Ныряешь в густое, солёное, синее.
Дно видно. И камбала прячет живот.
Медуза с резными краями глоксинии
не жалит, а гладит и плавно плывёт
в лучах, пробивающих толщу – до камешков,
до бархатных мидий, прилипших к скале.
Наверное, где-то акула, оскалившись,
петляет в глубинной тугой полумгле,
но здесь – только водорослей колебание,
да рыб косяки, да рапанов панно.
И всё это пахнет, трепещется, манит и
волнует, и лижет, и тянет на дно.
А ночью, под небом, так близко подвешенным,
что лишь наклони – потечёт каберне,
под сладкой магнолией, томно, изнежено
сорящей цветами в открытом окне,
ты выпьешь – родное, притихшее, сонное,
вон, дремлет калачиком в звёздном ковше.
И губы, и руки, и мука бездонная…
И вынырнуть – нету дыханья уже.