. Таити - судьба казачья
... Елене Полуэктовой
Провидец Валенков Петро был достойным отпрыском знаменитого казачьего рода. Он, правда, не обрел пока отцовского дара видеть вещие сны, но уже был обучен покойной бабушкой Прасковьей предсказывать судьбу по акульему зубу. Зуб подарил ей муж, лихой донской казак Игнат Валенков. Возлюбив пятнадцатилетнюю Парашку донельзя, он выкрал ее из дальней станицы Мыслинка и, уносясь с девкой поперек седла в степь, сунул ей в руку семейный талисман, передаваемый из рода в род еще со времен Стенькиных походов на Персию.
Год скрывался Игнат с любезной ему краденкой, ожидая прощения и родительского благословения.
Отец и мать Прасковьи вникли наконец в положение беглецов — дали знать, мол, возвращайтесь, и передали через посыльного размер выкупа за дочь.
Игнат был казак, и этим сказано все! Еще два года пребывал он в бегах, а когда цена снизилась втрое, грянул глубокой ночью в станицу, пал с любимой на колени и практически аннулировал долг одной-единственной фразой: «Руби, тятю, голову, коли мне, маменька, очи, но краше вашей Парашки на всем Дону не сыскать — люблю, отдайте»! Пили казаки долго... Мать, конечно, уже укладывала тайком в сундук приданое, а Прасковья вдруг вошла в «интересное положение», то есть забеременела, окончательно прояснив ситуацию.
Игнат отделался скромными подарками, свадьбу бурно отпраздновали, и молодожены были высланы в станицу жениха якобы «на исправление», где и остались, расстроив курень и размножив поголовье домашнего скота до полного благосостояния продолжателя рода.
Очевидно, ввиду всех этих перипетий сын их Василий и родился провидцем. В возрасте пяти лет он увидел сон о том, что мать его обладает даром предсказательницы судеб
по акульему зубу. Прасковья посмеялась над малышом, но так как сон повторялся, попробовала свой талант на муже — открыла ему великую мечту любого казака: стать полным кавалером Георгиевского Креста.
Игнат ушел по весне на фронт и вскорости вернулся с первой наградой.
Далее кресты сыпались ему на грудь как седина в виски.
Прасковья всю жизнь практиковала свои акульи гадания. Сын Василий очередным провидческим сном объяснил матери, что дар ее наследный...
Перед смертью она передала акулий зуб внуку Петеньке.
Так в станице появился новый предсказатель — Валенков-младший.
Игнат и Прасковья отошли вскорости в мир иной, прожив в любви и согласии восемьдесят один год.
В отличие от деда отцу Петра не удалось скрасть себе жену в чужой станице. Более того, за эту варварскую попытку он отсидел трудовую пятилетку по тюрьмам Родины и вернулся татуированный лошадьми от плечей до щиколоток. Красовались на нем и арабы и чистокровки, но преобладали рослые рыжие дончаки.
Жену он нашел прямо по соседству. Звали красавицу Любовь. В полном соответствии со своим именем она всю жизнь вела хозяйство и воспитывала сына-провидца.
Приближался конец XX века. Тятеньке Петра привиделось, что он исчезнет сразу после посевной, — так оно и случилось. Любовь проснулась — Валенковаз нет...
С тех пор Петро остался с мамкой вдвоем. Он учился в школе, гадал сельчанам по акульему зубу и очень боялся приобрести второй наследный дар — видеть провидческие сны.
Однако генетика никогда не меняется ввиду наших страхов иль пожеланий, и Валенкову-младшему в возрасте двадцати пяти лет приснился первый вещий сон...
Всю ночь покойная бабушка радостно плескалась в синих волнах и указывала пальцем на далекий остров с пальмами. Над ним сияла надпись «Таити».
Внук понял — надо ехать! Обзавестись семьей он еще не успел, поделиться предсказанным было не с кем — мать пугать не решился. Выказал он ей желание стать ученым-географом, получил благословение, сел в поезд и помчался на Таити. Под стук вагонных колес приснилась ему опять бабушка. В этот раз она явилась с пояснениями. Прасковья строго наказывала внуку продолжить изучение судеб по акульим зубам, а там, мол, поймешь...
Прибыв на остров, Петро снял в агентстве бунгало на вырученные матерью деньги с продажи телки Семушки и быка-производителя Узурпатора и направился по указанно¬му адресу.
Хата, стояла прямо на берегу океана, полы были стеклянными, под ними шмыгали разноцветные экзотические рыбы. Валенков отдохнул с дороги, любуясь океанически¬ми тварями, затем вышел прогуляться. Природа острова поражала: летали хищные бабочки величиной со степных соколов, цветы источали диковинный аромат, и пестики их напоминали девичьи ладошки, зазывающие мировой туризм. Посреди пляжа Петро с удивлением заметил большую белую палатку, разрисованную сказочными красными конями. Над входом пьяными человечками покачивались буквы вывески: «Провидческие сны казака Валенкова. Цены полюбовные».
Петро приблизился, заглянул и ахнул! В желтых шароварах с лампасами сидел в кампании трех полуобнаженных смуглянок его татуированный родитель и, прикрыв глаза, чадил воздух донским табачком-самосадом.
Женщины занимались хозяйством: одна меняла маленькие плошки под краном портативного самогонного аппарата, другая варила на примусе щи, третья задумчиво штопала батькины чирики. Таитянка покрывала старые тапочки алыми цветами.
От возгласа сына старший Валенков вышел из медитации. В отличие от Петра он не удивился, а пригласил войти повечерять и испить банановой горилки. Батька вежливо представил сыну крепкогрудых аборигенок: «Даша, Маша, Глаша — ассистентки моих провидческих сеансов». Затем обнял сына.
— Как здоровье мамы?
Петро взревновал:
— Да вот горюет без тебя, тятю!
Батька тяжело вздохнул:
— Сбавь галоп, казак, скоро едем. Мы, провидцы, не всегда себе принадлежим. Ты, кстати, чой-то задержался. Я уже вчора твой приезд во сне смаковал.
Петро выпил стакан горилки, поданный ему черной Дашей, крякнул, оценив крепость и качество напитка, и объяснился:
— Капитан, вишь, якорь потерял, и мы вкруг острова кружились, пока на мель не сели.
— А-а-а... ну, хлебни ишо — оно для акклиматизации первое здесь средство. Щи будешь?
— С говядиной?
— С ей.
— Плесни...
— Не сердись, сынок, охолонешься малость, оклемаешься, все поймешь. Я ж работаю!.. На днях вот Дустин Хуфман приезжал, Миша Дуглас с невестой... Поженились и сразу ко мне: «Расскажи нам, Василий Игнатьевич, што видел за нашу судьбу? Я им — плыз, с превеликим удовольствием!»
После пятого стакана Петру действительно показалось, что он начинает понимать отца. Тот предложил ему искупаться в волнах океана. Батька живо скинул шаровары. На нем оказались желтые по колена шорты с красными казацкими лампасами на боках. Петро завистливо охнул:
— Где взял?
— Глаша шьет. Глукерья, броська младшому купательные трусы.
Глукерья бросила. Валенковы пошли к воде. Петро заметил вдалеке огромную рыбину.
— Тятька, это не акула, случаем?
— Она, гадина!
— Мне бабаня наказывала ученье по их зубам продолжить.
— Так сплавай, шо время терять?
Петро нырнул, догнал акулу и, охаживая ее кулаком по бокам, гонял на ней, пока она не сморилась и не выкинулась в отчаянии на берег.
Сын пнул океанического «дончака», сполоснул руки и вежливо поманил к себе отца. Старший Валенков отстранил от себя «ассистенток», натиравших его душистыми маслами и, гордо задрав голову, подошел к сыну.
— Ты, сынок, я смотрю, навыка-то в джигитовке не потерял...
— Благодаря тебе, батя.
Валенковы обнялись. Старший смахнул украдкой слезу.
— Ну, читай, сынок, шо пишуть.
Петро наклонился к акуле, открыл ей пасть.
— А ниче мудреного не вижу, окромя...
— Так у ней же клыков як букв в романе!
— Бачу.
Рыбина устало закрыла пасть. Петро саданул ей кулаком в темя. Акула с готовностью снова обнажила «книгу». Очевидно, во время «галопа» по волнам между нею и казаком установилось некое взаимопонимание. Петро одобрительно пощекотал ей загривок.
— Тпр-р-ру-у, чешуйчатая! Так вот, бать, на коренных сказано лишь одно — ждет меня здесь червонная дама.
Отец с восхищением хлопнул себя по худым ляжкам:
— От це ж маманя Параскева — научила! Ей шо донская грамота, шо таитянская, все одно — ясность!
Петро снова пнул акулу в бок. Она радостно клацнула двумя рядами зубов и, настороженно оглядываясь, поплыла пастись на подводные луга. Старший Валенков почесал затылок:
— Тута, сынку, трэба добавить... Маша, Глаша, десерту! Обнявшись, казаки пошли к палатке «просветлять» сообщение.
...К ночи Петро, пошатываясь, вернулся в свое бунгало. От предложений «ассистенток» рассказать ему на ночь таитянскую народную сказку он вежливо отказался.
И приснился Петру на новом месте третий провидческий сон. Привиделось казаку, что червонная дама его проживает на соседнем острове и что плыть надо немедля.
Открыв опухшие от самогона глаза, Валенков долго не понимал, где он, почему рыбы плавают у самого носа, но не задевают, а потом рывком сел на стеклянном полу: «Вот так сон! Правильно батька сказал: провидцы Валенковы не всегда себе принадлежат!»
Он вышел на крыльцо, полюбовался чуток далекими всполохами таитянской зорьки, прыгнул в воду и поплыл. Сил, конечно, было не много... Сейчас бы акулу его, но где ж ее взять — поди, лет пять не подплывет к этим берегам. Вдруг прямо перед ним открылась такая пасть, что он едва успел нырнуть, дать шустрого кругаля вокруг толстого, как бревно, тела рыбины и с помощью поднятой ею же волны вскочить на полосатый акулий загривок. Дальше техника была отработана: дубась кулаком справа, слева, а ногами направляй к цели!
Во сне было сказано — плыть на восход. Туда-то и направил провидец своего нового мустанга.
Десять километров рыбина отмахала за полчаса. Когда она пыталась нырять, Петро дергал ее за ноздри вверх. Акула открывала пасть, захлебывалась и, чтоб не затонуть, оставалась на поверхности. «Бойкий каурый, — думал Петро, — надо будет на берегу в зубы глянуть, може дополнение ко сну прочтется?»
Крупной хуторской малиной повисло над океаном солнце. Зазеленели на горизонте пальмы острова. Петро хохотнул: «Скачи шибче, тигра!» Он добавил и без того ошалевшей акуле пару тумаков, и вскоре та вылетела на мель, устало отбросив якорем хвост набок. Петро тут же забыл о ней.
...На берегу колыхался от утреннего бриза ситцевый шатер в голубой степной василек. Из него павой выплывала статная девица в бикини, в фартуке красной кожи и с молотом в руке. У ног ее разгорались угли. Чернела рядом Т-образная наковальня.
Валенков возрадовался: «Она, червонная моя! Тут и по зубам читать не надо».
— Здравствуй, красавица!
— Здравствуй, казак! В ночное, что ль, ходил? Петро смутился.
— Выходит так...
— А че пожаловал?
— Приснилась ты мне.
— Брэшэшь, Петро!
— Аль мы знакомы?
— Так кто же на Таити провидцев Валенковых не знает?
— Видать, ты и впрямь суженая моя...
— Спешишь, казак, а ну, поддай огню. Сейчас аборигены хлынут, а у меня ни единой подковы.
Петро раскачал кожаные кузнечные меха.
— Ты из каких будешь-то?
— Деды наши были лучшими друзьями...
— Из Полуэктовых, что ли?
— Точно. Возьми щипцы, вынимай железку.
— Как звать тебя, не знаю.
— Елена.
Из-под молотка полетели веселые искры. Петро залюбовался. Грудь Елены колыхалась, как донские волны, кожа шелковилась песчаными плесами лимана, смоляная коса билась маятником ниже талии.
— Ты как тут оказалась, землячка?
— Просто, сосед. Дед мой в семнадцатом отбился шашкой от красных, от белых и эмигрировал — дюже на Таити захотелось.
— Видно от судьбы нигде не скрыться, Еленушка, сон провидческий о нас видел.
— Спешишь, бой-френд мой Петенька, подай-ка инструмент потяжелей.
Петро с трудом поднял пудовый молот. Елена играючи застучала им по остывающей подкове.
— Вот смотри, Петро, один шип — это я, второй — ты, а между ними-то пространство...
Казак улыбнулся:
— Главно, шоб на земле оставался единый след, а пространство заполнють дети...
— Умно гутаришь... Коняка-то твоя, смотрю, все лежит на отмели, позевывает...
Петро спохватился: «Пойду в зубы гляну, да отпущу». Он подошел к акуле, открыл ей пошире пасть. Елена звон¬ко крикнула: «Читай вслух, казак!» Петро прочел: «Сына назовете Денисом...» Елена обрадовалась: «Ловкач ты, провидец Валенков, це ж любимое имя в нашем роду!» Она еще бойчей застучала молотом. Петро столкнул акулу с мели. Она тяжело вздохнула и вышла в открытое море.
— А при чем здесь ловкач, коли на зубах писано?
— А при том, шо предки мои с Денисом Давыдовым француза до Парижу гнали.
— Подозреваю, ты Денисовна по тятьке-то?
— Точно.
— Так плывем же отсюда, суженая моя. Отец мой, вид¬но, нас заждался...
— А как же местные без кузнеца останутся?
— С Дону пришлем. Я коней разводить стану, ты — ковать меж родами, а Дениски хай нас радуют, да в ночное табуны гоняют!
— А сдюжишь ли, Петро?
Он легко взял красавицу на руки и, твердо шагая, вошел в пенящиеся волны океана.