Ой, как не хочется говорить: «Давно-о это было».
Треть жизни прошла с тех пор, как приехали в совершенно незнакомую, непонятную жизнь, к счастью, не зная того, что приехали всерьёз и навсегда.
А вот так и вышло.
И вот, еду это я в такси через весь Нью-Йорк по диагонали, и после прекрасного моего Ленинграда с его музеем под открытым небом просто торопею от мрачного закопчённого города – (центр мы, понятно, объехали стороной, но я это только позже поняла) – с наружными пожарными лестницами по фасадам, летающим по ветру мусором и писающими тут и там под стенами мужиками.
Вот так столица мира, думаю, ну и ну. А когда, уже позже, я оказалась на станции подземки (назвать это «метро» после Ленинградского Метрополитена было невозможно), заплёванной жвачкой, провонявшей мерзким запахом мочи и горячей смазки, то увидела глубоко внизу, на рельсах постоянные, высокие кучи мусора, из которых легко и изящно, прямо нам под ноги однажды выскочила крыса. А высота платформы почти в человеческий рост.
На редких скамейках там спали люди, давно забывшие, что на свете бывают ванны или бани. На головах у них были чудовищного размера вязаные замурзанные шапки, где содержалось всё их имущество.
В то время в Советском Союзе бомжей ещё не было, и слова такого я не знала, и что в 1990 году 20 века люди могут ТАК жить, даже представить себе не могла.
Бездомные для меня остались вокруг Сухаревской башни в дореволюционной Москве 19 века, по рассказам «дяди Гиляя» (Гиляровского).
Много позже я узнала историю, в которой один такой бомж засудил библиотеку в Нью-Йорке за то, что из-за невыносимого запаха его попросили покинуть зал, где он пристроился спокойно поспать зимой в тепле. Ведь в его жуткой жизни это было труднодостижимое счастье. Но суд признал его право находиться в публичном месте безвозбранно, и он получил большую сумму денег за оскорбление человеческого достоинства. Уж не знаю, как он ими распорядился, потому что я слышала опять же историю, про одну живущую на улицах женщину, которая скрывала, что сама владела чуть ли не небоскрёбом (враки наверное), но не хотела вести иной образ жизни – может рехнулась, а может засосало, как в болото. ведь правда и то, что владение большим имуществом забирает у тебя всякую свободу и опутывает золотыми цепями не хуже чем узника подземелий. А живя на улице, ты во многом свободен от общества и его диктата. Только надо уметь устроиться, и не быть привередливым. (Легко сказать!)
Того, что я тогда привыкла по Ленинграду считать архитектурой, здесь, из окна своего первого американского такси я увидеть не могла. А то, что видела, вызывало во мне уныние и разочарование – сплошной безликий прагматизм и грязь.
В машине я села сзади и оказалась за плексигласовой перегородкой, через которую мне всё же было слышно, как водитель постоянно спрашивает дорогу и получает от кого-то советы по рации.
Я порадовалась, что поняла разговор, значит, мой школьный английский всё же годится и в Америке. А нам преподавала иностранный язык любимая наша «англичанка», действительно проходившая обучение в Лондоне, где работал её муж. Мы слышали настоящий британский английский и учились ему, и страшно этим гордились. Но здесь, явно, говорили иначе.
(В последствии, когда приехали дети и мне надо было определить дочку в школу,.
у меня произошёл разговор на эту тему с муниципальным клерком нашего городка. Ему кто-то позвонил, и он сказал, что беседует с русскими клиентами. Видимо его спросили, говорим ли мы по-английски, потому что он ответил: "Они говорят, это мы не говорим").
Мне показалось, что мы ехали очень долго, видимо плутали. Кажется, мне повезло нарваться на новичка, догадалась я. Ну, значит, он будет очень стараться и довезёт меня по назначению. Довёз-таки.
Друзья наши меня выкупили, приободрили и объяснили, что такое проехать по городу в час пик на машине, что такое трафик, и что, следственно, муж меня не бросил, не забыл, а просто опоздал, за что винить его нельзя, тем более, что он зависел от того, кто его повёз в аэропорт.
Так и оказалось. Через 10 минут после моего приезда, когда я уже надеялась выпить чашку чая и, наконец, передохнуть, раздался звонок, влетел муж, схватил меня и поволок в ждавшую его машину, пообещав друзьям созвониться позже. В машине сидел молодой человек, меланхолично, молча проруливший всю дорогу до его дома в Нью-Джерси.
Потом, поживя в этом доме, я уже не удивлялась несколько странноватому юноше. Он был младший, четвёртый ребёнок нашего хозяина и в 12-13 лет был с матерью, в то время уже тяжело болевшей и умершей у него на руках, потому что отец постоянно с утра до вечера работал. Представляю, что мальчик пережил тогда.
Старше братья и сестра его к тому времени уже были семейными людьми и разлетелись по разным штатам. А этот юноша, Брайан, отучившись чему-то, сидел дома и выращивал вкусные местные помидоры громадных размеров. Это было его хобби. Из-за них- то меня и не встретили. Пока он их неспеша поливал, муж, жестами пытался его поторопить, уже зная, что опоздать легче лёгкого, а он этого вообще терпеть не может. Но парень отмахнулся и делал по-своему. Как я потом поняла мы вообще не вызывали у него приязни и наше присутствие в его доме ему явно не нравилось.
В результате они попали в зал прибытия через 5 минут после того, как я села в жёлтое такси. Но поразительно то, что кинувшись расспрашивать (уж не знаю КАК и кого) муж тут же получил ответ, что черноволосая полная дама торчавшая в зале битых 3 часа только что прошла в тот выход к такси.
Стемнело когда мы пробирались в далёкое Нью-Джерси, которое станет отныне нашим новым местом жизни, о чём я ещё, - слава тебе Господи! – не подозревала, иначе умерла бы от горя на месте.
Вокруг всё сверкало: окна, витрины, фонари, лаковые бока автомобильного потока, и плыло мимо, как в детстве мимо карусельных лошадок вращался сверкающий мир.
Исход, исход – для многих пробил час
лишиться крова и гнезда родного...
Что плавит мать-История из нас?
Как истинная мать она сурова.
Тысячелетья прожиты в года,
но устья рек забыли об истоках.
Жестокий Век – мы для него руда -
дробит нас, рассыпая на дорогах...
Пружину воли туго завести,
содрать себя с насиженного кресла,
дать Времени сквозь сердце прорасти,
принять его по-детски, без протеста,
и устоять под режущей струёй,
себя, вчерашнего не устыдиться,
и с НЕ-ЗЕМ-НОЙ Земною красотой
всем сердцем слиться!