Письмо
На ветру, почти невесом,
обгоревший кружится лист.
На гармошке «Осенний сон»
все наяривает танкист.
Он вчера горел под броней,
ты из танка его тащил.
Вот и стали почти роднЁй:
«Ну, спасибо, брат, потушил!».
Запах дыма - не от костра,
от сгоревшего танка смрад.
Немцы, взятые в плен вчера,
обращаются к вам: «Камрад…»
Не жалея, как сам нарком,
водки вам старшина нальет…
Батальон стоял за леском,
а дошел до окраины – взвод.
Слава Богу, что сам ты цел,
если старого не считать…
Городишко тут... Бауцен,
до Берлина – рукой подать!
Пишешь Насте письмо на Дон,
всем приветы передаешь,
вспоминаешь родимый дом…
Доживешь ли? Не доживешь!
* * *
Ни креста, ни звездочки нет
посредине чужих полей.
Это мой незнакомый дед,
Не увидевший сыновей.
Поминальное
Убили деда посреди весны,
В бою под Баутценом, в сорок пятом.
За три недели до конца войны
Остался он в Германии проклятой.
В раскисшей глине, в дальней стороне
Едва заметен холм могилы братской.
И взводный отписал домой, жене,
Что быть отныне ей вдовой солдатской.
И, крепко выпив после похорон,
Но не отметив места погребенья,
Увёл комбат на Дрезден батальон,
К еще не завершившимся сражениям.
Ни через месяц, и ни через год
Не увенчал звездой могилы павших
Безмерно благодарный им народ,
Потом еще полвека здесь стоявший.
И в день Победы множество речей
Политруки мусолили подолгу...
Не поминая, к слову, сволочей,
Солдатскому не следовавших долгу!
Когда мне лгут, что подвиг не забыт,
Я спрашиваю тех, кто «не забыли»:
«Скажите только, где мой дед лежит?
И я пешком пойду к его могиле!»
Трофей
Клинок старинный передан в музей,
Лежит в витрине больше полугода.
На нем застыли кровь моих друзей
И ненависть афганского народа.
Единственным трофеем той войны
Отец и мать Героя не гордятся:
Ни сына, ни потомков, ни страны...
И только фото – десять на пятнадцать.
Надбавка
Прервав юриста длительный обед,
Застенчиво твердя: «Прощенья просим»,
Присел на край дивана старый дед.
«Мне, внучек, ныне восемьдесят восемь…
Не дрался с немцем, но японцев бил.
Наш полк едва успел из Забайкалья…
Я только месяц в действующей был,
Но все же завершил войну с медалью!
Там каждый отдал Родине, что смог,
Мы с головою поднятой ходили!
А к Дню Победы получил письмо,
Что, мол, надбавку мне… переплатили».
И взглядом светел, головою сед,
От старости похожий на икону,
Он слушал обтекаемый ответ,
Что в целом, все, конечно, по закону…
Найдя на целый город шестерых,
Зачем-то задержавшихся на свете,
Чиновники уведомили их,
Что к празднику надбавка им "не светит".
Ни разу не задумался урод,
Стремясь державе сэкономить кошты,
ЧТО этим людям должен наш народ,
Благодаря кому живешь и жрешь ты…
И, прочитав внимательно «наказ»,
Юрист сумел лишь развести руками:
«Мы сами виноваты, что у нас
Законы издаются мудаками!»
Не годы, и не боль от старых ран,
А груз обиды деду лег на плечи.
И уходил, согнувшись, ветеран,
Шепча, что пули у японцев легче…
Пальто
Желая поскорей продать товар,
За много лет скопившийся на полках,
Чечен-хозяин «проводил «пиар»:
Устроил в День Победы… барахолку.
Смеялись продавщицы от души,
И улыбались ласково матросам.
Сегодня всех мальчишка рассмешил
Своим наивно-радостным вопросом.
А в коммунальной кухне лейтенант,
Одной рукой легко справляясь с пробкой,
Показывал соседу ордена,
Хранящиеся в бархатных коробках.
Недобрым словом помянув войну,
И пенсию, которой - лишь на водку,
Два инвалида пили за страну,
За ВДВ, разведку, самоходки,
За мужиков, убитых на фронтах,
За пацанов, загубленных напрасно.
И обнимались, но не просто так,
А тост подняв: «За воинское братство»!
Потом соседи перешли на мат,
Неверных жён припоминая души…
А в комнате рыдала страшно мать,
Давя свои стенания подушкой.
Рыдала, как по мертвым, о живом.
Трехлетний внук, по простоте душевной,
Искал пальто с одним лишь рукавом,
Чтобы отцу купить его дешевле.
Эпилог.
В Чечню очередной направлен полк.
И так же, как когда-то в сорок пятом,
Солдаты до конца исполнят долг!
Но чем отплатит Родина солдатам?