Возьму я лиру, тихо трону струны, и позову на отдых птичьи стаи. Троятся в небе шёлковые луны, дорожки в море сеткой заплетая... Когда с небес, услышав звуки лиры, слетит крылатый гость, скажу глазами: не отдавай меня вершинам мира, и той щемящей ноте, что над нами! Он улыбнётся и глазами спросит: чего ты хочешь, мне не догадаться? Тебя оставить здесь?- на том откосе, где можно плакать, биться и метаться?
Как быть! Я всё напутала и скрыла, как оправдаться перед ним - не знаю. Но здесь уже и я теряю силы, свои стихи листая и терзая... Что карма мне готовит - не сказали, чем ангел огорчён - не объяснили, но дни росы - как ночи ветра стали, и ледяными каплями застыли. И птицы вновь готовятся к полёту. Куда? Туда, где холодно и лунно, и на дорожке той щемящей ноты нарисовались призрачные руны. Скажите же, о чём они вещают? Молчание. Ни щебета, ни звука. Вон птичья стая молча улетает, и ангел ночи мне не станет другом...
А кто-то долго шепчет из-за крыши, что я опять наделала ошибок, и что никто не видит и не слышит ни слов моих, ни выжженных улыбок. Что надо звать того, кто слышит слово, не объяснять, не плакать, не бояться, не надо жечь стихи, а снова, снова писать-рождаться, и писать-рождаться. И видеть обожжёнными глазами всё, что не видят ангелы и птицы. Всё там, под нами, и всё там, над нами, и всё, что только людям ночью снится...
Но прячу я своё лицо недаром, когда в туманы улетают птицы: ведь слёз дымящихся солёным жаром обожжены навек мои глазницы.