Gjckt yfc yt jcnfytncz ybxtuj.
Твою мать.
После нас не останется ничего. Ничего! НИ-ЧЕ-ГО!
Почему я говорю «нас»? Потому что раньше писали бумажные письма, ездили в каретах друг к другу для чего? Для того чтобы писать стихи и смешинки в альбомах, чтобы художник изобразил на парадном портрете, чтобы оставить след. След на камне истории? Тогда — камень: гранит, мрамор, речной голыш. А сейчас?
Да не смешите, вот раньше — дааа, а сейчас это снег, ну, может быть, лёд. Максимум, лёд. Наши жизни — зимние дорожки. Потому что идём и топчем, хруп, хруп, хруп, хлюп-хлюп, а в конце обязательно труп.
…
Оп-па, вот оттепель. Кому-то повезло, перевалит за полдень, помрачнеет, солнце уйдёт, и снег в тени станет твёрдым настом, может быть, даже льдом. Остальное подтает, исказится, смажется. А тот затвердевший след — он останется в истории, твёрррдой основой для нового идущего (в ногу, товарищи, в нооогу!), а может быть тот и поскользнётся. Кто его знает. А может, расчистит дорожку, для себя. Любимого. Или придёт с фотоаппаратом — ого-го, какие следы оставил сам Альфредушка Э! только непонятно в какую сторону шёл: то ли в будущее, то ли в прошлое, да и непонятно где началось, разогнался, знаете-ли. Обогнал сам себя. Не догадаться сейчас. Э! Стопэ!
А вон кровавые следы — кто-то тащил труп, да не — кучу целую. Гору трупов. Горищу. Сталин, наверное. Ну, или Мао. Чёрт их знает, этих диктаторов, имена разные, а суть-то одна нутряная, все одинаковые, как монеты. Бракованные монетки, малая серия. Одинаковые, а редкие! Редкие птицы. Стервятнички.
Одни потом эту дорожку топчут, брыкаются, что не согласны мы, да только твёрже делают, а другие говорят: «Ни-ни, имя вождя свято!» Да святится имя твое! Ой, кажется это из другой оперы.
…
Ну, вот сразу заметно — тута гений прошёл: видно ещё, не замело отпечатки — тяжёленький был, вес имел, авторитет, только ботинки не нашего времени, не в моде такие, да и не были в моде, но — будут. Вон убийца пробежал со всей дури, тож заметно, да только не его, а бегущих по следу: ментов, журналюг, писателишек, прочих. Свита играет короля, как же без этого.
…
Эй-ей, а тут метель-метелица. «Всё, приехали!» Точнее, не так. «Всё, забыли!» Не поминай лихом, и добром тоже не поминай. Вообще не поминай. Подзасыпало-с нас-с. Брр.
…
А если водой всё станет, там уж тем более, вода она и в Африке вода, там точнее особенная: пей да помалкивай, авось больше не выйдет испить водицы-то. Куда там.
Вернёмся к нашим. После нас не останется ничего… Ничего… Почему говорю «нас»? Хорошо, меня.
Я, я, я. После меня ничего. Раньше жгли романы, жгли письма, «патреты» не жгли — резали, продавали, плескали кислым. А жечь… Ну как же можно, батенька! Не положено! Не горят рукописи (да ещё как горят). Но совесть не велит — искусство! От слова «искус». Или «кус». Или «ус».
Короче, раньше жгли, а сейчас нажмём на кнопку — удаляем фото, удаляемся подальше. К чёрррту всё! Дальше — больше: всю память стереть, догола раздеть, всё долой! И ехидная улыбка: «Ыы!» «Нам ничего не осталось, но есть что донести». Нечего теперича донести, не-чу-чи. Эсэмэски разве что, да и те… Полный сброс. Хули толку.
…
Но, может быть… ну, когда-нибудь…
Кто-то что-то скопирует, сдерёт нагло так, и вставит. Вставлять все горазды. Ну, почти все. И заживёт твоя буковка, твоя картиночка, твоя душоночка где-то там, на другой стене цитаткой.
Всех на стену! Или, может, всех к стенке?!
Расстрэлять!! В реферат!!
…
Пока не отключат электричество, пока не отключат свет, пока не отключат воздух, пока не отключат от искусственных лёгких и прочих имплантатов.
Живи, буква, потому что ты — это я.