Когда тебе снова быть нужным приспичит, ты знаешь, где можно меня отыскать. В глубинах гордыни моей параличной – по - прежнему та, что считает до ста холодною ночью, пьёт виски и курит, и хочет стихи лучше Тэффи писать. Поди ж, объясни этой врунье и дуре, что лучше сгореть, чем от слёз угасать. Она говорит: быть свободной – не страшно, и шляется ночью по лужам из льда: без шапки, перчаток, в длиннющей рубашке (она не любила тепло никогда).
Когда ты захочешь не боли, а ласки – пожалуй ко мне, в мой пустующий дом: здесь всюду витают ожившие сказки, а комнаты греет кровавым огнём. Не надо стучаться, стоять у порога... не стоить ломиться в открытую дверь. Молить столько лет твоей страсти у Бога... чтоб даже любви не почуять теперь?
Когда я любила – то только подушка /подружка/ сестра / бесконечная ночь шептали «пройдёт»... Ты расставил ловушки и даже в бреду не хотел мне помочь. Рвала эти путы, срывалась с насестов / насиженных мест – на свою же беду: любое молчанье – как признак безвестья, как знак, что я в ночь через сердце уйду.
И быть бы расчётливой, строгой и странной – как было со всеми (и было не раз), лежать, точно кошка, весь день на диване (не в силах раскрыть потревоженных глаз). С тобою не так, всё с тобою ни к чёрту: улыбка, движения, взгляды, слова... Надежды истлели, мечты полустёрты, и страшно болит от вина голова. Все ночи забудутся, вымрут, исчезнут, все страхи сотрутся от чувств в порошок... пусть время гнёт сталь и ломает железо – мне нужно, и нужно, и нужно ещё.