Я рассекал ему кожу. Средь мяса стучало сердце. Глухо и тяжело било оно по инерции. Я разворачивал ребра как книжку, делил на секции если б спросил он - что на это похоже? Я бы ответил - как клетка с открытой дверцей.
Я рассекал ему кожу. А пальцы скользили внутрь. Вниз, по плетению вен, глубже. В смятении утра и в одичалости ночи, сгустки густые лакал в безумстве, плакал и выл, и сжимал до хруста.
Я вырезал ему кости - то было будто искусство. Складывал белые в банки, гнилые - в землю и кустики. Жженые мяса кусочки клал друг на друга ловко, воображая, как человечки робкие, валятся друг на друга со стопки к ногам, и наизготовку. Томно порхали пальцы над тишиной и распутством, я вырезал ему мозг, а в череп сажал мангуста, я запирал его там и держал, сколько мог.
Позже, кровь не текла из ран и на разрезе виделась черной. Под лампочкой тусклой, под холодом, не согреваемый трупом мангуста, не оживляемый, мясом забитый, грустный и вычищаемый добела, всеми забытый... Снова и снова, я рассекал его тело. В душе становилось пусто.