломало жизнь обоим.
Хотя, ты знаешь, жаловаться – грех,
Ведь мы давно не корчимся от боли,
Но дружно имитируем успех
Для всех «друзей»-подписчиков контакта,
А им плевать (ну, как и нам) на всех.
13
Так странен путь от финиша до старта!
Я понял цену всем вчерашним дням.
Для этого не жалко и расстаться.
И пусть трепал нас жаркий отходняк,
Но годы – как секунды перед небом.
Наш выбор был: любить или понять.
Знакомство, шутки, поцелуев нежность,
Дрожь первых встреч, неверия глаза
И счастье, припорошенное снегом.
Друг другу нам хотелось доказать,
Что кто-то круче, у кого-то – право,
А у кого-то – нет пути назад.
Все битвы и старания – напрасны,
И мы – такие стойкие бойцы –
Заслуженно имеем горстку праха.
14
Той паузе завидовал бы цирк,
Хоть мысли пронеслись быстрее мига
И, Землю облетев, впаялись в цинк.
Но ты увидела мою заминку
И тоже замолчала. – Что не так? –
Приподнятая бровь. – Я утомила?
Ответить не давала немота.
Судьба твоя лежала предо мною
Жестоко обнажена и чиста.
Сплошная горечь, а надежд – немного.
Гордыня обгорела на углах.
Мечты девчонки – ковриком под ноги.
Раскаянья сапожная игла.
На каждой вене – капельница желчи.
Всё, что хотела. Всё, что не смогла.
15
Так просто о рефлексию обжечься.
Всё изменилось за один момент,
И ты – сосредоточие всех женщин –
Сияла предо мной. И свет не мерк.
На кухне, на фанерной тубаретке,
Как Мила Йо…, как пятый элемент,
Владевшая когда-то даром речи
(кому он нужен, этот глупый дар,
когда такие встречи слишком редки?).
- Ты испугалась? – Нет, не угадал.
Тебя, похоже, посетила муза?
- Ну, кто кого… - Ты мил, как никогда.
- Да ты не смейся. Прибалдел. К тому же
Устал я, и мыслительный процесс…
- Простите, не хотела вас измучить!
16
(Простить? Да-да! Была такая цель.
Когда-то я прощал так обречённо,
Что горечь не читалась на лице
Моём. Но белый свет казался чёрным,
Ты снова уходила в темноту
И слово «верность» было ни о чём нам.
Я, как индюк, подбитый на лету
(такая вот метафора, читатель!),
Валился в сартровскую тошноту,
Ты возвращалась, как всегда, некстати,
С кругами под глазами и просила
Простить тебя опять. Весёлым стартам
Не виделось конца. И я, весь синий
От водки и конфликтов со стеной,
Искал прощенья в петлях на осинах).
17
- Вообще-то я тебя простил давно,
Но, если просишь, лишний раз – не жалко.
Ведь, слава Богу, ты – передо мной.
Я так боюсь сердечного пожара,
Что руки сам себе готов вязать,
Как будто я в смирительной пижаме.
Ну а сейчас вязать не обяза-
тельно. Не зная, свидимся ли снова,
Я понял, что молчать уже нельзя,
Я напряжён до дрожи, до озноба,
И, если уж кого-то не прощать –
То лишь себя – за сдержанное слово…
Оттягивая миг, а, может, час,
Я медлил с драматическим признаньем.
(решимость не присуща овощам!)
18
Так мы перед собой сидели, зная,
Что тишина – как темнота – наш друг,
И время трепетало, словно знамя,
Не выпавшее из болконских рук.
Всё в этой тишине казалось ясным,
Как в той туманной дымке поутру,
Когда (подозреваю, что напрасно)
Мы перед Богом в верности клялись
И не было мгновения прекрасней.
Мы очень много слов произнесли
Когда-то. Потому сейчас молчали
Как в сказке. Помнишь? – Принц и рыжий лис…
Хоть я лет десять как неприручаем
Да и тебе колючек не убрать.
До сказок ли? Банальная печалька.
19
Мы не искали от добра добра.
Своей минуты ждали поцелуи
И чёрт – в который раз – нам был не брат.
Случаются признания и лучше,
Но нечего сказать себе в разрез.
Надеясь хоть на миг, что я не лузер,
Что – чувствую, а значит, ты – не бред,
И – ergo sum (куда ещё конкретней?)
И лайк поставить негде. Проще – крест.
Я не надеюсь в этом мире встретить
Хоть что-нибудь, похожее на «ты».
Мне славно находиться под запретом.
С изнанки фронт любви похож на тыл.
Так зеркало становится экраном
И время не прощает немоты.
20
Поднапустив словесного туману,
Я так хочу прикрыть сюжетный крах.
Метафора – подельница обмана
Во всех незрелых песнях и стихах,
Ведь юному поэту очень страшно:
«А вдруг – поймут? И – правильно?» Тот страх
Всегда понятен тем, кто у параши
Паразитирует на багаже
Из мути и цитат. Я сам – не краше,
Но мне хотя бы стыдно. В неглиже
Из букв и синтаксических конструкций
Застрял давно. Не выбраться уже.
А мериться пиписьками кто круче
На фестивальных липках – ерунда,
Особенно, когда в карманах руки.
21
Но, ежели отвлечься от фунда-
ментальных изысканий о проблемах
Поэзии в пределах сэконда –
Когда мы кол забьём на это племя
Младое, незнакомое, как Googlе,
Мы станем друг для друга чуть теплее.
Тогда я отвертеться не смогу
От слов, произнесённых перед небом,
И жёлтым нарисую на снегу
Своих сомнений башенки Диснея,
Которые нам были словно дом.
Была бы крыша – и плевать на мебель.
Хоть верится-надеется с трудом,
Что я когда-то буду ближе к делу.
Мы всё сидим и, улыбаясь, ждём.
22
Блаженны ждущие, они не ищут денег,
Не суетятся: где бы что урвать,
И, если их бродяга спросит: «Где я?» -
Им так легко ответить, не соврав.
Блаженны люди, помнящие юность.
Блаженны не имевшие кровать.
Блаженны не бывавшие на юге,
Не видевшие моря или гор.
Все жители Советского Союза,
Средь ночи услыхавшие «let`s go!»
Блаженны все монахини, ткачихи
(Кончиты, Пенелопы), чей огонь
В окне нам озаряет светом чистым
Дорогу, у которой нет конца.
Блажен роман, который недочитан.
23
И нечего в запале отрицать.
Он предо мной, quod erat demonstrandum,
Как всё, что может дать die Nachte Zeit.
Возможны ли другие ночью страсти,
Когда вся жизнь – сплошной Plusquamperfect?
Ну всё, латынь не в моде. Что не странно.
«Возможен отторгающий эффект» -
Как пишут на рецептах из аптеки.
В какую же скатиться мне из фень?
«Ну, ёба, чё, опять хайло без текста?
Мля, хули, текст без видимых причин» -
Бздит критик-короед. А время – терпит.
Шальная мысль плывёт среди ночи
И рифмы содержание диктуют.
И в мире нет ни женщин, ни мужчин,
24
Нет близких, нет родных. Диван впустую
Разложен, но на нём никто не спит.
Так страшно оглянуться в высоту и
Увидеть очертанья звёздных спин.
Арена – где-то там, за Милки вэем,
И не букет актёрам, но кирпич
Из-за угла. Мы ни во что не верим…
Хотя, при чём тут «мы»? я сам себе
Пускаю солипсизм по синим венам
И, кажется, давно уж не «зе бест»,
А просто – функция. Предлог для встречи
Всех, кто знаком со мной. Источник бед.
Дурной пример. Заброшенный запрет.
Примерный дурик. Запрещённый Запад.
…Запарился. Забыл, о чём и речь…
25
Утраты ритма, смысла – не внезапны,
Но и не запланированы мной.
Где автор заполночь, там автор – запил.
Куда ж ещё ему пойти весной?
За пивом? Но киоски – как блокноты –
Захлопнуты. Воняет тишиной
И новопутинской дешёвой ночью.
Все мысли расползлись, как червяки,
Сюжет уже вот-вот протянет ноги…
И, полно! Я, сюжету вопреки,
Готов придумать пару-тройку сказок –
Бумаге возмущаться не с руки.
Вот, например: я был судьбой наказан
За робость, за молчание и за
Свои сомнения в секунде каждой.
26
И, не решившись заглянуть в глаза
Твои, как лох, пошёл к табличке «выход»,
Поняв: «что упустил, того не взять»,
Что, может быть, ещё успею выпить
И всё забуду, как дурацкий сон,
Стерев все отпечатки с роговицы.
Ты, оскорблённо отвернув лицо,
Промолвила, что я не изменился,
Что рада была видеть – и that`s all.
Какая ретирада! Если б Ницше
Был жив, тогда бы право он имел
Убить ту тварь, что в трепете поникла
Пред мелкой неурядицей семей-
ной. Впрочем, я бы сам ему помог,
Учитывая склонность к макраме.
27
Но, может, было так: напрягши мозг,
Величием души своей сверкая,
Я наконец-то выговорить смог,
Что ты меня недаром упрекала:
Любую загребёт такая жизнь
(вольфрам любви не выдержал накала –
я был не в силах вспышку сторожить).
До судорог в паху себя жалея,
Я сам просил прощенья. Ностальжи
Нам руки съединила, точно клеем,
Небесный огнь нас опалил тотчас,
И вот уж я повержен на колени
В желании всё сызнова начать,
А ты, моя звезда, совсем не против,
Долонь твоя, как чайник, горяча…
28
…Сюжет – такая штука: жрать не просит,
Хоть в хвост его, хоть в гриву, хоть в уста.
Он тем милее людям, чем он проще,
Но правда жизни вовсе не проста,
Творец её и нежен, и циничен,
Он грустно улыбается с креста.
Ты знаешь, мне осточертели книги.
Поэтому и создаю свою.
Пускай другие целят в пианиста.
Но в мире всё имеет свой каюк,
Он должен быть и здесь – хорош ли, плох ли.
На этой кухне. Бездны на краю.
Конечно, я ушёл. Мечты заглохли
И я в ночи месил ногами снег,
Задумчиво покусывая локти.
29
Предательством то было или нет?
Как разобраться в темноте душевной?
Как не сгореть на медленном огне?
Наверное, Бог снова метит шельму:
Кто грузится, с того и больше спрос,
И я в привычном амплуа – мошенник.
Пожалуй, я остаться был не прочь.
Когда мы подошли к порогу спальни,
Меня уже почти не била дрожь
И запах памяти был не опасен.
Но в полусвете синих фонарей
Воспоминанья всё-таки напали.
В твоей мышиной маленькой норе
Мы столько снов с тобой недосмотрели
(и сколько лет нам их ещё смотреть?).
30
Не помню, в сентябре или в апреле
Я у тебя остался в первый раз
(перегуляли по трамвайным рельсам).
Тогда мы целовались до утра
И шёпотом, на цыпочках – прощались,
Чтоб маму не будить. «Ну, мне пора», -
Я говорил тебе не без печали,
Своё же слово нарушал опять.
Потом распухли губы беспощадно.
Как я держал за грудь тебя, сопя!
Награды выше не придумал смертный.
Ядрёней псилоцибовых опят,
Как будто дед Кабанов нас приметил,
Нас шторило, как Тауэр в грозу,
И кровь текла подобием цемента.
31
На прошлое аналоговый zoom
Направив, я остался в настоящем.
На НПЗ опять горел мазут,
А над кроватью – лампочка чуть ярче.
Там спал ребёнок. Ну, конечно, твой.
И командора нечего бояться.
Сильнее смерти это существо.
Тут можно позабыть и спесь, и гордость.
Ручаюсь бесполезной головой,
Мне было сложно оставаться гостем
(испытанная тактика – бежать!
Купить в ларьке брелочек с тамагочи,
Чтоб, ночью просыпаясь, ублажать,
Гутарить на великом и могучем.
Японского не выучил. А жаль).
32
- Ей почему-то нравятся лягушки –
Пластмассовые, плюшевые – все.
На полку не влезают, - твои губы
Шептали мне на ухо. Я присел,
Чтобы поближе разглядеть ребёнка,
Верней, тебя – в младенческой красе.
Мичуринец по цитрусовым, Бёрджесс,
Знал в пытках толк – не закрывать глаза.
Так, в мутной луже я ловлю рыбёшек,
И ждёт паденья пафоса слеза.
Что было б, если б мы… Пустая трата
Чернил. Как голливудский динозавр,
Я жду метеорита. Или града.
Ну хоть тумана. Чтобы в нём пропасть
И самому себе мозги не трахать.
33
Уплыли годы, как холодный пар,
Вослед им я махал чужой рукою
И ртом чужим грыз грунт из-под лопат.
Свободы много, только нет покоя.
Что мог иметь – на счастье всё разбил,
И панцирь из хитина – вместо кожи.
И – разве был я? Разве – я – любил?
Быть может, этот текст недоцелован?
Невнятица – терцин незрелых бич…
Я всё запутал, хоть сюжет несложен.
Не Тарантино – плохо льётся кровь,
И не Кундера – нет простора слову.
Апофатический усталый крот.
Простивший. Непрощённый, как Клинт Иствуд.
Как Паниковский с гусем под ведром.
34
Читатель, верно, хочет сделать выстрел:
«Так были поцелуи или нет?!»
Танго закончим. Переходим к твисту.
Зачем трепать зубной болючий нерв?
Терпению любому есть пределы
И мои рифмы будто бы на дне
Того мешка, что мне подбросил демон,
Пока я возвращался от тебя.
«Ну, хочешь душу? Просто нету денег».
Он поломался, но расписку взял.
(и правда, на исходе. Вот, зараза!)
Ну, что там? Бдя? Себя? Губя? Любя?..
Какая-то покоцанная проза
Выглядывает из-под колпака
И слюна во рту слаще халвы шираза
35
И опять на юг, на юг летят облака…
Вернись, мой ямб, я тебе всё прощу…
Как же картину не превратить в плакат?...
Да, поцелуи были!.. И – белый шум…
***
Так что же я предательством считаю?
Ушёл, узнав, что я ещё любим?
Что вылезла сумнительность святая?
Что всё ещё довлеет груз обид?
Что струсил, как почувствовал вериги?
Что не хотел последнее разбить?
Всё это снег. Он вводит в группу риска.
Он заметает трассу. Лужи. Дёрн.
И кажется, что мы ещё на ринге
И что к другому выходу придём.
На кухне. Под сиреной аварийной
Мы всё сидим. И, улыбаясь, ждём.
Февраль 2013