Мне было четырнадцать
Заканчивался учебный год. Впереди были летние каникулы. А для многих из нас, восьмиклассников, это был последний школьный год, потому, что десятилетка была в соседнем селе за восемь километров. Большинство из нас должно было пойти работать в колхоз, а кому очень повезёт, продолжат учёбу в техникуме.
Накануне первомайских праздников к нам в школу приехали из райцентра работники культуры с аккордеоном. Пригласили всех желающих проверить свой слух и голос. Нас прослушали и отобрали двух: меня и ещё одну девчонку. И дали нам направление в Краснодарское кутьтпросветучилище.
Радости моей не было предела. Петь я очень любила. Но главное было то, что я буду учиться дальше, у меня будет стипендия и общежитие, и мне не нужно сдавать вступительные экзамены – ведь у меня есть направление, хотя экзаменов я не боялась, так как была отличницей.
Мир казался мне необыкновенно прекрасным! Я делилась со всеми своей радостью. А тут ещё наш сосед Лёша – секретарь комсомольской организации сказал мне, чтобы я написала заявление о вступлении в комсомол.
О Лёшином предложении я рассказала маме, но она охладила мой пыл: «Оля, может, тебя и не примут в комсомол», - сказала она грустно. «Может, когда будешь учиться в Краснодаре, тогда и поступишь?».
Я тоже знала причину, из-за чего меня могут не принять в комсомол. Отец был осуждён по 58-ой статье. Это была страшная статья – политическая, по которой давали срок – 25 лет. Когда я закончила восьмой класс, отец отбывал наказание уже девятый год.
В школе мне никто никогда об этом не напоминал. Маме тоже никто ничего не говорил по этому поводу, но отношение к ней уже было видно потому, что в колхозе маму посылали на самые тяжёлые работы, хотя у неё было медицинское образование, а платили меньше, чем другим. Она, молча, терпела, боялась, чтобы не сказали вслух то, про что и так все знали.
Я всё же подала заявление в комсомол. Характеристика у меня была хорошая.
В школе я была председателем пионерской дружины и с гордостью носила на рукаве три красные полоски. Была пионервожатой в младших классах и ещё редактировала школьную газету. На собрании первичной комсомольской ячейки все дружно проголосовали за моё вступление. Поздравили меня и послали мои документы на утверждение в райком ВЛКСМ города Анапы.
Тем временем я готовилась к поездке в Краснодар. Одолжила чемодан у соседей. Он был большой, а класть в него было нечего. Два платьица, кусок мыла и зубной порошок. Решила чемодан не брать. Денег на дорогу не было. С девчонкой, которой тоже дали направление, мы ехали в тамбуре вагона. В Крымске пересели на другой поезд, проводница оказалась доброй женщиной, пустила нас в вагон и даже напоила сладким чаем.
В Краснодаре долго искали училище, наконец, нашли. Отдали свои документы, и тут выяснилось, что нужна ещё справка из сельсовета. Пришлось назад возвращаться тем же путём, что и приехали. Опять попросились у тётеньки-проводницы, и снова нашлась добрая душа – помогла нам добраться домой.
На другой день я отправилась в соседнее село, где находился сельсовет. В кабинет к председателю стояла длинная очередь, а самого его не было. Наконец он появился с каким-то мужчиной. Они прошли в кабинет, и очередь потихоньку стала продвигаться. В кабинет я попала только после обеда.
Когда я объяснила председателю, зачем мне нужна справка, он и находившийся с ним мужчина одобрили, что я буду учиться в Краснодаре. Даже пообещали, что если я буду хорошо учиться, сельсовет станет доплачивать, к моей стипендии какую-то сумму. Но с условием, что после учёбы я обязательно вернусь в село, и возможно даже меня назначат заведующей клубом.
Я отдала им справку об окончании школы, свидетельство о рождении и направление на учёбу. Один из них прочитал моё свидетельство о рождении и выражение его лица сразу изменилось. Наклонившись, он что-то тихо сказал другому и они оба уставились на меня с каким-то даже удивлением.
Под их взглядами я почувствовала себя беззащитным существом, вроде кролика, и невольно сжалась. Потом один из них сказал: «Это надо иметь такую наглость! Учиться захотела! Забирай свои бумажки, иди домой, бери сапку и завтра же на виноградники!». Я не помню: ни как забрала свои документы, ни как шла домой. Все восемь километров в голове была гулкая пустота. Дома не отвечала на вопросы. Но моим домашним и так всё было ясно.
Я никуда не ходила, чтобы никому не объяснять, что случилось. Мне хотелось спрятаться, залезть в какую-нибудь норку и не видеть людей. Только по вечерам, когда темнело, я выходила ненадолго во двор. Даже в клуб наш не ходила, боялась расспросов и не знала, что делать дальше.
Как-то вечером меня во дворе увидел наш сосед Лёша. Подозвал и долго мялся, а потом сказал: «Знаешь, ты сильно не огорчайся. В райкоме тебя не утвердили, но ты потом в Краснодаре поступишь в комсомол. А здесь даже знать никто не будет, что тебя не приняли. Я никому не скажу. Так что можешь пока приходить к нам на комсомольские собрания. Ты сама должна всё понимать».
…Много воды утекло с тех пор. Свою боль и обиду я пронесла через всю свою жизнь. Всегда испытывала невольный страх перед каждой дверью в кабинет начальника, ощущая какую-то ущербность в себе. И этот комплекс неполноценности, который я старалась не показывать никому, наверное, в какой-то мере остался и сегодня. Он зародился во мне от того события, о котором я рассказала.
Ведь мне было тогда всего четырнадцать лет.